Мария Грипе - Сесилия Агнес – странная история Страница 14

А может, Нора сама еще до ужина сдвинула ее с места, когда вертела на салфетке? Или под окнами, сотрясая весь дом, проехал тяжеленный грузовик, который и стал виновником несчастья?

Но так или иначе, ничего бы не случилось, если бы она не трогала вазочку. Вот ведь нескладеха! Карин так дорожила этой вещицей!

Нора нагнулась подобрать осколки. Хорошо бы, удалось склеить!

А это еще откуда? По полу разбросаны какие-то странные бумажные ленточки, белыми змейками порхают на балконном сквозняке. Их же тут раньше не было!

Она закрыла балкон и стала собирать бумажки. Их было очень много, штук сто, не меньше. И сквозняк разнес их по всей комнате, пришлось елозить на карачках, извлекать их из-под мебели.

Странно! Может, они лежали в вазочке? Да, наверняка.

И между прочим, на них что-то написано, бисерным почерком, однако ж сейчас разбираться недосуг. Надо быстренько все прибрать, пока никого нет. Нора сбегала принесла пластиковый пакет и высыпала туда бумажные ленточки. А потом занялась вазой. Пожалуй, можно склеить. Она пересчитала осколки – всего двенадцать. Узкое горлышко уцелело.

Вооружившись тюбиком клея, Нора унесла осколки в свою комнату. Села за письменный стол и попробовала заново сложить вазочку. Получалось плохо. Осколки липли к пальцам, она вся перемазалась, извела уйму клея, но без толку.

Ну вот, кто-то пришел.

Еще не легче! Она занервничала, и дело пошло совсем худо.

Но это был всего-навсего Даг. Он подошел к столу, взглянул на черепки, и Нора рассказала, что стряслось. Хотя про бумажки умолчала. Они лежали в пластиковом пакете, в углу.

Даг изучил осколки.

– Давай помогу.

Нора сходила в ванную, отмыла руки от клея. Вдвоем дело пошло лучше. В результате вазочка выглядела целехонькой. Новые трещины бросались в глаза даже меньше, чем старая.

У Норы гора с плеч свалилась.

– Я думала, это моя вина.

Но Даг только рассмеялся: если б чад выветривала Карин, виновата была бы она сама. И Карин, узнав о случившемся, повторила те же слова. Только у нее вазочка, возможно, разлетелась бы на тысячу осколков, так что и не склеишь, ведь она, пожалуй, еще нескладнее Норы.

– Зря ты так все воспринимаешь, Нора, – серьезно заметил Андерс. – Ведь мы чувствуем себя виноватыми: мол, совсем тебя запугали, сущие изверги.

– Не надо так говорить! – смеясь запротестовала Нора. – А то я буду считать себя извергом, который вконец запугал вас.

– Заколдованный круг, – сказал Даг.

Нора смотрела на них и чувствовала себя совершенно своей. Несмотря ни на что. Сегодня она не чужая, а они трое не «семья, которая взяла ее под опеку».

Сегодня все четверо – одна семья, все четверо заботятся друг о друге.

Чудесный вечер.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Кажется, она что-то забыла?

Нора лежала в постели и никак не могла заснуть.

Она же точно собиралась сделать что-то еще.

Закончив сперва другое, безотлагательное дело.

Но ничегошеньки не вспоминалось.

Что бы это могло быть?

Она пыталась привести мысли в порядок, но вместо этого захотела спать. Зевнула. Закрыла глаза. И вдруг резко села в постели – сон как рукой сняло.

Пакет с бумажными ленточками! Вспомнила наконец. Сперва нужно было склеить вазочку. А потом заняться этими бумажками.

На них ведь что-то написано! Да, верно.

Она вскочила с кровати, вытряхнула бумажки на пол и уселась рядом, вместе с Сесилией.

Все-таки странно. Как эти листочки попали в вазу? И почему? Кто-то должен был скатать их в тугие рулончики и протолкнуть в узкое горлышко.

Надо же, придумать такое! Обратно-то не вытащишь – разве только разбив вазочку?

Впрочем, возможно, никто и не рассчитывал, что их найдут?

Ленточки, по всей видимости, от старинного арифмометра. Она видела такой дома у Лены, раньше он стоял в магазине у ее дедушки. Там использовались узенькие бумажные рулончики, и эти ленточки были оторваны от них.

Надписи на бумажках сделаны карандашом. На первый взгляд, писали два человека. Почерки разные. Один – круглый, детский; другой – куда взрослее. Потом она сообразила, что писал один человек, только в разные годы. Вероятно – хоть и не на сто процентов, – девочка. Судя по почерку. Мальчишки пишут иначе.

Но кому эти заметки адресованы? И с какой целью написаны? Поначалу она ничего не понимала. Брала ленточки с полу, одну за другой, и недоуменно рассматривала.

