Анна Кальма - Дети горчичного рая Страница 17

«Я на тебя надеюсь, как на себя. Ты у меня сильная духом, и ты сумеешь воспитать из Чарли настоящего мужчину», – вспоминала Салли его слова. Она встряхнула короткими курчавыми, как у сына, волосами.

Сильная духом! Да, конечно, она сильная, и Чарли пошел в нее. Только бы из-за такого характера он не нажил неприятностей! И так в школе он на дурном счету у начальства!

Салли посмотрела на часы.

– Куда это запропастился мальчик? Так поздно, а его все нет, – сказала она вслух.

И как бы в ответ на ее слова у крыльца послышались шаги, и на пороге появился Чарли.

«Опять вспоминала об отце! – едва взглянув на тонкое мальчишеское лицо матери, определил он. – Кажется, даже плакала».

Но и мать успела заметить тень на лице сына. «Школа? Вышло что-нибудь с товарищами? С автомобилем? Или, может быть, с учителями?» Салли мысленно перебрала все, что могло задеть ее мальчика.

– Что-нибудь случилось? – быстро спросила она, начиная проворно орудовать у плиты.

– Абсолютно ничего, ма, – отозвался Чарли. Он положил книжки и подошел к умывальнику. – А у тебя есть какие-нибудь новости?

«Скрытный! Весь в отца… Конечно, что-то его мучит, но ни за что не скажет», – думала Салли.

Пока сын ел яичницу, она присела за стол и стала рассказывать:

– К миссис Гоу приходил агент, которому она, помнишь, дала задаток за дом. Так вот: он вернул ей задаток и говорит, что домовладелец не согласен сдавать дом неграм в Эдеме. Говорит: все соседи там возмутились, созвали собрание домовладельцев и объявили, что не желают жить рядом с цветными. Маргрет Гоу плачет навзрыд. Темпи прибегал за мной, и мы вместе ходили ее утешать.

Чарли передернулся.

– Сегодня Горилла поставил Нэнси «эф» только за то, что она мулатка, – угрюмо промолвил он.

– А… тебе? – опасливо спросила мать.

– Мне он поставил «би»: придрался к пятнышку на тетради.

Чарли ни слова не сказал о насмешках Фэйни – мать, наверно, огорчилась бы еще больше.

– Зато у Ричи, знаешь, я заработал за сочинение «эй», и он просил передать тебе, что очень мной доволен.

Мать свистнула, как заправский мальчишка:

– Здорово! Молодчина ты у меня! Значит, мистер Ричардсон тоже одобряет старого капитана Брауна и не удивился, что ты написал сочинение именно о нем! Какой хороший молодой джентльмен ваш мистер Ричи!

И она принялась обсуждать вместе с сыном достоинства молодого учителя. Салли Робинсон была в курсе всех школьных новостей и всех занятий своего Чарли. Моложавая, подвижная, ловкая, как мальчик, она участвовала во многих затеях сына, и он привык обращаться с ней по-товарищески. Только невзгоды и неприятности он предпочитал держать про себя: у матери, пережившей гибель отца, и так достаточно было горя.

И на этот раз он скрыл от матери свои стычки с Мак-Магоном, слухи о готовящемся против него заговоре в классе и происшествие в автобусе, которое камнем лежало у него на сердце.

Как бы хотелось Чарли подойти и попросить мать, чтобы она взяла его из школы! Никогда не возвращаться в класс, никогда больше не видеть злобных физиономий Гориллы, Фэйни и этого щеголя с Юга, не слышать издевательств над «черномазыми»!

Но мальчик заранее знал – в ответ на такую просьбу мать всплеснет руками и скажет проникновенным голосом:

«Чарли! Ты забыл, что сказал отец? Разве ты не помнишь его заветов?»

Нет, Чарли отлично помнил, что говорил папа Тэд. Отец часто ставил его, маленького, между колен, смотрел твердыми и ласковыми глазами на мальчика и говорил:

– Я хочу сделать из тебя человека, который был бы нужен своему народу. Ты должен стать в этом мире чем-нибудь. Слышишь, сынок?

И маленький Чарли, робея и гордясь, что отец говорит с ним, как со взрослым, отвечал:

– Слышу, отец. Хорошо, отец.

Стать вождем негритянского народа, как Букер Вашингтон или Фредерик Дуглас, или знаменитым поэтом, как Поль Дэнбар, или, может быть, проповедником? Вероятно, именно об этом думал отец, когда говорил, что он должен стать в мире «чем-нибудь». И мать теперь чуть не каждый день повторяла мальчику:

– Учись, сынок. Учись прилежнее, чтобы сделаться гордостью своего народа…

Как всякая мать, она была уверена, что ее сына ждет великая будущность.

– От дяди Джима ничего не было? – спросил Чарли.

– Нет, – отозвалась Салли. – Я думала, он пришлет весточку после конгресса, но он, видно, так занят, что нет ни минуты свободной. А сейчас, наверно, уехал на гастроли… Вчера у миссис Сфикси я видела старую английскую газету, и там написано, что Джемс Робинсон после своего выступления на конгрессе сторонников мира отправился давать концерты на континенте, а потом поедет в Россию. Очень хорошая статья! Дядю Джима называют «наш черный Карузо»… Ох, наверно, совсем загордился наш Джим!

