Александр Дорофеев - Путь самурая, или Человек-волна Страница 8

Прежнюю свою жизнь он вспоминал всё реже — так, какие-то туманные лоскутья. Наверное, потому что нынешняя была слишком бурной, как один сплошной тайфун.

Задумавшись, Сяку Кэн и не заметил, как над ними раскрылся зонтик-привидение.

— Послушай, мальчик, — вмешался Ганеша, разметая руками и ушами снег, чтобы сложить костёр. — Давай-ка сначала позавтракаем и поговорим. Ты спрашивал о моей слоновьей башке. В общем-то, я к ней давно привык, хотя, сознаюсь, было непросто. Долго не понимал, как управляться с хоботом. Даже прятал в карман, что выглядело на редкость глупо. Родом-то я из Индии, и появился на свет весьма пригожим, с милой человеческой головкой. Да вот беда — один завистливый прохвост буквально испепелил её злобным взглядом. Мой папа очень огорчился. Безголовый сын — куда уж хуже! И чтобы хоть как-то исправить положение, в отчаянии, он приставил мне вот эту, отобрав её у слона.

— То есть как?! — не понял Сяку Кэн. — Отрезал и пришил?

— Ну, это сложный вопрос, — уклончиво отвечал Ганеша. — Не всё так просто в этом мире.

Слон обрёл новую голову, нырнув в океан, а эта удачно прижилась на моих плечах. Видишь, никаких шрамов, — размотал он полосатый шарф.

— И ты не посчитался с тем ублюдком, лишившим тебя нормальной головы!? — воскликнул Сяку Кэн.

Ганеша почесал длинным хоботом затылок:

— Знаешь ли, теперь я счастлив, что не сделал этого! Мне по сердцу нынешний вид. Впрочем, мой рассказ не о внешности, а о сущности. То есть о мыслях, приходящих в мою голову и уходящих из неё. Самое интересное происходит, когда они встречаются. Шумят, как крылатые тенгу на рассвете в своём ущелье. Я не всё улавливаю, но кое-что запоминаю. Вот, например, — истинная смелость и отвага в том, чтобы жить, когда время жить, и умирать только тогда, когда настало время умирать. Постарайся разобраться в этом, маленький человек-волна, прежде чем лезть с дубиной в поместье князя Фарунаги.

В молчании они позавтракали всё той же сладкой фруктовой похлёбкой. Снег вокруг таял на глазах, и глухо обрушивался с ветвей криптомерий, прерывая то и дело кукушку. Но та была на редкость упорной и принималась считать сызнова. Словно запускала, как часовой механизм, секунды и минуты нового времени — годов Тэммон.

«Какие они будут, эти двадцать три года? — размышлял Сяку Кэн. — Если у них есть собственное имя, значит должны отличаться от остальных — прошедших и будущих. Запомнятся ли они? Или через какое-то время, через тридцать шесть лет Дракона, например, всем будет начихать на эти годы, будто и не отсчитывала их кукушка, будто и не жил среди них человек по имени Сяку Кэн».

— Смерть, конечно, не страшна, — молвил Ганеша. — Но глупее глупого призывать её или самому стремиться к ней. Не надо её бояться, но следует уважать. То же самое могу сказать и о жизни. С одной только разницей — её надо любить! И тогда, когда она хороша и светла, и тогда, когда хуже, казалось бы, быть не может, одни несчастья. Жизнь, скажу тебе по секрету, — это Бог. А он не может быть всё время одинаковым. Он любит, сомневается, страдает, мучается, но сквозь всё это опять-таки любит.

Как из-под земли, возник усталый старик Фудзин. Присел у костра на мешок, полный ураганов.

— Добра тебе, слоноголовый, — поклонился Ганеше и косо глянул на Сяку Кэна. — Не встречали беглеца? Он много дел натворил за эту ночь. Прямо-таки космический тайфун! Племя крылатых тенгу до сих пор из-под снега откапывается.

— А мы как раз к ним собрались, — сказал Ганеша. — Мой друг должен взвесить свою судьбу и встать на путь ронина, человека-волны. Надеюсь, тенгу примут его и передадут ему часть своей силы. Для любого смертного благо оказаться рядом с этими созданиями.

Старик Фудзин внимательно оглядел Сяку Кэна, будто точно знал, что в душе его скрывается сбежавший тайфун.

— Счастливого пути! Однако остерегайтесь давать приют тайфунам. Никогда не ведаешь, чего он выкинет в следующий миг.

Гора Коя

Сяку Кэн давно уже слышал о племени крылатых воинов тенгу и даже один раз мельком видел их. Правда, почти без сознания, когда его уносили из княжеского поместья.

Тенгу славились воинским искусством и непобедимым духом. Они жили в горах Ёсино. В глубоком ущелье, скрытым туманом, добраться до которого простым смертным было почти невозможно.

Сначала путь лежал на священную двуглавую вершину Коя, свободную от всякой скверны. И затем вниз-вниз по едва заметным тропам над бездонными пропастями.

