Елена Усачева - Лекарство от иллюзий Страница 23

Отец, как всегда, сидел за столом и читал журнал на английском языке. Он на секунду поднял глаза от строчек, посмотрел на дочь поверх очков и снова углубился в чтение. Он никогда мгновенно не прерывал своего занятия.

– Папа, мне нужны деньги, – с порога выпалила Олеся и, чтобы сгладить неловкий момент, нажала кнопку на чайнике. – Чайку попьем? – вопросительно посмотрела она на все еще сидевшего без движения отца.

– Зачем тебе нужны деньги? – Журнал лег на стол.

– А ты мне дашь? – Под внимательным взглядом отца Маканина стушевалась. Но ее кстати выручил чайник. Щелкнула клавиша, сообщая, что вода вскипела.

– Вы опять собираете на праздник? – Отец и не думал отвлекаться от темы.

– Я возьму конфетку? – Олеся потянула к себе шикарную коробку конфет. Отцу, довольно известному хирургу, часто дарили такие конфеты, он это называл издержками производства, потому что сам сладкое не любил. Но Олесе такие „издержки“ очень даже нравились.

– Сколько тебе не хватает? – Отец внимательно смотрел на дочь.

– Что ты скажешь, если я у тебя попрошу пятнадцать тысяч? – Маканина быстро сунула конфету в рот. – Я потом верну, – прошамкала она, пряча нос в чашку с горячим чаем.

– Что-то многовато… – Прежде чем сказать это, отец выдержал приличную паузу – такая манера говорить тоже была его отличительной особенностью.

– Ну, понимаешь… – Олеся дула на чай, отгоняя лезущие в рот чаинки. – Так получилось… Что нужно…

– Пока не понимаю. – Отец забрал у Мака-ниной чашку и стал помешивать в ней ложечкой, заставляя чаинки опуститься на дно. – Это очень большие деньги. Мне надо понять, нужны они тебе или нет.

– Нужны! – мгновенно ответила Олеся и потупилась. – Там такая история… Понимаешь, мы Васильеву отдали конверт…

– Опять Васильев? – не выдержал папа. – Олеся, я с тобой уже говорил! Я тебя предупреждал!

– Но это не я, а он! – захлебываясь словами, стала объяснять Маканина. – А теперь все валит на меня. Скоро праздник, а денег нет. Я думала, он шутит, а он на Беленькую кивает! А ее нет! Рюкзак есть, а она сама ушла…

– Куда ушла? – Отец явно ничего не понимал.

– Я не знаю! Мать ее со мной не разговаривает!

– Если ты ей все так же объяснила, как мне, то неудивительно, что с тобой не разговаривают. Я бы тоже не стал в этом сумбуре ничего выяснять.

– Папа! При чем здесь я? У нас праздник срывается.

– Новый год, я думаю, вы вряд ли пропустите.

– Я не о том! – В голосе Олеси слышалось отчаяние. Ее опять не хотели слушать! – Она думает, что я ее обманула. Аяне обманывала! Это все Васильев! Ему дали, а он потерял.

– Погоди, – отец придвинул дочери чашку. – Я запутался. Что у вас с Беленькой случилось и при чем тут деньги?

Олеся с недоверием посмотрела на отца: мол, что тут еще можно сказать, если ты уже не понял?

– А лучше дай-ка мне телефон этой Беленькой, я все у ее родителей узнаю.

– Только скажи, что я не виновата, – побежала следом за отцом в коридор Маканина. – Я же не знала, что все так получится!

– А ты иди чай пить. – Отец потянулся, чтобы закрыть дверь кухни.

Олеся упала на диван. И почему все время так выходит: хочется, чтобы было хорошо, а получается, что всем плохо? Словно рок какой-то над ней висит, честное слово. Ни дня без неприятностей!

Отец долго не возвращался. Было слышно, как он закончил один разговор и тут же набрал новый номер.

У Маканиной в животе неприятно булькнуло. Вот ведь! Из-за такого пустяка разворачивается целая история.

В голову полезли нехорошие мысли. А что, если Беленькая от обиды на себя руки наложила? Вон какая она нервная! Наверняка может что-нибудь выкинуть. Или действительно пошла зарабатывать деньги и нарвалась на неприятности? С нее станется…

Хотя нет, если бы она умерла, об этом стало бы известно. А раз все молчат, значит, случилось что-то гораздо худшее.

Дверь открылась. Отец долго стоял на пороге, задумчиво глядя на мыски своих тапочек.

– Черт знает что! – наконец произнес он. – С внутренностями человека иметь отношения гораздо легче, чем с вами! Там хоть все понятно, а вы – сплошные путаники. Ну вот, что вы там натворили?

– Мы хотели праздник… – прошептала Олеся, от страха теряя голос.

– И устраивали бы свой праздник! А то обвинили человека в воровстве и накинулись всем классом!

