Ирина Богатырева - Луноликой матери девы Страница 9

Так же протяжно, напевно стала она поучать, как жить в стане, как выбрать оружие и коня, как мужа приветить, как готовиться к материнству. Не останавливая рассказ, раздала мазь. Ею натерли мягкую, распаренную кожу с пяток до лба. Я ощутила жар, как будто упала в крапиву, он через кожу проникал в тело, доходя до внутренностей.

Я оборачивалась на дев. Я хотела запомнить нас девочками, прежде чем воинами выйдем. Но все тоже как будто спали и плыли в тумане видений. Одна Камка ходила, то напевая, то что-то еще говоря, будто ее не брал жар.

И с изумлением вдруг заметила я, что вижу ее не одну, а будто три женщины соединились в ней. Одна была дряхлой старухой. Ноги ее подгибались, смуглая кожа обвисла на тощих и страшных ляжках, груди болтались, как мокрые тряпки, волосы на голове повылезли, и только кое-где остались пепельные клочки. Словно у дерева, все сочлененья торчали узловато и жутко. Но было в ней что-то такое, что не отпугивало, а завораживало, не отталкивало, а внушало уважение.

Другая была женщина прекрасная, закаленная в битвах: ноги, одинаково сильные и на коне, и в беге; руки, способные поднять и отбросить врага. Третья же была еще дева, тонка и худа. Стройны были ее ноги, груди — малы и остры, плечи, шея и стан худы, красивы и гибки. Как рысь, чутка и нежна. И как другие две женщины, прекрасна.

Все три образа сливались, один уживался в другом. И меня в тот миг это словно не удивило. Помню, подумала я, что этих трех женщин любая из нас носит в себе, но одна лишь Камка настолько гибка, что может в себе одной все лучшее соединить: мудрость первой, силу второй, юность и притягательность третьей.

Несколько раз она выходила наружу, приносила котел с горячими камнями, и опять шатер наполнялся жаром. Плоскими скребками мы сняли остатки мази вместе с грязью, потом волосы мыли растертыми семенами горчицы с сывороткой.

Наконец Камка сказала:

— Теперь вон из шатра.

И принялась выгонять нас. Девы смеялись, выпрыгивая на снег, визжали. А Камка не останавливалась и гнала нас к реке, велела лечь в воду всем телом. Обжигающая вода крутилась меж острых ледяных краев. Сердце ухнуло, как легла я распаренным телом, все мышцы тут же подтянулись, и меня выкинуло на берег. Там, стоя на снегу и задыхаясь от восторга, я подняла голову к мутнеющему уже вечернему небу. Слезы стояли у меня в глазах, и свет звезд дробился.

Потом мы надели одежду, освеженную, благоухающую. Радостные были девы, переговаривались и смеялись, ожидая новых велений Камки. Но та, одевшись, сказала:

— Все, от меня вы теперь свободны. Идите в станы да рассказывайте матерям, как нещадно колотила вас Камка на посвящении. Духи у вас есть, отныне они будут подсказывать вам в жизни. Я же все для вас сделала. — Так сказала, а потом ко мне обернулась: — Только ты, Ал-Аштара, и твои девы останутся. Ваше перерождение не закончилось.

Оторопев, девы стояли и смотрели на Камку. Никто не ждал, что так быстро все кончится.

— Вот овцы! — с досадой поморщилась Камка. — Чего застыли? Идите к родным очагам! — и махнула рукою. Те не тронулись с места. — Или оглохли? Прочь! — крикнула она и прибавила брани.

Девы медленно потянулись вниз с горы, стали перепрыгивать через реку.

Мы стояли на берегу и смотрели им вслед — я, Очи, Согдай, Ак-Дирьи и Ильдаза. И если бы не шатер, чаны и войлоки на снегу, ничто бы не говорило, что мы расстались миг назад: они уже начинали новую жизнь, а мы продолжали к ней готовиться.

Камка привела из леса конька и, грубо окрикнув нас, велела собираться. Мы повиновались, а когда обернулись, никого уже не было на другом берегу.

Глава 5

Личины

В ту же ночь, не дав нам отдохнуть, Камка собрала вещи, скрыла старое кострище и следы от шалашей, чтобы ничего не говорило посторонним, что здесь так долго жили на посвящении девочки, собрала табун и, выстроив нас кочевым порядком, повела выше в горы.

Пять дней продолжался этот поход. Был он тяжелым: даже ночами не позволяла нам Камка остановиться и отдохнуть, лишь небольшие делали передышки и ехали дальше. Одинаково плеткой получали от Камки и кони, и мы, если замедляли шаг.

Первую ночь я запомнила крепко: мы шли по высокому хребту, ветра не было, от снега казалось светло. Я смотрела в спины коней, в пустоту, простор и темные горы, и кочевой дух во мне поднимался, даже усталости не чуяла. Густой белый пар выходил с дыханием, густой белый пар тяжело шел от хмурых лошадей. Звезды были яркие и дрожали на морозе. Бледная небесная коновязь, Северная звезда — верхняя спинка малой небесной повозки[6] — стояла перед нами, и мы шли в полудреме, одну ее различая через прикрытые веки. Как мудро, думалось мне, сотворил Бело-Синий: сколько более ярких звезд в темном своде, но ни одна не стоит на месте, лишь эта не дает сбиться с пути.

