Михаил Самарский - На качелях между холмами Страница 9

Мама у меня такая хитрая, это просто ужас. Представляете, она узнала, что я иногда захожу на такие сайты. Отругала. Правда, папа заступился за меня, сказал, что нет в этом ничего страшного, мол, мужик растет, пусть на девчонок посмотрит. Я долго думал, как же она узнала? А оказалось до одури все просто. В этом долбаном компьютере есть журнал. В смысле в браузере. Теперь-то я знаю, что он есть, а тогда и представить не мог, что эти программисты додумались до такой гнусности. Теперь понятно, почему они самые богатые люди в мире. Не все, конечно, но этот самый главный, как его, Билл Гейтс, что ли. Негодяй, так меня подставил. Мама открыла журнал прямо в моем присутствии и давай заходить на сайты, на которых я побывал вчера, позавчера и так далее. Но, откровенно говоря, пронесло, как-то не очень уж сильно она и ругалась. Можно сказать, пожурила и тут же забыла. Но я после этого случая научился журнал чистить, а сейчас у меня вообще включена такая функция, что журнал все время пустой. То есть не записывает адреса сайтов, на которые я захожу. Пусть будет так. На всякий случай. Мало ли куда еще забреду. Вообще-то я не люблю всю эту грязь. Пробовал смотреть порно, фу! Нет, это не для меня.

На «Патриках» с нами на одной лестничной площадке живет один парень. Сема. Ему семнадцать лет, из школы его давно выгнали. Они живут вдвоем с матерью. Если бы вы слышали, как он с матерью разговаривает, вы скончались бы на месте. Он, когда напьется, даже матом на нее орет. Ужас какой! Бабушка говорит, что он уже и в тюрьме сидел. Страшный тип. И очень неопрятный. Ну, а чего удивляться, ведь все говорят, кто пьет, тот неопрятный. Хотя взять моих папу и деда — они ведь тоже иногда выпивают, но попробуй мама не выдай папе утром свежую и наглаженную рубашку. О! Это вам будет не просто волшебное слово «Хорош!». Тут много разных слов будет. У моего папы есть одеколон, которым он разрешает иногда мне побрызгаться. Это происходит один раз в неделю, когда я в понедельник из дома еду в школу. Мне кажется, в этот день все девчонки смотрят на меня по-другому. Вот такой серьезный запах. И этот запах я слышу уже тринадцать лет. Ну, может, поменьше, когда там у детей нюх появляется, не знаю. Мама часто меняет духи, и папа над ней посмеивается. Да и как ей их не менять, если у нее на столике в спальне этих духов тыща флаконов. В общем, вы поняли, мои родители пахнут великолепно.

Так вот, этот Сема, сосед, спрашивает у меня как-то:

— Порнуху смотришь в Интернете?

— Нет, — говорю.

— Почему?

— Мне это не интересно, — отвечаю.

— Ха, — скалит он зубы, — просто ты еще не врубаешься. Вот повзрослеешь, все поймешь.

Нашелся взрослый. Дебил. Как будто самому уже двести лет. Если мне это сейчас не нравится, с чего оно мне будет нравиться, когда повзрослею? Ты вон и пиво хлещешь прямо на лестничной площадке, а мне даже запах его противен. Как оно мне может потом понравиться? Если я десять лет назад ненавидел манную кашу, так я ее и сейчас ненавижу. И сто лет мне исполнится, я к ней не прикоснусь. Кстати, почему взрослые все время норовят запихнуть в детей манную кашу? И все в один голос заявляют, что она очень полезная. Ну, если полезная, так и ешьте ее сами. Так нет же, сами они эту гадость не едят. А мне чуть ли не каждое утро силком пытаются засунуть. Помню, еще в первом классе бабушка навалила мне целую тарелку этого дерьма. Я сделал вид, что ем, а когда бабушка отвернулась, вывалил всю эту полезность в мусорное ведро и дальше шкрябаю ложкой. Бабушка так хвалила меня, так хвалила. Проводила в школу, раз пятьсот, наверное, поцеловала. А после школы у нас в квартире была война. Моя добрая и ласковая Лилия Степановна превратилась в Бабу-ягу. Шипела, кричала, отпустила мне подзатыльник. А потом расплакалась. Не люблю, когда женщины плачут, особенно бабушки. У меня сразу у самого слезы наворачиваются. Кое-как я успокоил бабулю. Но после этого случая она стала у меня спрашивать, буду ли я на завтрак кушать манную кашу? И иногда я делаю ей приятное, соглашаюсь пару ложечек съесть. Видели бы вы ее в такие минуты. Варит кашу и поет. А когда я эту отраву ем, так стоит надо мной и вся сияет. Ну, как тут откажешься? Иногда и бабушкам нужно устраивать праздники.

