Мариэтта Чудакова - Дела и ужасы Жени Осинкиной Страница 16

Он даже подумывал было заехать — посмотреть на девочку, оставить денег. Но тут закрутились такие дела, что стало вовсе не до того и вообще ни до чего. И полетели горячие девяностые годы.

Незадолго до этой горячки у них с Валерией родилась дочь, он назвал ее Викторией, надеясь на победу. Видел мало, интересовался, чем она живет, и того меньше, все это передоверив жене. Так, копошилась в детской кудрявая толстушка, постепенно худея и вытягиваясь, щеголяя в коротких и очень коротких юбочках или модняцких джинсах. Постепенно вместо капризного плача или заливистого детского смеха стали слышаться из-за двери все более громкие, а затем и оглушительные звуки того, что теперь заменяет юным душам музыку.

И однажды услышал он — не из-под дочериной двери, а на каком-то концерте — песенку из оперы «Юнона и Авось»:

Ты меня на рассвете разбудишь,

Проводить необутая выйдешь.

Ты меня никогда не забудешь,

Ты меня никогда не увидишь.

Бесхитростные, казалось бы, слова и за душу берущая мелодия нечто в нем задели, и глубоко.

Слова описывали их прощание так, как будто автор стоял тогда на рассвете у плетня и подсматривал.

Игорь послал в ту деревню далекой Курганской области одного из своих водителей — разыскать мать и дочь и передать деньги.

Водитель вернулся через четверо суток, сказал, что мать давно умерла от воспаления легких — когда отвезли из деревни в районную больницу, было уже поздно; что Анжелика живет со старой теткой, приходясь ей племянницей по покойному мужу; что в школе учится хорошо, на лицо и фигурку очень даже ничего и просматривается явное сходство с Игорем Петровичем, а в доме большая нужда, и что деньги отданы были тетке, которая показалась водителю женщиной достойной и Анжелику явно любила. Игорь припомнил рассказанное когда-то русоволосой девушкой — что живет она с невесткой, вдовой покойного старшего брата, и очень дружно.

После этого с Игорем стало происходить что-то ему не очень понятное. То, что молодую красивую тридцатилетнюю бабу взяли и уморили — при наличии в распоряжении современной медицины кучи антибиотиков, — произвело на него, как теперь часто говорят, шоковое впечатление. И по выходе из этого шока он стал постоянно посылать тетке деньги, а затем наконец захотел увидеть Анжелику.

Тут стоит сказать, что к этому времени его собственная, если можно здесь так выразиться, дочь превратилась в законченную пятнадцатилетнюю стерву, холодную и не по годам расчетливую. Как человек умный и трезвый, Игорь ясно понимал, что винить тут кого-то, кроме себя самого, нечего.

Он опоздал.

Когда, подняв голову от дел, он сообразил, например, глядя на сотоварищей, что должен за свои деньги дать дочери очень хорошее образование, — выяснилось, что она настолько плохо учится и так равнодушна к этому прискорбному обстоятельству, что вряд ли тут помогут какие-либо деньги. Да, винить было некого, но легче от этого, натурально, не становилось.

Впрочем, в такую же стерву выковалась и жена, когда-то милая ясноглазая девочка. С того момента, как он услышал обрывок ее разговора по телефону с подругой: «Конечно, жаль, что Всеволода убили, но все активы все-таки у Раи, и завещание, она сказала, в порядке. Ей, конечно, нет никакого смысла долго оставаться одной», — когда он услышал эти слова, произнесенные ее рассудительным говорком, когда-то ему так же милым, как и все остальное в Лере, он похолодел. Да так и не согрелся.

Но и здесь в бессонные ночи он брал всю вину на себя.

Анжелика же ему очень понравилась.

В первый свой визит он повез ее на машине из Оглухина в только что выстроенный мотель, приближающийся к европейскому классу, и там они долго ужинали. Она вела себя просто и мило. Стала называть его «папой», но на вы, говорила, как мама рассказывала ей о нем, и всегда только хорошее, и отправляясь в больницу с температурой уже за сорок, чувствуя, видимо, что живой в дом не вернется, наказывала, если будет очень большая нужда, разыскать его в Москве. «Он тебе поможет обязательно», — говорила мать слабеющим голосом. Потом помолчала и добавила: «Я думаю, дочка, он и сам тебя разыщет. Он хороший». И с этими словами отбыла в свой последний путь.

Этот простой рассказ и вовсе что-то перевернул в Игоре.

Его потрясло, что молодая женщина, умирая, считала его хорошим.