– Вот еще что выдумала! Дядя Джим никогда не загордится, всегда будет простым и своим! – горячо вступился Чарли. – Хоть бы он поскорее приехал!

– Соскучился по подаркам? – засмеялась Салли. – Что ты на этот раз заказал ему?

– Целый лодочный мотор, – сказал Чарли. – Конечно, это была дерзость с моей стороны, но мне так хочется самому построить моторную гоночную лодку!

– Кстати о гонках: этот парень Мэрфи все время шатается у нашего дома, – сказала Салли, – а с ним белобрысый сынок вашего директора. Сегодня вышла подмести крыльцо, а они заглядывают во двор… Знаешь, у них совсем разбойничьи физиономии, у этих ребят. Очень я боюсь, как бы они тебе не подставили ножку на гонках.

Чарли засмеялся:

– Не бойся! Ничего они против «Серебряной свирели» не сделают. Я знаешь, ма, что придумал? Я придумал сделать цельнометаллический капот…

Салли опять свистнула:

– Замечательно! А я нашла у миссис Причард состав, который снимает любую ржавчину с металла и придает ему блеск. Я начищу на «Серебряной свирели» радиатор – будет блестеть, как «Роллс-Ройс»…

– Знаешь, ма, я сегодня был в замке Босса, у этой миссис Причард, – сказал, потупясь, Чарли.

– Был в замке?.. Господи помилуй, да как ты туда попал? Кто тебя пустил, негр? – испуганно воскликнула мать.

Чарли опустил глаза:

– Меня позвала Патриция, хотела показать подарок Босса – игрушечный театр.

Салли всплеснула руками:

– Позвала Патриция? Воображаю, как бесилась ее мамаша! Ведь она терпеть не может нашего брата! И меня-то зовет только по необходимости и дальше кухни не пускает… Что же она – накинулась на тебя? Бранила?

– Нет, она ничего грубого не говорила, но, кажется, действительно была сердита, что я пришел, – признался мальчик.

– Ну еще бы! – подхватила Салли. – Будь покоен: едва ты вышел, она устроила дочке хороший скандал. Твоей Патриции, верно, здорово влетело за то, что она дружит с неграми и водит их в дом… Уж я ее знаю, эту Причард…

Чарли понурился.

«Вот отчего он такой хмурый! Теперь понимаю», – подумала мать. А вслух сказала:

– С такими не стоит нам водиться, сынок. Это не мистер Ричардсон, которому все равно – белая или черная кожа у человека, был бы он только хороший да умный…

– Почему, ма, у нас в Стон-Пойнте ничуть не лучше, чем на Юге? – спросил тем же тихим голосом Чарли. – К неграм и здесь относятся очень плохо. – Он сцепил пальцы так, что побелели суставы. – Я помню, отец говорил, что после этой войны все пойдет по-другому, будет по-настоящему счастливая жизнь и все люди будут равны и свободны.

Салли закинула голову и горько засмеялась:

– Твой отец был мечтатель. Храбрый, честный, но мечтатель. Он даже в Большом Боссе ухитрялся находить какие-то хорошие черты… И, конечно, он бы жизни не пожалел, только бы сделать всех счастливыми. Но если бы он знал, как напрасно отдал свою жизнь!..

Чарли молчал, только глаза у него светились. Он не спрашивал мать, почему напрасно пролилась отцовская кровь. Он видел, как живут черные люди в Горчичном Раю и их соседи-рабочие за рекой.

А сегодня он был в замке Большого Босса.

И потому он ни о чем не спрашивал.

14. Цезарь говорит не стесняясь

– Эй, соседи! Есть кто-нибудь в доме? Можно к вам?

– Это Цезарь. Поди встреть его, сынок.

Салли сбросила фартук и пригладила волосы.

Чарли направился к дверям, но, опередив его, в кухню уже входил тот, кого звали Цезарем.

Неизвестно, о чем думала негритянская семья с берегов Миссисипи, давая своему первенцу такое пышное имя, но внешность негра вполне это имя оправдывала.

Очень широкий в груди и плечах, с маленькой, гордо посаженной головой, он – этот старый друг семьи Робинсонов – являл собой удивительный образец силы, здоровья и мужественной красоты.

Из распахнутого ворота синего рабочего комбинезона поднималась, как колонна черного мрамора, сильная шея, повязанная гарусным шарфом. Лицо было живое, изменчивое; глаза так и впивались в собеседника и, казалось, видели каждого насквозь.

Синий комбинезон еще больше подчеркивал увечье этого великолепного тела: один пустой рукав был засунут в карман, а вместо ноги торчала грубо отесанная деревяшка. И так нелепо и уродливо это казалось, так не шло ко всему могучему, жизнерадостному облику Цезаря, что каждый чувствовал неловкость за свои здоровые руки и ноги и невольно отводил глаза, чтобы не видеть увечья Цезаря.