Феликс Зальтен - Бемби Страница 9

Что-то зашуршало в кустах. Бемби быстро обернулся: перед ним стоял старый вожак.

Бемби сжался, готовый обратиться в бегство. Старый вождь глядел на него своими огромными, глубокими, пронзительными глазами.

— Ты был при этом?

— Да, — сдавленно проговорил Бемби: его сердце билось почти у самого горла.

— Где твоя мать? — спросил старый вожак.

— Я не знаю, — грустно ответил Бемби.

Старый вожак сверлил его своим взглядом:

— И ты не зовешь ее?

Бемби взглянул на полную достоинства мерцающую серебром голову, на венчающую ее царственную корону, и сердце его вдруг исполнилось мужества.

— Я могу быть один, — сказал он.

Старый некоторое время держал его на прицеле своих удивительных глаз, затем чуть мягче спросил:

— Ты тот самый малыш, который плакал, оставшись без матери?

Бемби смутился, но сразу овладел собой:

— Да, это я.

Старый смотрел на него молча, но Бемби почудилась ласка в глубине его взгляда.

— Ты выбранил меня тогда, старый вождь! — воскликнул он порывисто. — Ведь я боялся оставаться один. А теперь я не боюсь больше!

Старый смотрел все так же испытующе, но Бемби показалось, что он чуть приметно улыбнулся.

— Старый вождь, — осмелев, сказал Бемби, — что случилось сегодня? Кто такой этот Он, о котором все говорят?.. — Бемби осекся под взглядом старого, сверкнувшим темным огнем.

Старый смотрел мимо Бемби, вдаль, затем медленно проговорил:

— Умей слушать, умей чуять, умей смотреть. Умей сам познавать жизнь. — Он поднял венчанную голову. — Будь счастлив. — И, не прибавив ни слова, исчез…

Бемби остался один, ему снова взгрустнулось, но тут в ушах его прозвучали прощальные слова старого вождя: "Будь счастлив!.."

И незнакомое чувство гордости вошло ему в душу. Да, жизнь трудна и полна опасностей, но что бы ни ждало его впереди, он не боится жизни.

Бемби не спеша углубился в лес…

Со старого дуба, преграждавшего выход на поляну, медленно кружась, слетел лист. И с других деревьев то раздумчиво-плавно, то стремительно ввинчиваясь в воздух, облетали красные, желтые, в мрамористых разводах листья.

День за днем, день за днем…

Высоко над остальными ветвями, достигая чуть ли не середины поляны, простирался могучий сук старого дуба. На самом его конце, чуть покачиваясь на ослабевших черенках, два листка вели тихий разговор.

— Как все изменилось! — сказал один лист другому.

— Да, — подтвердил другой. — Многие ушли сегодня ночью. Кажется, мы последние остались на нашем суку.

— Никто не ведает, когда придет к нему конец, — сказал первый. — Помнишь, еще было тепло и ясно светило солнышко, и вдруг порыв ветра или хлест ливня нежданно-негаданно приносили гибель многим из нас, молодым и крепким. Разве знаешь, близок ли, далек ли твой конец?

— Сейчас солнце светит так редко, — вздохнул второй. — И свет его не прибавляет сил.

— Правда ли, — сказал первый, — правда ли, что, когда мы опадем, наше место займут другие листья, а за ними еще другие, и так без конца?

— Правда, — прошептал второй лист. — Но не стоит думать об этом, это выше нашего понимания.

— И от этого становится так грустно… — добавил первый.

Они помолчали, затем первый, словно про себя, сказал:

— Но почему же мы должны опасть?

Другой спросил:

— А что будет с нами, когда мы опадем?

— Мы окажемся внизу.

— А что там, внизу?

— Не знаю, — отвечал первый. — Одни говорят одно, другие — другое. Разве узнаешь, где правда?

Они вновь помолчали, затем второй спросил:

— А там, внизу, мы будем что-нибудь чувствовать, сознавать?

— Кто может это сказать? Ни один не вернулся оттуда…

И снова наступило молчание. Затем первый лист с нежностью сказал:

— Не грусти так. Ты весь трепещешь.

— Ах нет! Я только чуть-чуть подрагиваю. Но ведь не чувствуешь себя так прочно, как прежде…

— Оставим этот разговор, — сказал первый лист.

— Что ж… оставим. Но о чем же нам тогда говорить?

Он умолк, затем проговорил тихо:

— И наш черед близок… Чей же раньше наступит черед?..

— Не будем об этом, — сказал первый лист. — Давай лучше вспомним, как хорошо, как удивительно хорошо было нам раньше! Помнишь, как грело солнце, как бурлили в нас соки жизни? Помнишь? А живительная роса в утренние часы? А мягкие, чудесные ночи?..

— Сейчас ночи ужасны, — заметил второй. — И длятся бесконечно.

