Геннадий Михасенко - Милый Эп Страница 9

— Мы здесь!

— Ой! — пискнула она.

Радостным жестом, смущенно улыбаясь, я предложил ей одноместное сиденье в кабине, отделенное от шоферского теплым бугром мотора, нескладно подсадил, а сам запрыгнул в будочку, которая соединялась с кабиной окошком без стекла. «УАЗик» круто развернулся, и нас тут как не бывало.

Валя обернулась ко мне, сияя.

— Вы меня прямо как похитили!

— Джигиты!

— А куда мы?

— В глушь, в Саратов, — ответил я.

— Как здорово!

«УАЗики» безносы, вроде гоголевского Ковалева, сразу за стеклом обрыв, и дорога так рвется под ноги, что аж пяткам ознобно. Не едешь, а летишь! Дядя Гриша, низкорослость которого скрадывалась за рулем, играючи вел машину своими короткорычажными сильными руками, только успевай приноравливаться к поворотам. Меня, правда, не швыряло, потому что во мне почти не было массы, один дух, а дух, по Ньютону, не обладал инерцией. У Вали инерция была, но она чутко реагировала на повороты, лишь изредка и слегка придерживаясь за скобу. Мы попали в волну светофорных зеленых огней и неслись по городу без остановок. Вырвались на мост. Река нынче вскрылась первого мая, словно вместе с народом решила продемонстрировать свою весеннюю радость и силу, но ледоход у нас кончался быстро: день-два — и чисто, потому что выше, километрах в тридцати, стояла плотина. И лишь редкие льдины проплывали сейчас, но вода поднялась и затопила всю левобережную низину, с ее домиками, огородами и озерками.

В будочке было свое окошко, но я тянулся вперед и смотрел мимо Валиной головы.

В три ноль-ноль мы остановились у железобетонной арки, за которой, возвышаясь друг над другом и загораживая друг друга, громоздились серые заводские корпуса. Из диспетчерской вынырнул отец, очевидно, уже поджидавший машину, и помог Вале сойти. Я не рассчитывал на эту встречу и, выпрыгнув из будочки, растерянно улыбнулся и сказал:

— Пап, это Валя! А это мой папа, Алексей Владимирович, главный инженер всего вот этого!

— Очень приятно! — сказала Валя.

— Мне тоже, — ответил удивленный отец. — А я подумал, что это случайная попутчица дяди Гриши или курьер. — Мы рассмеялись. — Уж не ко мне ли, друзья?

— Нет, пап, мы так.

— Ну, то-то.

— Вас куда подкинуть?

— Никуда. Обратно мы пешком.

— Правильно! Чертежи тут? Ага, вот они! Ну что ж, гуляйте! — Он кивнул нам, втиснулся в кабину, сразу посмурев, и «УАЗик» умчался опять, видно, в прокуратуру.

Валя с живым прищуром огляделась: с одной стороны длинный решетчатый забор, с другой лес.

— И правда, глушь. А теперь куда?

— Еще глуше.

И через дорогу мы двинулись в лес, куда увиливала тропа, ведущая к невидимой городской окраине.

Шоссе шло туда далеким огибом, потому что прямо лежала глубокая лощина. Лес этот, зажатый между городом и промплощадкой, был еще нормальным: высились тут зелено-золотистые, здоровые сосны, густыми островками рос кустарник, тянуло смолистым сквознячком и насвистывали пичужки, но хворь уже привили ему: справа и слева серели в молодняке ноздреватые вороха отходов, лепешки застывшего раствора, бракованные балки и покореженные плиты — словно какие-то внеземные обжоры бесстыдно швыряли сюда внеземных объедков. Даже последние нищие сугробики-льдышки, которые песчаный грунт жадно досасывал под кустами, казались бетонными ошметками. Сквозь одно, метрового диаметра кольцо с голыми ребрами арматуры, проросла сосенка. Лет через тридцать, если свалка не задушит лес и город не поползет в эту сторону, народ подивится на окольцованную сосну.

Мы были одни.

Я думал, наша прогулка будет простой и веселой, как телефонный разговор, но уединение вдруг сковало меня. Я уже не скрывал от себя, как вчера, что влюбился в Валю и что ради нее выходил в эфир, но боялся этой влюбленности, потому что уже дважды она заканчивалась плачевно — девчонки отшатывались от меня, едва я делал намек. И понятно! Разве можно ответить взаимностью такой образине? Поэтому я решил раз и навсегда: ну их к лешему, этих девчонок! И вдруг опять!.. Теперь я знал, что надо таиться, чтобы дольше продлилась эта невесомость. И я таился, стискивая в кармане бочонок 81. Во мне билось ликование, но я подавлял его. Мне бы говорить и говорить с Валей, но я молчал; мне бы кувыркаться и плясать вокруг нее, но я спокойно брел рядом; мне бы смеяться, но я почти хмурился; мне бы не сводить с нее глаз, но я покосился на нее лишь украдкой, как на электросварку.

— Аскольд, ты уже был здесь? — спросила Валя.