Кстати, я обещал вам рассказать о моей сестре и ее муже, то есть сожителе. Лилька у нас была такой скромной девочкой. Послушной. Тихой. И вдруг двенадцатого февраля ей исполнилось восемнадцать лет. И что вы думаете? Эта тихоня и скромница буквально на следующий день объявляет нашим родителям, что уходит жить к своему молодому человеку. Двенадцатого в нашей семье был праздник, а тринадцатого (кстати, 13-е, пятница) — траурный день. Мама пила какие-то вонючие лекарства, рыдала, пыталась отговорить дочурку от опрометчивого шага, но Лилька стояла на своем — нет и все, ухожу жить к Игорю. И ушла. Правильно говорит моя бабушка: в тихом омуте черти водятся. Это про нашу чертовку Лильку. Дальше еще было интереснее — я краем уха услышал, как папа говорил маме:

— Ань, да успокойся ты, в конце концов. Зачем ты все драматизируешь?

— Да она же еще совсем ребенок, — всхлипывала мама. — А вдруг залетит… Что будем делать?

— Прекрати, — говорит папа, — сама-то во сколько забеременела? Или уже все забыла?

Ага, вот этот вопрос меня уж очень заинтересовал. Любопытненько. А ну-ка давайте подсчитаем. Лилька родилась у нас двенадцатого февраля тысяча девятьсот девяносто первого года. А мама — двадцать второго сентября семьдесят второго. Значит, восемнадцать ей исполнилось в сентябре девяностого года. Правильно? Ага, вот что папа хотел напомнить маме. Если Лилька родилась в феврале девяносто первого, значит, мама забеременела… так-так-так… минусуем январь, декабрь, ноябрь… июнь. Ну, точно, мама залетела в мае девяностого. То есть ей еще не было и восемнадцати лет. Вот оно что! Ах вы, прохиндеи, товарищи родители. И как это я раньше не додумался подсчитать? И папа тоже хорош. Как же это он так поторопился-то? Хотя мне какая разница? Меня-то родили по-нормальному. Маме было двадцать два, папе — двадцать пять. Мне-то чего расстраиваться?

Только вот почему мама так Лильку ругала? Она же все правильно сделала. Дотерпела до восемнадцати и честно ушла к мужу, в смысле, сожителю. Все время забываю это слово. Хотя Лиля говорит, что Игорь не сожитель, а ее гражданский муж. Вот в этом я пока не разбираюсь. Почему гражданский, никак не могу уловить. Он же у нее военный. Старший лейтенант. Ничего так мужик, но, по словам деда, росточком не вышел. Игорь сейчас со мной одного роста. Папу называет батя. А маму — строго по имени-отчеству, как и бабушку с дедушкой. А вот папу — батя. Мне это, по правде говоря, не очень нравится. Батя — премерзкое слово. Но отец не возражает. А раз отец не против, мне вообще наплевать. Но парень хороший. Когда в гости к нам приезжает с Лилькой, всегда мне что-нибудь дарит. И не сюсюкается со мной, как сестра. Та вечно лезет ко мне целоваться, обниматься — Мишанечка, Мишутка, Мишуленька. Где она таких пошлых словечек нахваталась? Ненавижу, когда меня начинают тискать и облизывать. То в губной помаде вымажут, то каким-то кремом мне майку испачкают. Говорю же, беда с этими женщинами.

Но Лильку я все равно люблю. У нас с ней даже есть секреты. Меня однажды в супермаркете поймали со жвачкой. Так вот Лилька до сих пор родителям ничего не рассказала. Она тогда меня вызволила у охранников, сказала, что она — моя старшая сестра, и увела домой. Вы, может, думаете, у меня денег на эту вонючую жвачку не было? Ошибаетесь, я мог купить той жвачки целый мешок. Но мы с друзьями решили бдительность охранника проверить. Он отворачивается, мы — бац! — и в карман. И, как ни в чем не бывало, выходим. Я был третьим. Первые двое прошли нормально. А меня поймали. Скоты. Оказывается, они меня через видеокамеру заметили. Даже кино мне показали. Да, водили в какую-то конуру и там показали, как я жвачку сую в карман. Подавитесь вы своей жвачкой. Больше я в такие игры не играю. Да и повзрослел я с тех пор на два года. Стыдно будет. Да, могут и в школу сообщить. Вот тогда точно позора не оберешься. Да и вообще, что это за такая дурацкая игра. Это же обыкновенное воровство. Если разобраться, все справедливо охранники сделали. Ну, вот вам бы понравилось, если бы кто-то пришел к вам домой и стырил пусть даже маленькую и ненужную вам вещицу? Да хотя бы ту самую жвачку. Посидел гость и ушел. А вам захотелось жвачки пожевать. Вы точно знаете, что у вас в столе лежит про запас. Выдвигаете ящик, а ее и след простыл. Обидно же будет? Вы в следующий раз уже сто раз подумаете, приглашать такого негодяя в гости или нет. Нет, нехорошо это. Стыдно. Неприятно. Вот, например, у меня кто-то недавно спер пенал. Отец подарил. Такой классный пенал — прозрачный, с кнопочкой. И главное — удобный. И что вы думаете? Сперли. Я сначала подумал, может, сам потерял, но где? Где я мог его потерять? Он же всегда у меня в портфеле. Вернее, в сумке. Я с сумкой через плечо. Не совсем удобная она, но зато выглядит по-взрослому. Да, воровать, даже жвачку — это очень плохо. Лучше купить. Правда, деньги не всегда бывают. Ну и что? Потерпи и купи завтра. Тоже мне, проблема большая.