Впрочем, даже очутившись в туманном ущелье, можно и не встретиться с тенгу. Чтобы увидеть их, надо из земного времени перейти в космическое.

— В годы Тэммон это не так уж и сложно, — сказал Ганеша. — Сейчас время стало пористым, и я легко найду в нём лазейку.

Они как раз переправлялись в плетёных корзинах, подвешенных на канате, через гиблую пропасть, на дне которой гремела, будто тяжёлый товарный состав, река Великого Змея. А в долине Ямато она текла такая мирная, спокойная. Сяку Кэн подумал, что может быть, они уже проникли незаметно в космическое время, где всё иначе и всё иное — дикое, необузданное, первозданное, не смягчённое жизнью и любовью.

Повсюду торчали голые, красновато-чёрные, словно опалённые, скалы. И едва заметная среди скользких валунов тропинка круто устремлялась ввысь.

Чем выше они поднимались, тем крепче становился ветер. Такого Сяку Кэн ещё никогда не ощущал. Он налетал сразу со всех сторон. Казалось, вот-вот подхватит и столкнёт с обрыва. То ли это тайфун, укрывавшийся в душе Сяку Кэна, решил таким образом отблагодарить за гостеприимство.

Настала ночь, и над головой высыпали невероятные созвездия. Сяку Кэн пытался узнать хоть одно и не мог, будто их перемешало ураганным ветром. Вот-вот, казалось, их вообще сметёт, как крошки со стола, и унесёт за пределы Вселенной — останется над головой пустая чернота.

Дзидзо, еле удерживаясь на ленточке, отплясывал какой-то бешеный танец. А слоновьи уши Ганешы растопырились и надулись, как паруса.

— Подошла пора взвесить твою судьбу! — протрубил он. — Набери-ка побольше камней, закрой глаза и — ступай вперёд! Сорвёшься — значит, прости, такая злая твоя доля…

Сяку Кэн, не раздумывая, снял куртку, набил её булыжниками, взвалил на спину и еле смог сдвинуться. Одно хорошо — не сдует. Ну, а глаза, закрывай их или нет, — всё равно, тьма-тьмущая, ревущая.

Спотыкаясь, ползя кое-где на корточках по краю отвесных скал, Сяку Кэн вдруг припомнил, как именно закончилась его прежняя жизнь.

Впрочем, стоит ли рассказывать? Он умер просто — от переживаний, увидев, как на улице исцарапали и помяли его новую машину. Кажется, выбросился с десятого этажа.

Наверное, всё же лучше рухнуть с обрыва. Так хотя бы судьбу взвесишь!

— Сказать по правде! — загудел ему на ухо Ганеша. — Судьба всё время на весах! Вопрос в том, сколько мер риса на другой чаше. Чем тяжелее твоя судьба, тем больше пищи ты оставишь в этом мире. Надеюсь, понимаешь, о чём я говорю. Да уж достаточно — выбрасывай камни и распахни глаза!

Сяку Кэн увидел, что они взошли на хребет, напоминавший длинный драконий хвост. Впереди проступала сквозь предутреннюю мглу двуглавая вершина горы Коя. Одна голова, что повыше, — мужская. Другая — женская. Всякий раз, когда долине Ямато грозила опасность, они начинали тяжко вздыхать. Как раз между ними опускается солнце, указывая путь в Чистую землю, что лежит, наверное, в другом, космическом, времени.

Уже начинался рассвет, когда они, наконец, ступили на мужскую вершину. Ветер был нестерпим, будто именно он и выдувал из глубин океана багровый, набирающий яркости шар.

— Не увидев такого, не скажешь «кэкко»! То есть — прекрасно, великолепно! — крикнул Ганеша сквозь неумолчный гул и вой. Уши его хлестали по щекам, а хобот трепыхался, словно паутинка на сквозняке.

На ровной площадке было выложено белой галькой созвездие Большой Медведицы. Ганеша подтолкнул Сяку Кэна вперёд.

— Становись ей на хвост!

Они разом наступили на хвост Медведицы, и тут же, будто перенесённые особо мощным порывом, оказались на соседней женской вершине горы — перед небольшими деревянными столбами, меж которыми был натянут толстый жгут, сплетенный из рисовой соломы. Будто бы для состязаний по прыжкам в высоту.

— Тории, — сказал Ганеша. — Ворота, обозначающие вход в священные пределы. Давай-ка, сигай через верёвку, а я уж пройду по-стариковски, согнувшись. С моим-то пузом не напрыгаешься!

Сяку Кэн прыгнул так высоко, буквально «сиганул», что ясно различил под собой Малую Медведицу, то ли выложенную из гальки, то ли настоящее созвездие, и опустился точно в её ковш.

Он не сразу понял, что здесь полное затишье и покой. Безветрие, от которого позванивало в ушах. Точнее, этот звон и был ветром, но уже не земного, а космического времени.