— Мы не должны жаловаться, — сказал первый лист, — ведь мы всех пережили.

— Я правда очень изменился? — жалобно спросил второй лист.

— Нисколько! — убежденно сказал первый. — Ты нисколько не изменился. Это я пожелтел и сморщился, а ты — ты все такой же красавец.

— Ах, оставь! — прервал первый.

— Нет, правда! — пылко воскликнул второй. — Ты красив, как в первый день. А маленькие желтые прожилочки, еле-еле приметные, очень тебе идут. Уж поверь мне!

— Спасибо тебе, — растроганно прошептал второй. — Я тебе не верю… не совсем верю… Но спасибо за твою доброту. Ты всегда был так добр ко мне! Я только сейчас понял, какой ты добрый.

— Замолчи! — сказал первый и замолчал сам, потому что боль его была слишком сильна. Так, в молчании, прошли часы. Порыв мокрого ветра просквозил лес.

— Ах, вот оно!.. — проговорил второй лист. — Я… — Он потерял голос и, мягко оторвавшись от сука, полетел вниз.

Настала зима…

Мир неузнаваемо изменился. И нелегко было Бемби приспособиться к этому изменившемуся миру. На смену прежнему богатству пришла нищета. Бемби считал чем-то само собой разумеющимся, что его окружали избыток и довольство, что он никогда не знал недостатка в еде, что спал он в прекрасной, убранной зеленью хижине и разгуливал в красивой, гладенькой красной шубке. Но теперь все стало по-иному…

Правда, перемена шла исподволь и поначалу даже радовала Бемби. Он с удовольствием наблюдал, как густой белый туман, по утрам окутывающий поляну, медленно таял с первыми лучами солнца и уносился в чуть голубеющее рассветное небо. Ему нравился иней, заботливо украшавший своей колючей бахромкой все веточки и травинки. С острым волнением прислушивался Бемби к реву своих могучих родичей, северных богатырей. Весь лес содрогался от громовых кличей высокородных. Сладкий трепет охватывал сердце Бемби. "Как все огромно, величественно у высокородных! — думал он. — Их короны — под стать развесистым деревьям, их голоса могут поспорить с громом". Заслышав очередной клич, он замирал в недвижности. Властное желание звучало в том кличе, неистовая тоска, гневное, гордое нетерпение.

И в какой-то момент страх охватывал Бемби. Против воли, эти голоса подавляли его. И хотя он гордился своей благородной родней, их недоступность вызывала в нем раздражение. Он чувствовал себя оскорбленным, униженным, сам не отдавая себе отчета почему. Нет, он никогда не станет искать с ними близости.

Когда же миновала пора любви высокородных и замолк громовый раскат их призывов, Бемби стал примечать и другие вещи. Бродя ночью по лесу или лежа в своей хижине, он слышал неумолчный шорох опадающих листьев. Шуршало, шелестело, потрескивало во всех уголках леса. Нежный серебристый звон беспрестанно изливался с верхушек деревьев на землю. Было удивительно приятно слышать его, просыпаясь, и так хорошо было засыпать под это таинственное, чудесное перешептывание!

Теперь листва покрывала всю землю и при каждом шаге громко хрускала. Весело было расшвыривать ее ногами в разные стороны. Листва шелестела: "Ш-ш-ш-ш!" — нежно, светло, серебристо. Чуткий шорох листвы был не только приятен — он приносил немалую пользу. В эти дни не к чему стало напрягать чутье и слух. Зачем внюхиваться, вслушиваться, если листва издалека предупреждает о всяком подозрительном движении в лесу. "Ш-ш-ш! — сухо и звонко шуршат опавшие листья. — Попробуй кто подкрасться незамеченным!"

Но вот зарядил дождь. С раннего утра и до позднего вечера лил он не переставая; всю ночь напролет шумел и шумел он до самого утра и после короткой передышки вновь принимался лить с освеженной силой. Воздух был пропитан влагой, во всем лесу не осталось ни одного сухого местечка. При каждой попытке ущипнуть травку рот мгновенно наполнялся водой, и стоило лишь слегка потеребить кустик, чтоб потоки воды залили глаза и нос.

Теперь Бемби изведал, как мучительно день и ночь находиться во власти студеных потоков воды. Он, правда, еще не мерз по-настоящему, но он тосковал по теплу и жалко трясся в своей насквозь промокшей шубке.

Листва уж больше не шуршала. Она лежала на земле, мягкая и тяжелая, спрессованная дождем и потерявшая свою чуткость. А затем задул северный ветер, и Бемби узнал, что такое мороз. Как ни прижимайся к матери, ничто не защитит тебя от стужи. Прежде так приятно было лежать в тесноте хижины, чувствуя живое материнское тепло с одного бока, но сейчас это тепло не сообщалось телу, пронизанному ледяной ознобью.