— Был. Вон там маслята собирал.

— С кем?

— Как с кем? Один.

— А почему ты покраснел?

— Потому что вопрос странный.

— Сам ты странный.

Она отбежала в сторону, набрала сосновых шишек и стала кидать в меня. Пятясь, я ловил их и складывал в карман. На просеке, под тяжело прогнутыми проводами ЛЭП, мы сблизились, и я сказал, таинственно подняв палец:

— Послушай-ка!

Валя запрокинула голову и замерла. Щека ее была в десяти сантиметрах от моих губ. Я вспомнил, что почти вот так же, обманув Шулина, шустрая Любка Игошина нанесла ему оскорбительный поцелуй, и смутился.

— Шуршит, — сказала Валя.

— Ток, — шепнул я.

— Да?

— Еще минут пять, и у нас волосы выпадут.

— Почему?

— Излучение.

— Мама! — воскликнула Валя, кидаясь вон с просеки.

Я догнал ее и усмехнулся:

— Трусиха!

— Ага, трусиха! Хочешь, чтобы я облысела? Вам что, хоть лысые, хоть бородатые, а нам?.. Представь-ка меня лысую! Фу, лучше не представляй!

Некоторое время мы опять шли молча, потом я сказал, вспомнив, как считал колебания маятника:

— А у вас было шесть уроков!

— Откуда узнал?

— Вычислил.

— Ух ты! А какой был последний?

— Английский, — брякнул я наугад.

— Вот и нет! Вот и нет! — Валя захлопала в ладоши, но тут же остановилась. — Ой, Аскольд, мы же про двойки твои забыли! Слушай, у нашей Амалии Викторовны есть одна странность — ставить уличные отметки. Встретит на улице, покалякает по-английски, конечно, а потом смотришь — в журнале пятак. Мы с ней соседи, так у меня сплошь уличные отметки. Я и девчонок выручаю, кто посмелей. Если хочешь, рискнем. Правда, подучить кое что придется: всякие там фразы, диалоги, шутки. Но это пустяк! Я тебя в два счета научу! Хочешь?

— Подведу я тебя, — ответил я сдержанно, хотя у самого сердце запрыгало от радости.

— Если я возьмусь, не подведешь!

— Ну берись! — с улыбкой разрешил я.

— Все! С завтрашнего же дня!

Позади затрещал мотоцикл. Валя ойкнула и спряталась за меня. Донельзя грязный «ИЖ» обогнал нас, нырнул в лощину, но вскоре вылетел обратно: не проехал, видно. Спустившись, и мы убедились, что дно балки непролазно. Метров на десять растеклись желтые глинистые наносы, из которых там и тут торчали раскрошенные бульдозерами плахи, бревна и выступы железобетонных плит. Мы взяли правее и наткнулись на вывороченную с корнем сосну, под углом упавшую через топь. Придерживаясь за ветки, я пробрался к вершине, но до сухого оставалось еще два-три метра.

— Придется поработать, — сказал я.

— Давай.

— Это я себе говорю.

— Как себе, а я?

— А ты пожнешь плоды.

— Нет уж, Аскольд.

— Да уж, Валя! Черная, мужская работа! А у тебя и так вон сапожки затуманились, — сказал я, скидывая куртку. — Лучше погуляй, подыши.

— А ты без меня не уйдешь?

— Уйду!

— Смотри!

И она медленно двинулась наискосок вверх, а я энергично засновал вдоль трясины, собирая коряжки и таская их по сосне в кесиль-месиль. Отсыревшая кора скользила под ногами, трижды я срывался, роняя ношу, начерпал ботинками жижи и вообще забрызгался как черт на этой трехметровой гати. Но тропу настелил и опробовал — держала хорошо. Отмыв туфли снеговой водой из приямка, я свистнул Вале и задрал голову к вершинам сосен, которые неподвижно отогревались в солнечном воздухе. Я вдруг ощутил, что мы с лесом в одном состоянии — впитываем весенние соки жизни.

Валя выцарапалась из кустов, натужно волоча за ржавый корень здоровый кусок обгорелого пня.

— Вот! — сказала она, переводя дух.

— Ого! Молодец! — похвалил я, прикидывая, не сковырнет ли меня с сосны этот уже вовсе не нужный пенечек, но операция прошла благополучно, и обломок, устало брызнув, грузно чавкнул в грязь рядом с тропкой. — Ура-а!

— Ура-а! — подхватила Валя.

Мы перебрались и счастливо, точно форсировали Днепр, глянули сначала на оставленный берег, потом друг на друга: мол, каковы! Валя усмехнулась, вынула беленький платочек, послюнила уголок и, вдруг за шею наклонив меня к себе, стала протирать мой лоб. Я прямо задохнулся от этого внезапного жеста и сурово сощурился, будто недовольный, а сам таял от ее прикосновений. Знал бы, вывозил все лицо! От моего дыхания колыхались выбившиеся из-под шапочки ее золотистые пряди, и мне хотелось подоткнуть их…