Валерий Гусев - Враг из прошлого Страница 21

Мама и папа уже стояли возле машины. По их лицам мы сразу поняли, что между ними был спор — забирать нас с собой или оставлять с Матвеичем.

А он как раз вышел из дома с банкой маринованных огурцов, отдал их маме и сказал:

— Волноваться не приходится. Ситуация под контролем.

— Я тоже приму меры, — сказал папа. А потом спросил нас: — Ну что, бойцы, поедете с нами? Или еще погостите?

— Еще погостим, — быстро ответил Алешка. — До зимы. До тридцать первого… четверга. А чего вы не едете? Уже давно пора. Столица вас заждалась.

— По коням, — согласился папа. — Садитесь.

— Вы этого достойны, — сказал Алешка. — Я дарю вам неземной взор.

Мы помахали им вслед и пошли в дом.

В доме стало как-то пусто. И даже грустно немного. Все-таки у нас хорошие родители. Когда они рядом, то немного мешают, а когда их рядом нет, то немного их не хватает.

Чтобы не очень скучать, я убрал со стола и пошел мыть посуду. Матвеич сел за свои воспоминания — он очень дисциплинированный человек. А Лешка поднялся наверх — рисовать автопортрет бронзового подсвечника.

Незаметно наступил вечер.

Алешка спустился в кают-компанию похвалиться рисунком.

— Здорово, — одобрил Матвеич. — Художником будешь?

— На фиг надо, — отрезал Алешка. — Буду сначала сыщиком, а потом писателем. Как вы. Хочется что-нибудь полезное написать.

— У тебя получится, — согласился Матвеич. — Ты мне что-нибудь тоже нарисуй, на память.

— Запросто. Как «Задумчивый» режет своим носом холодные морские волны. Годится?

И мы сели пить чай. А после чая Алешка подмигнул мне и, точно копируя манеру Морковкина, лениво протянул:

— Господин полковник, а не выпить ли вам перед сном рюмочку коньячку? Вы этого достойны. Дим, обслужи капитана.

Я чуть было не запутался: полковник, капитан, подмигивание… Но тем не менее достал из серванта коньяк, который папа привез Матвеичу, и передал ему бутылку.

— А я пойду по делам, — сообщил Алешка и снова мне подмигнул.

Вернулся он не скоро. Матвеич даже немного забеспокоился и сказал:

— Что-то он долго… Не заблудился часом?

— Шнурки проглотил, — объяснил я серьезно.

Тут вернулся Алешка, очень довольный, и сообщил как новость:

— Ночь наступает. Потому что вечер кончился. — Он зевнул, лязгнув зубами. — Я бы поспал до утра.

…Когда мы улеглись, Алешка шепнул мне:

— Дим, я сигнализацию установил. Можно не волноваться. Пусть он только сунется!

— Кто сунется? — не сразу понял я.

— Какая разница. Кто сунется, тому мало не покажется. Спокойной ночи, старший брат. Спи хорошо…

Глава XII

Этюд с автопортретом

И эта ночь прошла спокойно. Мне только иногда, сквозь сон, слышалось, будто Матвеич несколько раз выходил на «мостик». Алешка же спал безмятежно, уверенный в своей сигнализации, от которой «мало не покажется тому, кто сунется».

Только мы позавтракали, застучал на «мостике» своей палкой неугомонный Сеня Бернар.

— Заказчик явился, — улыбнулся Матвеич. — Картину забирать.

— Приветствую вас! — Морковкин широко распахнул дверь. — Утро прекрасное! На лазурном небе ни одного белоснежного облачка. Как почивали, друзья мои?

— Я не почивал, — сказал Алешка. — Я всю ночь рисовал.

— Получилось?

— Вот, — Алешка протянул ему рисунок.

Сеня Бернар, далеко отставив руку, внимательно рассмотрел автопортрет подсвечника, остался «весьма удовлетворен». Я бы даже сказал, что он обрадовался так, будто Америку открыл. И стал еще больше похож на сенбернара, премированного на всех собачьих выставках.

— А где оригинал?

Алешка сбегал наверх, принес подсвечник. Сеня Бернар уложил его в пакет. Достал из него подтаявшую шоколадку, объяснил:

— Это гонорар, Алекс.

— Да что вы, — Алешка сделал вид, что застеснялся. — Не надо. — Но шоколадку взял. Он этого достоин.

— Погоды на дворе! — вновь пророкотал великий актер.

— Ага, — согласился Алешка. — Лазурные облака, белоснежное небо.

— А не совершить ли нам, молодые люди, прогулку по озеру? На вашей ладье.

— Можно и совершить, — ответил я.

Матвеич тоже не возражал.

— Встречаемся на берегу. Я только занесу в дом подсвечник. А то Матильдочка по нему извелась. Волнуется — семейная реликвия.

Да, тетушка Тильда очень дорожила этим подсвечником. Она часто говорила, похмыкивая в платочек, что он есть последняя память о ее счастливом детстве.

— Моя матушка, во время войны, при его свечах шила ушанки для наших бойцов. А моя бабушка при его свечах читала моей матушке волшебные сказки…

Сеня Бернар пошел отнести подсвечник, а мы пошли на озеро. Подогнали лодку к удобному для посадки месту. Чтобы великий актер не плюхнулся в воду.

Ждать его не пришлось — он пришел на берег довольно быстро и довольно ловко перешагнул с него в лодку. Мы отчалили. Неспешно поплыли вдоль берега.

Сеня Бернар изо всех сил наслаждался прогулкой. Свежим озерным ветерком, солнцем, криками чаек.

— А не сплавать ли нам, юные друзья, на тот бережок? Там историческое место.

— А мы и не знали.

— Ну как же! Когда-то там был пионерский лагерь, и я проводил в нем свое счастливое пионерское детство.

Во как! Впору там где-нибудь на столбе прибить мемориальную доску: «Здесь проводил счастливое детство великий актер Морковкин, когда он еще не был великим актером Марковским. Охраняется государством».

— Туда далеко плыть, — сказал Алешка. — Димка устанет.

— Я с удовольствием сяду на весла.

— А вы умеете грести? — с недоверием спросил Алешка.

— Я — актер! — с гордостью ответил Морковкин. — Я создавал образы рабочих, ученых, героев, моряков и прочих. Значит, я должен уметь все! Чтобы быть на сцене убедительным. Я могу стоять у станка, водить пароходы, стрелять. Я владею шпагой и езжу верхом!

Как бы он нас не утопил, прочел я в Алешкиных глазах. Создаст убедительный образ утопленников.

Мы, едва не опрокинув лодку, поменялись местами — я пересел на корму, актер взялся за весла. Греб он здорово. Через две минуты я был уже мокрым с головы до ног. А дальний берег ближе не стал.

— Вы устали, — деликатно намекнул я.

— Давненько не брал я в руки весел, — объяснил Морковкин и пересел на мое место.

А я подумал: если он так же «гребет» на сцене, создавая образы, то наше театральное искусство далеко не уплывет.

Я взялся за весла и стал грести изо всех сил, чтобы поскорее согреться и высохнуть. Поэтому мы очень быстро ткнулись носом (лодкиным носом, конечно) в причал.

На причале стоял бородатый Лодочник, будто только нас и дожидался.

— Приветствую вас, — сказал актер, перебираясь, пыхтя, из лодки на причал. — Мы к вам с большой просьбой. Не разрешите мне побродить по руинам моего детства?

— Да можно, отчего же… Только под моим присмотром, не обижайтесь. А то вдруг вы пионера без головы утащите! — Лодочник сам рассмеялся своей шутке. — Привет, хлопцы! Как жизнь молодая? Как рыбалка?

Мы привязали лодку и тоже выбрались на причал.

— Мы с вами пойдем, ладно? — спросил Алешка актера. — Нам тоже интересно посмотреть на ваше детство.

— Нет уж! — отрубил Морковкин. — Оставайтесь здесь. Я хочу со своим детством побыть наедине.

И еще с Лодочником, подумал я. Но, конечно, вслух ничего не сказал.

Мы остались на причале, а Лодочник повел Морковкина на экскурсию по следам прошлого.

От нечего делать мы побродили по причалу, заглянуть в мастерскую не решились, а остановились возле дома Лодочника. Окна у него были распахнуты. На подоконнике лежал бинокль.

Неожиданная мысль пришла мне в голову — не его ли стеклышки сверкнули, когда мы развлекались на берегу?

Я взял бинокль, навел его на наш берег. Блеск! Все как на ладони. Особенно — дом Матвеича. Да вот он и сам — курит на «мостике» и мечтает о дальних плаваниях.

— Дим, ты чего? — Алешка приплясывал рядом, дожидаясь своей очереди. — Куда уставился? Дай посмотреть-то!

Он выхватил у меня бинокль и завертелся во все стороны.

— Круто! Клево! Класс! Изуми-и-и!..

— Хватит, — сказал я и забрал у него бинокль. — Сейчас Лодочник вернется. По шее даст.

— Не даст, он добрый.

Я не удержался и зачем-то взглянул в сторону бывшего пионерлагеря.

В окулярах Лодочник и актер оказались так близко, что я даже удивился: почему мне не слышно их слов. А разговаривали они довольно оживленно. Потом актер передал Лодочнику сложенный вчетверо листок. Тот развернул его, стал рассматривать и что-то еще говорить. К сожалению, я видел в бинокль только оборотную сторону листка. И со смешком подумал: наверное, это охранная грамота на развалины пионерлагеря. Здесь впоследствии будет создан музей имени великого артиста С. Марковского.