Все записки похожи друг на друга. Вверху дата, затем несколько слов. Например:

26 марта 1914 г. Со мной была Хульда.

3 июля 1916 г. Сперва со мной сидела Рут, потом Хульда.

12 октября 1915 г. Сижу в одиночестве. Никто прийти не смог.

21 сентября 1916 г. Со мной сидел Бэда. Хульда болеет.

7 февраля 1917 г. Никто не смог побыть со мной. Сижу в одиночестве.

8 февраля 1917 г. Так одиноко. Никто прийти не смог.

9 февраля 1917 г. Ужасно одиноко. Опять никого.

Нора лихорадочно перебирала бумажные ленточки. Ее все больше одолевало нетерпение. Ничего не поймешь. Каждый листочек чуть ли не с маниакальным упорством повторял одну и ту же фразу. Только даты разные. Зачем все это было нужно? Набивать вазочку кучей бессодержательных сообщений. Никому не адресованных.

Она уже хотела отправить все в мусорную корзину, но, случайно глянув на Сесилию, увидела, что малышка протягивает руки, будто старается защитить эти бумажки. Как трогательно. На личике куклы застыло выражение бесконечного одиночества.

В порыве нежности Нора подхватила куклу на руки. Бедная малышка. Некоторое время она усиленно размышляла. А потом принялась раскладывать листочки по датам.

Немного погодя ей пришло в голову, что удобства ради стоит наклеивать записки во временной последовательности и складывать в папку. Тогда можно получить обозримую картину. Отличная идея – руки прилежно трудились, мысли текли потоком. На это ушла вся ночь, но она не пожалела.

В сумме эти обрывочные фразы обретали смысл. При всей своей односложности сообщали кое-что доступное пониманию. Ей нужно только задать себе правильные вопросы. И когда она смотрела на Сесилию, такие вопросы приходили, один за другим.

Все записки говорили примерно об одном и том же, она сразу это отметила. Но что может быть настолько важно, чтобы писать об этом снова и снова?

Ну хорошо. Кого-то опекали, сидели при нем. Или, реже, оставляли одного.

Значит, это происходило очень часто?

Пожалуй, да. Как минимум, раз в неделю. А иногда по нескольку дней кряду.

Кто же именно сидел с неведомым автором записок?

Большей частью женщина по имени Хульда. И еще несколько человек, преимущественно женщины. Кстати, дважды – некая Агнес. Оба раза в 1917 году – 12 июля и 5 декабря.

Как долго все это продолжалось?

Самая ранняя записка датирована 16 ноября 1913 года. Почерк совершенно детский, будто автор только-только выучился писать. 1913-м была помечена лишь еще одна ленточка. А вот записок от 1914-го, 15-го, 16-го и 17-го оказалось множество, особенно от 1917-го. К 1918-му относилось куда меньше листочков, датированных в основном началом года, потом их стало совсем мало. От 1919-го и 1920-го вообще раз, два и обчелся. А дальше – конец. Однако целых семь лет, то бишь с 1913-го по 1920-й, записи велись регулярно.

А почему их отправили в вазочку?

Спору нет, там они находились в полной сохранности, но вряд ли это единственная причина. Наверняка ведь были еще какие-то соображения? И очень серьезные – иначе до такого не додумаешься.

Нора баюкала Сесилию, и мало-помалу у нее забрезжила догадка о том, что тогда происходило. В общем, понять можно.

Эти бумажки, или ленточки, вроде бы давали выход чему-то хорошо ей знакомому?

И написаны кем-то, кому хотелось рассказать, как часто за ним – или за нею – присматривали чужие, поскольку самых близких людей, мамы и папы, по какой-то причине рядом не было?

Да, ей, Норе, совершенно ясно, что дело обстояло именно так.

Но для кого же тогда написаны эти строчки?

Нора взглянула на Сесилию. И опять задумалась.

В общем, пожалуй, ни для кого. Главное было не в том, чтобы кто-нибудь их увидел. Главное – просто написать, для себя. Как безмолвное свидетельство чего-то, с чем тяжко остаться наедине. И это что-то – заброшенность.

Записки предназначались для вазочки. Должны были исчезнуть. И все же непременно находиться в одном месте, известном лишь их автору. Если вдуматься, все это легко понять.

В записках сквозило разочарование. Печаль. Огромное одиночество.

Писавший нередко чувствовал себя помехой. Обузой. Трудной проблемой, которая требовала решения. Его нужно было постоянно куда-то пристраивать, постоянно держать под присмотром. И везде он оказывался не на месте, незваным гостем.

Нора хорошо это понимала. Может статься, она усматривала в коротеньких фразах больше смысла, чем они содержали, но вряд ли интуиция обманывает ее. Уже одно то, что записки существуют и спрятаны в таком странном тайнике, подтверждает ее правоту, думала она.