Валерий Гусев - Враг из прошлого Страница 10

— Очарова-а-а!.. — запела тетушка Тильда, любуясь своими ногами в толстых белых носках до колен. — Я прямо как Снегурочка.

— На пенсии, — шепнул мне Алешка.

— Только я теперь в туфли не влезу.

Матвеич принес ей свои сапоги.

— Преле-е-е!.. — запела она дальше. — Я прямо Кот в сапогах.

Алешка открыл было рот, но я наступил ему на ногу. Он пискнул и смолчал. Только хихикнул.

— Мы вас проводим, — предложил Матвеич. — Уже стемнело.

— Но зато такая луна! Очарова-а-а… И Сеня меня ждет. Вы сейчас на него посмотрите. Я вам его покажу.

Мы вышли из дома. И пошли смотреть Сеню. Как новый сериал.

На улице уже была почти что ночь. Звездная, с луной, но довольно темная.

— Осторожно, мальчики, — сказала тетушка Тильда, когда мы вышли за калитку. — Здесь совершенно изуми-и-и-тельная лужа.

Мы обошли изумительную лужу искусственного происхождения и направились к скворечнику Безе. Матвеич вел ее под руку. Она что-то беззаботно напевала. Про луну. И трели соловья. Алешка хихикал. Я был задумчив — кому нужна эта лужа? Кораблики пускать? Так у нас целое озеро под рукой.

Скоро засветились окошки в доме тетушки Матильды. А в одном из окошек — силуэт.

— Красавец, да? — спросила нас тетушка. — Народный артист Марковский. Вообще-то он не Марковский, а Морковкин. Марковский — это его сценический псевдоним, так благозвучнее, правда?

— Морковкин? — переспросил Матвеич. — Знавал я в старое время одного Морковкина. Коллекционер, собирал и старину, и современные раритетные вещи.

— И мой Сеня — тоже коллекционер. — Это она сказала очень гордо. Будто он не коллекционер, а по крайней мере — дважды космонавт. И вдруг у нее вырвалось совсем другим тоном: — Даже надоел немного. Вот и он, во всей красе.

В квадрате окна этот Морковкин был прекрасно виден. Как в телевизоре. Действительно, большая седая голова. Вовсе не череп. Он стоял перед полками с рюмкой в руке. И то ли подсвечником любовался, то ли черепа боялся.

— Правда, хорош? Красавец!

Красавец повернулся лицом к окну. Ну, я бы не сказал, что он красавец. Щеки у него висели почти до плеч, под глазами какие-то грустные мешочки, и взгляд как бы виноватый. В то же время мне показалось, что я его где-то уже видел. Какое-то сильно знакомое лицо.

Я вгляделся… И меня осенило! В нашем доме, в соседнем подъезде. Сенбернар Вася. Такая же большая седая голова, висячие щеки, грустные глаза. Вылитый сенбернар этот Морковкин.

— Да и зовут его похоже — Сеня, — шепнул мне в ухо Алешка. Который, оказывается, тоже «опознал» народного артиста Морковкина. — Сеня Бернар.

И Матвеич деликатно кашлянул в кулак, признавая в артисте Марковском коллекционера Морковкина…

Глава VI

След в след

В этот вечер Матвеич не стал продолжать свой рассказ про Окаянного Ганса. Он почему-то часто задумывался, хмурился и время от времени что-то ворчал себе под нос.

Алешка тоже был молчалив и все поглядывал в окно, за которым природа укладывалась спать.

А я не страдал задумчивостью. Нарезал небольшими кусочками черный хлеб, поджарил его в подсолнечном масле. Надавил чесночок, смешал его с майонезом и выложил по кучке на каждый гренок. И позвал «задумчивых» пить чай.

Несмотря на свою озабоченность, они вмиг смели всю горку гренков и вопросительно посмотрели на меня.

— Маловато было, — намекнул Алешка, а Матвеич его поддержал.

— Кушать надо умеренно, неторопливо и вдумчиво, — напомнил я. — Особенно перед сном.

— Федор Матвеич, мы ему отомстим!

— А как? — Матвеич растерялся.

— А очень просто. Я там урюк… то есть укроп посеял. Вот как он вырастет, как мы его соберем, килограммов сто…

— То что? — спросил Матвеич.

— Мы его весь съедим, а Димитрию не дадим.

— Килограммов сто, говоришь? — Матвеич призадумался. — Мне столько укропа не съесть. Я все-таки не корова.

— А я вам помогу. Я свои пятьдесят маме отвезу. Она съест.

— Знаешь, Леш, — осторожно начал Матвеич, — твоя мама, она очень симпатичная женщина. Она совсем не похожа…

— На корову, что ль? Папа называет ее ласточкой. А она говорит: «Отец, это уж слишком».

Пока они там выясняли, чем корова отличается от ласточки и сколько кэгэ укропа они могут съесть за ужином, я собрал посуду, отнес ее на кухню, помыл и сказал, что иду спать.

— Он устал, — пояснил Алешка Матвеичу. — Он всегда, когда что-нибудь натворит, сразу спать ложится. Чтобы не попало.

Вообще-то это Алешкина привычка. Он знает, что мама никогда из папиных рук не примет его офицерский ремень, если он уже заснул. Лешка заснул, конечно, а не папа. Впрочем, какая разница. Важен ведь результат.

Ладно, я завтра утром сварю им овсянку. «Не угодно ли, сэр?» Только вот куда ее потом девать? Они съедят, морщась, по чайной ложке, а что я буду делать с целой кастрюлей каши? Ведь собаки у нас нет. И поросенка тоже.

Утро вечера мудренее… Сказал кто-то и быстро уснул. Я так и сделал. И никто мне не мешал. Только время от времени кто-то подходил босиком к окну и шептал: «Так, огонек горит… Так, теперь он погас… А спать хочется…» И длинный зевок со звонким лязгом зубов. И потом еще, что-то вроде ворчания Бабы-яги: «Сам улегся на мягкой раскладушке, а младший брат — на деревянном сундуке. И еще голодом морит…»

Едва я отвернулся к стенке, как кто-то дернул меня за ухо.

— Пошли!

Я открыл глаза. Было уже утро. В окно заглядывало солнце, а возле моей раскладушки приплясывал босыми ногами Алешка. От нетерпения. В одной руке у него был лист бумаги, в другой — авторучка. А чем же он меня за ухо дернул?

Спустив ноги на пол, я зевнул от всей невыспавшейся души и спросил недовольно:

— Куда пошли? В школу?

— Тебе бы только учиться! — возмутился Алешка. — Других интересов у тебя нет! А кто капкан будет проверять?

— Почтальон Печкин, — я еще не проснулся. — Какой еще капкан?

— Мокрый!

Тут я вспомнил, что Алешка зачем-то поливал тропку за калиткой. И он еще загадочно сказал: «Днем — лужа, вечером — грязь». А что тогда утром? Сто кэгэ укропа?

— А который час? — спросил я и опять зевнул во всю ширь.

— Уже поздний, Дим. Полшестого. Вставай!

Я нашарил под раскладушкой тапочку и запустил ее в Алешку. Он увернулся, и тапочка глухо стукнулась в стену. Точнее — прямо в штурвал.

— Эй там, наверху! — раздался снизу голос Матвеича. — А ну не баловать со штурвалом.

Я открыл рот, Алешка захлопал глазами.

— Интересно, Дим… А как он узнал? У него, что ли, там телескоп?

— Перископ, — поправил я.

— Ща проверим. — Алешка расстегнул кобуру и выхватил из нее пистолет.

Никакой реакции снизу.

Тогда Алешка подошел к штурвалу и пару раз его легонько повернул туда-сюда.

— Я кому сказал! Отставить!

— Понял, Дим? — сделал Алешка свой вывод: — Штурвал трогать нельзя, а пистолет, оказывается, сколько хочешь… Учтем. Проверим!

Мы с такой скоростью «свинтились» вниз по лестнице, что в самом деле едва не врезались в стену. Но спешили напрасно. Матвеич спокойно сидел за письменным столом. Перед ним лежала рукопись и стоял стакан чая. Но ничего похожего на перископ-телескоп рядом с ним не было.

— А как вы догадались? — прямо спросил его Алешка.

Матвеич обернулся:

— Не скажу. Мой секрет. А что вы так рано поднялись? Опять на рыбалку?

— Ага, — лаконично соврал Алешка. — Мы быстренько. Чего-нибудь поймаем и вас покормим.

— Чего-нибудь… Чего-нибудь я есть не буду. Вдруг вы лягушек наловите.

— А что? — обрадовался Алешка. — Их во Франции едят и облизываются. Дим, наваришь лягушек? С чесночком. Я только не знаю, как с них шкурку снимать…

— Тьфу! — Матвеич чуть не выругался. — Иди отсюда!

— И без лягушек не возвращайся, — добавил от себя Алешка.

Когда мы вышли за калитку, Алешка сказал:

— Стой здесь и смотри во все стороны. Чтобы никто нас не заметил. А если кто-нибудь заметит, то сразу…

— Веслом по башке? — догадался я.

И похолодел!

Чтобы «веслом по башке», нужно иметь, по крайней мере, две вещи: башку и весло. Ну ладно, башка какая-нибудь подвернется, а весло… Весло я оставил возле пещеры!

— Ты что остолбенел, Дим? — спросил Алешка. И посоветовал: — Рот закрой, а то живот простудишь.

— Я весло у пещеры забыл.

— Тьфу! — точь-в-точь как Матвеич, высказался Алешка. — Растяпа! А еще старший брат! — И тут же нашел выход: — У лодочника сопрем, я придумал — потом расскажу. Давай, наблюдай во все стороны.

Я стал наблюдать во все стороны с чувством вины, а Лешка прошел немного чуть заметной в траве тропкой и, присев на корточки, что-то опять стал делать, похожее на его действия возле пещерного кострища.