И он стал стараться быть хорошим.

Он все вспоминал, как в ту единственную ночь, слушая его неожиданную для самого себя исповедь, она все говорила ему: «Ты добрый, я знаю. Просто у тебя все так сложилось».

А как у него сложилось?

Начинал он в то горячее время с алюминия. Получил, продав вагон придержанного вовремя товара, первоначальный капитал. Потом крушил конкурентов, сметал помехи.

Раньше, в советское время, он всегда с горечью перечитывал финал своей любимой книги — «Золотого теленка» — как ничего не может сделать в советской стране с большими деньгами человек, их добывший, — пусть и не честным трудом.

Игорь мечтал поехать в Италию, немало зная о ней от отца (так, впрочем, в ней и не побывавшего). Но он знал, что самое большее, на что может рассчитывать в своем КБ, — это попасть туда на три-четыре дня в толпе советских заранее запуганных туристов, без денег, — и то после обязательного, как карантин, посещения каких-нибудь соцстран.

И вот кончились соцстраны. И деньги стали деньгами — на которые что хочешь, то и покупай, куда хочешь, туда и езжай.

Он был как все вокруг него — набирал и набирал, увеличивал и увеличивал.

И вдруг — что-то щелкнуло в нем после слов забытой, а потом и умершей женщины.

В это время дела его пошли уже по восходящей — ровно, без рывков и падений.

Можно было поднять голову и оглянуться вокруг. Оглянувшись, он увидел, сколько людей и особенно детей нуждаются в его помощи.

Игорь Петрович виделся с Анжеликой еще два раза. Дома у него о ней, естественно, не знали.

Не желая, чтобы пуля конкурента, от которой не застрахован ни один бизнесмен в сегодняшней России, застала его близких совсем уж врасплох, он вызвал нотариуса и составил завещание, посвятив в это только своего молодого, но очень толкового юриста, после чего положил документ в самый-самый тайный офисный сейф, взяв с юриста слово, что в случае его внезапной смерти тот без проволочки пустит завещание в производство.

Завещанием он делил свое немалое состояние на три равные части — жене, дочери Виктории, по достижении ею совершеннолетия (лишить их наследства он никогда не думал: какие бы они ни были, это были его дочь и жена), и дочери Анжелике, живущей в деревне Оглухино. Когда он попробовал упомянуть Анжелике про завещание, у нее вырвалось, и очень искренне:

— Папа, не надо завещания! Лучше живите!

С Анжеликой он ездил в Дом ребенка и в детский дом в их районе, а также в приют, где детей с улицы держали по полгода — не больше, мыли, вычесывали вшей, приводили в относительный порядок, а потом куда-нибудь пристраивали — в детдом, интернат, в их собственную семью, ими покинутую, или же в чужую, готовую принять ребенка с уличными повадками.

Во всех этих заведениях детьми занимались порядочные, добрые люди, что Игоря глубоко поразило: по своему жизненному опыту последних семи-восьми лет он бессознательно был уверен, что такие люди вовсе перевелись на Руси. Во всех трех заведениях он оставил по крупной сумме денег — и уже получил несколько очень внятных отчетов о том, как именно эти деньги тратятся. Он уже составлял план, как учредит фонд, и Анжелика будет его директором, что не помешает ей получать высшее образование. Толковость, организаторские способности и совестливость — он за несколько встреч разглядел в ней редкое сочетание этих качеств.

Дочь ничего не просила для себя. При этом с непосредственной радостью, но без хорошо знакомого ему хищного блеска в глазах принимала она его подарки. Его же самого очень радовало, что ей явно было с ним интересно.

В последний раз он подарил ей бирюзовое ожерелье, купленное в Венеции, — и она широко открыла голубые глаза, пораженная его красотой. К нему было и колечко с бирюзой. Какое-то необычное — когда он выбирал все это в Венеции при помощи секретарши, та особенно ахала над этим кольцом, и он долго вертел его в руках, рассматривая. Анжелика сказала, что ожерелье будет надевать по большим праздникам, а кольцо не станет снимать вообще никогда.

И вот все оборвалось.

Он лежал, бездумно глядя в потолок, по которому ходили световые полосы от проезжающих за окном машин, — и не мог сосредоточиться ни на одной стоящей мысли.

Стоит заметить, что в самое последнее время у Заводилова не то что улучшились, а скорее наметились какие-то отношения с Викторией. Она подходила к нему, встречая в кухне или в холле, прижималась, ластилась, спрашивала иногда: