Мария Парр - Тоня Глиммердал Страница 9

И олень в конце концов появился. Высокий и красивый олень вышел из леса и стал на прогалине. Тоня помнит, что перестала дышать, когда тетя Идун прицелилась и выстрелила. Всё произошло молниеносно.

Выстрел был ужасно громкий, Тоня не слышала прежде таких оглушительных звуков, олень умер мгновенно.

— Ему было четыре года. Видишь? — спросила тетя Идун и показала, как узнавать возраст оленя по отросткам на рогах.

Тоня похлопала оленя, а тетя Идун вынула нож. Вот так — всю свою оленью жизнь этот красавец провел в Глиммердале. Возможно, у него остались дети. На секунду Тоне стало грустно. Но тут из расщелины на опушку, как перед этим олень, выскочила тетя Эйр.

— Урра-а-а! — завопила она. — Да здравствуют воскресные обеды у Гунвальда сто лет подряд!

О жарком Гунвальда из оленины ходят легенды, о нем наслышаны даже в Барквике. И сейчас, пока Петер попивает кофе у окна, а Гитта посапывает во сне на диване, Гунвальд обжаривает мясо с маслом на большой сковороде. Тоня приносит жестянку с можжевеловыми ягодами, и Уле давит их скалкой. Гунвальд мешает раздавленные ягоды с перцем и посыпает этим скворчащее мясо. Аромат такой пряный и вкусный, что Уле говорит, что сейчас свихнется: стоять вот так, нюхать и не есть — выше человеческих сил. Ему отдают на растерзание кочан салата, и он кромсает его кухонным тесаком, коротая ожидание. И в конце концов даже получается салат. Брур отмеряет рис. Потом Гунвальд выкладывает мясо на блюдо и приступает к соусу. Лук, бульон, сливки, грибы, которые набрала для него осенью Тонина мама, немного козьего сыра, морошковое варенье, соль и вода. Гунвальд мешает, пробует, добавляет то одно, то другое и покрякивает, как он всегда делает, колдуя у плиты.

И вдруг Уле говорит:

— Наш папа тоже умеет готовить такое жаркое.

— Что?

Гунвальд вываливает мясо в соус, не выронив ни кусочка мимо.

— Этого он не умеет, — говорит Брур по другую руку от Гунвальда.

— Умеет! — упрямо кричит Уле.

— Папа не умеет готовить оленину, Уле. Папа придурок.

В голосе Брура металл.

— Что ты сказал? Возьми свои слова обратно! — вскидывается Уле.

Но Брур не намерен ничего брать обратно.

— Папа придурок. Он не умеет готовить оленину, он никогда не звонит, он…

— Он звонил в мой день рождения!

Лицо у младшего свекольного цвета, он того гляди взорвется.

— День рождения был месяц назад!

Теперь Брур перешел на крик.

— Ему наплевать на нас! Если б он о нас думал, мы не торчали бы в этом проклятом кемпинге. Мы бы поехали в Данию! Но он всегда талдычит, что сейчас у него другие планы, он никогда нас не навещает, никогда не пишет, он…

Братья как будто не замечают, что вокруг чужие люди.

Уле схватил половник и запузырил им в стену, так что соус вздрогнул.

— Сам ты придурок! — крикнул Уле и выскочил на мороз.

Дверь за ним бухнула, сотрясая весь дом.

Тоня, сидя на скамейке, ждет, что Гунвальд сейчас всё уладит. Но Гунвальд стоит как изваяние.

— Простите, — говорит Брур тихо.

Неужели Гунвальд не вмешается? Неужели Гунвальд не пожалеет Брура и не скажет, что всё в порядке, ничего страшного, а потом не сходит за Уле и не наведет мир? Очень не скоро до Тони доходит, что Гунвальд и не собирается ничего предпринимать.

Так что Брура утешает Тоня, а Петер идет за Уле и находит его в хлеву за мешками с соломой. И это Гитта заставляет всех улыбнуться, когда она просыпается со словами «доблое утло». А Гунвальд не говорит ни слова. Он готовит еду и накрывает на стол.

И во время еды Гунвальд тоже ничего не говорит. За столом тихо, как на горном плато. Только Гитта болтает без умолку.

— Помогать, — говорит она, и Петер принимается нарезать для нее оленину на мелкие кусочки.

Тоня косится то на братьев с красными глазами и придурком папой, то на Гунвальда, который как воды в рот набрал. Но когда тарелки пустеют, а тишина густеет, Тоня залезает на диван и снимает со стены скрипку. И с размаху вручает ее Гунвальду. Потом встает на стул и запевает первый куплет. Тоня Глиммердал поет так чудно, как умеет петь только она.

