Илийка. Не смолкает прибой - Анастасия Антоновна Зорич Страница 9

Вдруг с шумом распахнулась дверь, и на пороге появился рыжий Суслик в огромной, сползающей на глаза кепке.

— Сюда! — заорал он. — Воробья поймали!

Мальчики ринулись к выходу. Поплелся за ними и Илийка. В коридоре, в середине шумного круга, привязанный за ножку, сидел нахохлившись крошечный мокрый воробышек. Ребята рассматривали его, словно неведомую диковинную птицу.

— Смотрите, глазки у него черные! — проталкиваясь вперед, вопил неугомонный Суслик.

— У воробьев глаза всегда черные, — авторитетно подтвердил кто-то. — Не тяни нитку — упадет!

— Залетел, дурак маленький, погреться и обсушиться, а мы его поймали.

— Дайте ему крошек!

— Его надо обсушить!

— Смотрите: крылышки чистит!

— Это он так моется… Дайте, подарите его мне, — ныл Суслик, — я за ним буду смотреть. Надо его поближе к печке. Подарите его мне!

— Почему это тебе?

— Да как же! Жди…

— Лучше он будет общим.

Мальчики шумели, перебивая и толкая друг друга, протискиваясь ближе к воробью.

— Что за крик? А ну, в класс, бездельники! — И учитель Стефанеску, расталкивая ребят, прошел в середину круга. Губы его искривились, будто он увидел что-то отвратительное. Впрочем, Илийка давно заметил, что Стефанеску и на учеников так смотрит.

В коридоре стало тихо, и все услышали, как попискивал, охорашивался совсем осмелевший воробей.

— Птичками забавляетесь! Дисциплину забыли?! — прошипел Стефанеску, с силой опуская на воробья ботинок с толстой подошвой.

И тогда тишину прорезал отчаянный крик. Мимо с громким плачем промчался Суслик. Илийка словно онемел. Прикусив губу, он, не отрываясь, смотрел на узкую, как доска, спину Стефанеску, который, громко стуча каблуками, шел по коридору. Там, где он сделал первый шаг, осталось небольшое пятно крови.

Ученики молча, не глядя друг на друга, расходились.

Войдя в класс, Стефанеску, как ни в чем не бывало, положил на пюпитр свою фуражку полувоенного образца, засунул руки за рыжий пояс. Новая зеленая форма красила его еще меньше, чем франтоватый черный костюм, в котором он раньше приходил в школу.

— Железногвардеец. Это их форма, — шепнул кто-то.

Илийка с ненавистью смотрел на учителя.

Стефанеску вызвал Иордана, своего любимчика.

— Наш язык самый благозвучный, наш язык призван господствовать над романскими языками, — бойко затараторил Иордан.

Удивительно, как может человек вызубрить каждое слово. Илийка не мог так отвечать: «призван господствовать». Но Иордану очень хотелось вступить в молодежную организацию. Там дают такую красивую форму, что все будут завидовать. Вот почему ленивый Иордан старательно учил румынский язык, надеясь заслужить похвалу Стефанеску.

— Хорошо, очень хорошо, Думитриу, садись. Вы все должны отвечать так, как Иордан. Надо повторять только то, что сказал учитель, и ничего не выдумывать от себя. Наука — наукой, а вы — будущие солдаты нашего короля и со школьной скамьи должны помнить это.

Думитриу победоносно оглянулся на Илийку. Он не первый раз получал у Стефанеску хорошую отметку.

Перелистав журнал, учитель поставил Иордану десять баллов — высшую оценку — и, с видимым удовольствием поправив свой хрустящий пояс, продолжал:

— Наша святая миссия состоите том, чтобы не только Бессарабия, которая издревле принадлежит Румынии, но и другие…

Илийка рассеянно слушал, стараясь не смотреть на учителя: терпеть не мог, когда светлые неподвижные глаза Стефанеску останавливались на нем.

— Наша территория простирается до Буга. Эти земли снова станут нашими, их жители будут говорить только по-румынски и забудут свой варварский… Какой, Крецу? — повернулся к нему учитель, заметив, что Илийка смотрит в окно.

Илийка молчал.

— Забудут свой варварский русский язык, — докончил учитель. — Повтори, Крецу, то, что я сказал.

Сдвинув брови, Илийка исподлобья смотрел на Стефанеску и молчал.

— Сейчас же повтори то, что я сказал! — крикнул учитель, теряя терпение.

— Не повторю! — внезапно зазвеневшим голосом произнес Илийка.

— Что? — вне себя прошипел Стефанеску. Углы его губ опустились, и лицо приняло жестокое выражение, как тогда, когда он занес свой огромный ботинок над воробьем.

— Не повторю! — упрямо твердил Илийка, чувствуя что Стефанеску охотно раздавил бы и его.

В руках учителя очутилась линейка.

— Змееныш, хамское отродье, молдаван! — закричал Стефанеску и ударил Илийку линейкой по щеке.

Мальчик побледнел, на секунду замер, затем вырвал линейку из рук учителя и, сломав ее, ринулся из класса.

Он бежал по улице, не разбирая дороги, не замечая дождя. Ни одного дня, ни одного часа он не останется здесь! Убежать! Сегодня же, чтоб никогда не видеть ненавистного Стефанеску, Иордана, не слышать обидных слов.

Почему они ругают молдаван? Петря тоже молдаванин, а он во сто раз лучше Думитриу, а Михай румын, но разве его сравнишь с Думитриу!

Илийка не заметил, как очутился в саду, и медленно побрел по вязкой мокрой земле.

Сегодня же бежать…

Там он встретит отца. Узнает его сразу же, сразу найдет. Там они с Михаем будут жить, как живут все мальчики в России. Будут краски, и на картинах он нарисует восстание Спартака и море. Жаль только, что и Петря не может убежать в Россию. А потом они с отцом вернутся и заберут с собой маму, сестру. Обязательно заберут…

Сколько воды набралось в черной канаве! Уныло в саду, печально. Зачем только он пришел сюда? А куда идти, если его при всех бил Стефанеску? Как после этого ходить в школу? Иордана бы учитель тронуть не посмел, а его ударил. Ударил потому, что Илийка ходит в кофте сестры, потому, что у него дырявые ботинки, и потому, что его мама стирает белье у Думитриу. И все равно он, Илийка Крецу, не боится учителя и никогда не повторит тех слов про Россию. Петря бы тоже не повторил… От этой мысли стало легче. После того, что случилось, одна дорога — туда, за Днестр.

Что это? Илийка прислушался: до него донесся слабый визг.

Мальчик пошел вдоль канавы и вдруг увидел барахтающегося в воде щенка. Бедняга никак не мог выбраться. Края канавы крутые, скользкие.

Щенок уставился на Илийку глазами-смородинками и заскулил еще отчаяннее.

— Сейчас, сейчас. — Нагнувшись, мальчик вытащил собачонку. Была она маленькой, худой, грязной и мокрой. Тряпицей, которую мать дала вместо носового платка, Илийка вытирал найденыша, приговаривая:

— Дрожишь? Холодно?… Как ты сюда попал? Перепугался? Ну, ничего… ничего… я тебя не оставлю тут, не бойся. — Сунув щенка за пазуху, он решительно зашагал из сада. Мальчик чувствовал себя теперь не таким беспомощным. Все будет хорошо! Они с Михаем сделают то, что задумали.

Щенок перестал дрожать и, изредка повизгивая, тыкался холодным носиком в