Несколько перевалов преодолели мы, однажды застала нас буря, один раз волки разогнали табун. Коней мы собрали, трех волков настигли Камкины стрелы. На пятый день стали мы спускаться в небольшую долину. Сверху казалась она вытянутой, как ранний месяц. На дне ее лежало озеро, укрытое снегом. По горам, покато ее охранявшим, рос лес, а берега были голы.

Когда же стали спускаться, я поняла: мы шли вдоль реки. Незамерзшие перекаты глухо шумели где-то поодаль, разлив лежал в долине, а голые берега были поймой этой реки. Весной разливалась она широко, зимой же лишь небольшую дорогу сохраняла в камнях.

Мы остановились, до нее не дойдя. Долина была тихой и снежной. Меня удивило, что Камка решила здесь отдыхать: как кони станут искать себе корм? Но она велела нам спать и не заботиться ничем. Мы спешились, развели огонь, разложили войлоки и, только укрылись, сразу уснули.

Проснулись следующим утром. Костер не горел, но на солнце было тепло. Коней рядом не было. Мы встрепенулись: думали, снова волки, — но тут показалась Камка и успокоила: сказала, что отогнала табун выше, на пастбище, и чтобы мы не думали о том.

— Дальше мы не пойдем? — спросила ее Ак-Дирьи. — Может, сложим себе шалаши?

— Дальше вы не пойдете, — кивнула Камка. — Но строить ничего не будете. Вы пришли сюда Луноликой себя посвятить. Доверьтесь ей, она возьмет о вас заботу.

Больше ничего не сказала, села выделывать мерзлые волчьи шкуры.

В праздности мы провели время. Выделывали шкуры, варили похлебку, ели. День был безветренным и не морозным, мы отдыхали после тяжелого перехода.

Стемнело, вышел узкий растущий месяц. Камка, вдруг все отложив, потушила костер и села прямо на снег, закрыв глаза и как будто прислушиваясь. Мы смотрели на нее в растерянности. Лес был тих, как всегда в первые часы ночи.

— Слушайте, девы, — сказала Камка. — Луноликая вас сейчас позовет.

Я вслушивалась так, будто от этого зависела моя жизнь. Но ничего не происходило. Только ночные птицы стали летать на мягких крыльях.

Так мы сидели долго, от напряжения не ощущая холода, но никаких звуков не было. И вдруг осознали, что Камки нет рядом.

Мы вскочили, встревоженные, стали оглядываться. Месяц стоял невысоко, в подлеске темно, но мы различили, что следов ее не было. Много дневных следов вокруг, но свежих — нет. Да и как ушла по снегу неслышно?

Тут впервые раздался голос ночной птицы — и мы не сговариваясь пустились на этот звук. Он повторился в стороне, и мы повернули. Третий раз, чуть подальше. Так уходили мы выше в гору, пока не достигли отвесной скалы. Неширокая тропа шла вверх и выглядела так, будто кто-то вырубил ее в камне. Не раздумывая, мы полезли, цепляясь, чтоб не сорваться: тропа обледенела и была покрыта снегом, ни зверь, ни человек давно не ходили здесь.

С огромным усилием давался каждый шаг, мы все выше поднимались над лесом, как вдруг услыхали невероятное: удары в бубен, звон погремушек, мелодичные песни флейт. Очишка первой шла и замерла, своим ушам не поверив.

— Люди! — сказала она тихим шепотом.

Мы переглянулись и двинулись дальше. Наконец вышли на плечи скалы, но звуки раздавались поодаль. Медленно стали красться вперед и увидели отблеск костра, идущий будто бы из-под обрыва. Очи присела и махнула нам рукой, чтобы сделали так же. Подобрались к краю и глянули вниз.

Перед нами был обширный, совсем лысый каменистый уступ. Попасть на него можно было только с того места, где мы затаились. Внизу горел костер и веселились пять женщин. Впрочем, женщины ли это были, мы точно не знали: на плечах их лежали звериные шкуры, на лицах — маски, волос не видно, и лишь по высоким голосам можно было распознать молодых дев.

Привязанные к их одежде бубенцы звенели при каждом движении. Две девы держали бубны, третья — флейту, на ней она выводила мелодии, остальные гремели коровьими копытами, дули в рожки. Инструменты все были, как в наших станах делают, но эти одежды, крики и танцы вокруг огня были нам дики и странны. Кто это и откуда явились здесь? В оторопи наблюдали мы и не знали, что предпринять. В этот момент одна из них отошла к утесу и пнула большой сверток из шкур. Он казался мягким, катился плохо, она пинала опять и опять, толкая к костру. Остальные радостно завизжали и принялись танцевать быстрее.