Черный, черный козлик мой,Пастушок зовет домой!Вдруг тебя задрал медведь?Вспомни пастушка, ответь!

Тонина песня проходит сквозь стены и улетает в глиммердалский зимний вечер.

Лукла, матушка твоя,Колокольчиком звеня,Поздно из лесу — домой,Где ты, черный козлик мой?

Миниатюрная женщина, которая в эту минуту как раз входит во двор, узнает голос. Она целый день слышала его за забором кемпинга. Женщина осторожно поднимается по каменным ступеням к двери Гунвальда. Она уже заносит руку, чтобы постучать, и тут на третьем куплете вступает скрипка.

Озирается кругом:Знать, беда пришла в наш дом!А как прежде шел ты в пляс,Было весело у нас!

Женщина стоит с поднятой рукой, пока Тоня поет о том, как мальчик любит козленка по кличке Черный и как черный козленок любит мальчика. Звуки скрипки обтягивают слова, как перчатки, это волшебство какое-то. Женщина никогда не слышала ничего столь же прекрасного. С ней происходит то же, что и со всеми, кто слышит игру Гунвальда. Она слушает, замерев. Тоня дошла до последнего куплета. Здесь она всегда фальшивит — уж больно он грустный.

Черный козлик, где ты, мой?Голосок подай родной!Рано покидать дружка,Уходить от пастушка! [6]

— Как красиво, — говорит женщина, Когда песня смолкает.

Никто не заметил, как она вошла в кухню. Гунвальд, Петер и Тоня видят ее первый раз в жизни. В отличие от Брура, Уле и Гитты.

— Мама! — кричит Уле счастливым голосом. — Мы приготовили жаркое с олениной!

Случается, встретишь человека — и он тебе сразу понравится. С этой мамой как раз такой случай. У нее добрые глаза, и хотя она кажется усталой и замученной, от ее улыбки в кухне светлеет. Уле и Брур, перебивая друг друга, рассказывают о гонках на санях, Петер приносит еще один стул, Гунвальд выскребает сковороду и организует гостье порцию жаркого. А у Тони прямо живот разболелся, так не хватает ей сейчас мамы. Тоне хочется сесть под бочок к этой незнакомой женщине с добрыми глазами, прижаться к ней и почувствовать, как это бывает. Но она только улыбается ей со своего края стола.

Чудо какой получился вечер. Гунвальд открыл дверь в комнаты и затопил камин. Тоня нашла в мастерской лото, которое они с Гунвальдом начали летом делать, но не доделали. Она разложила карточки по полу и достала фишки размером с блюдце. Гунвальд еще поиграл на скрипке, и не успели они опомниться, как опустилась ночь. Тогда все по очереди потрясли огромную лапищу Гунвальда, поблагодарили за ужин и музыку, и Петер повез усталое семейство назад в кемпинг.

После их отъезда стало очень тихо. Тоня тоже засобиралась. И вдруг повернулась к Гунвальду.

— Представь себе — иметь папу, который звонит только в день рождения!

Она резко натянула шапку на рыжую гриву. Потому что она разозлилась, думая об этом.

— Мы должны устроить им лучшие в мире каникулы, Гунвальд, — сказала она, распахивая дверь.

Гунвальд не ответил, и она снова повернулась к нему. Он стоял и смотрел в темное окно.

— Гунвальд?

— Угу.

— Все-таки хорошо, что у тебя есть я.

Тоня ушла, а Гунвальд еще долго стоял в темной кухне. В ушах у него звучали полные боли и обиды слова Брура, когда тот говорил, что папа никогда не звонит и не пишет. Всем своим тролличьим сердцем Гунвальд хотел бы узнать, о чем думает этот папа из Дании, которого он никогда не встречал. Постояв так, Гунвальд подошел к книжному шкафу и достал с полки коричневый конверт. Письмо.

Гунвальд читал его столько раз, что письмо обтрепалось по краям. И вот он читает его снова. Он не ответил на это письмо. Он никогда не пишет писем.

О девчонках Глиммердала сложено много историй. Особенно о тете Эйр и тете Идун. Оскара Глиммердала, Тониного дедушку, это очень раздражает. Он человек серьезный, строгих правил, бывший директор школы и вообще. И он не любит, когда народ в магазине рассказывает байки о его дочерях. Однако народ рассказывает их непрерывно. «Помнишь, как близняшки Оскара сплавлялись по Глиммердалсэльв в корыте?» спрашивает кто-нибудь, и народ хохочет до икоты. История о сплаве в корыте — самая известная, но о тете Эйр и тете Идун ходит и много других преданий. С тех пор как тетки уехали учиться, героиней большинства историй о девчонках Глиммердала выступает Тоня.