Большая книга ужасов – 91 - Елена Арсеньева Страница 29

Я только головой покачал. Конечно, я бы не стал пришивать красные пуговицы белыми или черными нитками, хотя какая разница, строго говоря?! Но девочки – они такие… Для них важно то, что для нас вообще не имеет значения. А я вот представления не имею, нитками какого цвета были пришиты пуговицы к моей безрукавке.

Я посмотрел на обрывки, которые по-прежнему торчали из замши.

Они оказались светло-коричневыми, очень похожими на цвет тех самых пуговиц, которые когда-то – казалось, ужасно давно! – здесь были. Ну, которые с мундира какого-то пожарного 30-х годов прошлого века.

Мой прадед был пожарным. Не в 30-е годы, конечно, а уже после Великой Отечественной войны.

Я вспомнил эти потерянные пуговицы так же ясно, как будто они лежали вон там, на краешке стола: круглые, потускневшие от времени, с отчеканенной пожарной каской на фоне двух перекрещенных топориков.

И я почти не удивился, когда в самом деле увидел их именно на краешке стола…

Почти не удивился.

Та самая догадка, которая меня ошеломила, – вот в чем она состояла.

В гиперпространстве объект рано или поздно становится субъектом и начинает влиять на окружающую невероятность. Я именно так и думал раньше. Только тогда рассуждал чисто теоретически, а теперь начал получать реальные подтверждения.

Нам отдавали то, что забрали: нам помогали…

Кто?

Не только мы влияли на этот лес, эту жизнь и это гиперпространство. Все, кто томились в нем до нашего появления, теперь влияли на него и помогали нам.

Ради чего? Только ли ради нашего спасения?

Мне еще предстояло найти ответ на этот вопрос.

Я спрятал путеводную записку в карман штанов, потом положил свою безрукавку на стол рядом с пуговицами. Посмотрел на Коринку. Она была так занята вдергиванием наконец-то найденной нитки в иголку, так при этом улыбалась, словно это самое приятное, чем она когда-либо занималась в жизни.

Ну, на данный исторический момент это было именно так!

Надеюсь, она найдет подходящие нитки и для моей безрукавки и моих пуговиц…

А мне пора уходить. Пора сделать то, что велела Агния Алексеевна.

Теперь я не мог называть ее жестким словом «прабабка». И «прабабушка» не годилось – слишком мягкое. Отлично подходило имя «Агния» – оно напоминало огонь, вдруг вспыхнувший во тьме и дающий надежду… на надежду.

Да, пока только на это!

Я спрятал за отцовские книги письма мамы и Агнии Алексеевны, как можно тише спустился на кухню, чтобы не отвлекать Коринку от радостных хлопот, и подумал сердито: «Ну где же Пепел? Не могу же я уйти и оставить ее одну, без всякой защиты!»

И почти не удивился, когда в ту же секунду дверь открылась и появился Пепел.

– Вовремя ты вернулся! Ну и как успехи?

– Ничего не нашел, – вздохнул он. – Без толку. Можно подумать, это гипер-р-пр-ростр-ранство сожрало все иголки!

– Не все. Одна обнаружилась.

– Да ну?! Где?!

– На полу валялась.

Пепел рванул было вверх по лестнице, но я поймал его за край майки.

Забавное ощущение – будто горсть пепла схватил.

– Слушай… я прочитал письма.

– Ну?! – резко обернулся Пепел. – И что узнал?

– Пока еще не очень много. Там сказано, что мне надо сходить в развалины больницы и поговорить с Милой.

– Это с той девчонкой, которую ты видишь, а мы с Коринкой нет? Но как же ты с ней поговоришь? Она же только твердит свое «Миламиламила», и все!

– Придется как-то ухитриться. Ты на улице никаких приветов от Древолаза не получал? В смысле знаков ужаса?

– Нет, – качнул головой Пепел. – Слушай, я пойду с тобой! Если вдруг раздастся знак ужаса, я тебя отсюда не успею предупредить!

– Я бы, конечно, охотно пошел с тобой, но Коринку нельзя одну оставить, сам понимаешь. Поэтому придется рискнуть.

– Ты что?! Нельзя тебе одному!

– И ей нельзя одной. В конце концов, ты чей пес?! Коринкин? Правильно. В чем твой песий долг? Охранять ее? Правильно. Вот и охраняй. А я… а я почему-то уверен, что все будет в порядке.

Пепел посмотрел мне в глаза. У него и глаза были серые, пепельные. Но за этой пепельной завесой что-то темнело, пылало, что-то взрывалось… никогда раньше не возникало у меня такого ощущения, но только сейчас я понял, сколько же пришлось испытать этому всегда веселому, задиристому, бесстрашному, бесконечно преданному своей хозяйке человеко-псу, сколько боли он перенес перед тем, как стал таким… ни живым, ни мертвым… И еще почудилось мне, что Пеплу известно о нашем будущем нечто такое, о чем нам с Коринкой до поры до времени даже подозревать не нужно.

Но закроем эту тему. Чего бы Пепел ни знал, мне он не скажет.

– Ладно, буду ждать тебя во дворе, – вздохнул Пепел. – Если что, прыгай через забор, на калитку времени не трать.

– Договорились, – улыбнулся я и вышел из дому.

Когда нас несли деревья, мне показалось, что развалины больницы, в которые канула Мила, находятся совсем близко от дома Агнии Алексеевны, но это только показалось. На самом деле пришлось пройти километра полтора. Это расстояние кажется ерундовым, только если идешь, например, по асфальту и таращишься в голубые небеса. Мне было не до этого, сами понимаете.

Впрочем, все обошлось. Ни Древолаз, ни деревянный брат мой, ни еще какая-нибудь нечаянная гадость не появились.

И вот наконец я дошел до обрушенных больничных стен, среди которых наросло нереальное количество травищи. В первую минуту страшновато было торить тропу, но стоило сделать первый шаг, как трава от меня отшатнулась – похоже, в не меньшем испуге, чем тот, который я испытывал перед ней. К тому же, если мне суждено встретиться с Милой и узнать то, что я должен узнать, смертельные опасности меня здесь вряд ли могли поджидать.

Возможно, все еще впереди, конечно.

Все жутко заросло, и понять, что здесь когда-то находилась больница, было бы невозможно, если бы не эта торчащая в разрушенной крыше металлическая кровать.

– Мила! – позвал я.

– Миламиламиламила! Миламиламиламила! – послышалось в ответ.

А вот и она…

Я вдохнул поглубже и выпалил:

– Привет. Я прочитал письма. Все. Агния Алексеевна велела прийти сюда и попросить, чтобы ты мне все показала.

Мила кивнула, ничуть не удивившись. Наверное, она с Агнией Алексеевной как-то общалась и все знала заранее.

Показала сначала на мои глаза, потом на свои.

– Я должен смотреть тебе в глаза?