– Я же хотела…

– Хотела она! – Отец сел к столу и нервно побарабанил пальцами по скатерти. – Вы же защищали своего Сидорова, бегали к директору, все переживали, что его там бьют. К вам пришел новый человек, а вы с ним поступили точно так же, как в том классе – с Сидоровым. И никто не заступился!

– Ее никто не бил, – возмутилась пристыженная Маканина.

– Еще не хватало! – хлопнул ладонью по столу отец. – Если вы уверены, что не вы виноваты, почему ты суетишься из-за этих денег?

– Так ведь Васильев…

– Что ты заладила – Васильев да Васильев, – недовольно поморщился отец. – Кто он такой, что вы его все боитесь?

Олеся удивленно распахнула глаза.

Этого нельзя было объяснить, это было само собой разумеющимся. Васильев – это Васильев. Курбаленко – это Курбаленко. А она, Маканина, – это… просто Маканина. И все.

– Понимаешь… – Отец редко когда разговаривал, а уж с дочерью он вообще больше десяти слов в неделю не произносил. Поэтому сейчас ему было как-то особенно трудно подбирать слова. – Время идет вперед. Все проходит. И то, что сейчас кажется важным, уже завтра будет незначительным. Когда мне было пятнадцать, вокруг меня тоже были люди, которых я считал, скажем так, великими, на кого хотел быть похожим, кого слушался. И где они сейчас? Нигде. Ая-здесь! И, как мне кажется, смог кое-чего добиться. Иди своей дорогой, не подражай другим. Даже если мнения этих других кажутся тебе очень важными. Сама прими решение и держись собственного мнения. Ну а с деньгами… Я не считаю, что нужно прикрывать вашего бестолкового Васильева. Попробуйте доказать, что их все-таки потерял он, и пусть сам выкручивается.

– Беленькая сама виновата, не нужно было сбегать, – буркнула Олеся.

Отцовский спич на тему независимости ей не понравился. Попробуй быть самостоятельной, когда на тебя давят! Да и учителя не устают твердить про коллектив. А в коллективе не бывает собственных мнений. Только мнение Васильева, с которым всегда все согласны, и учителей, с которыми готовы поспорить, но – не берутся.

– Осталась бы, можно было бы еще что-то доказать. – Чтобы хоть как-то отвлечься, Олеся щедро сыпала в чай сахар. – А так Андрюха всех против нее настроил. Меня даже слушать не станут.

– А ты постарайся сделать так, чтобы тебя слушали. – Отец придвинул к себе журнал разговор был закончен.

Маканина взяла чашку и ушла к себе в комнату.

Говорить всегда легко. А ты попробуй сделать! Ну, придет она в понедельник в школу, подойдет к Васильеву и скажет… Предположим, она скажет, что он вор. В ответ Андрюха в лучшем случае рассмеется ей в лицо, а в худшем… Может и врезать. И в любом случае – он будет прав. А как тут еще докажешь, если в этом деле было всего два свидетеля, и те ненадежные! Беленькая ударилась в бега, Рязанкина выдавать Андрюху не собирается.

Так Олеся и промаялась все выходные, придумывая версии захвата Васильева с вертолета, забрасывания его гранатами и взятия его с поличным, когда он на умыкнутые тысячи придет в магазин покупать велосипед.

Ничего не придумав, с больной головой, в понедельник Маканина пришла в школу. Беленькой опять не было. От этого стало еще тоскливее, и Олеся не нашла ничего лучше, как пожаловаться Сидорову:

– Беленькая-то совсем… Нет ее нигде. За неделю Генка освоился в классе и старательно делал вид, что ничего не происходило. Только вместо „наладонника“ у него с собой теперь всегда была книга. Учителя его больше не трогали. За какой-нибудь месяц он перестал быть главной достопримечательностью школы, ответы его уже не блистали оригинальностью, он ни с кем не спорил и не пытался доказать, что Советский Союз сам виноват, что на него напала фашистская Германия, не рифмовал сложные физические формулы и не выводил общий для всех кузнечиков закон выживания. На уроках он отмалчивался, а если и отвечал, то путано и ском-канно, за что учителя с большим удовольствием ставили ему четверки и тройки. Взяв дневник, Сидоров долго с изумлением смотрел на необычную для него отметку, а потом осторожно, чтобы красная закорючка не убежала со страницы, закрывал дневник и бережно нес его к своей парте.

Все остальное время он проводил с книгой. Генка не прятался, держал книги на парте, время от времени кивая, соглашаясь со словами учителя. Когда его кто-то отвлекал от чтения, он задумчиво поднимал голову, глядел перед собой невидящими глазами и переспрашивал.

Вот и сейчас долгую минуту он изучал подошедшую Маканину и лишь потом спросил:

– Как дела?

Олесины дела к вопросу не имели никакого отношения, поэтому Маканина на мгновение „зависла“, соображая, стоит ли продолжать разговор. Но так как больше думать об этом в одиночестве она не могла, то терпеливо повторила: