Алексей Биргер - Нож великого летчика () Страница 4

- В общем, да, - сказала Шарлотта, пододвигая к столу стоявший в углу стул и тоже усаживаясь пить чай. - Пусть подсохнут немного, а потом мы досушим их утюгом. Будут ещё лучше, чем раньше!

- Мы познакомились с Шарлоттой... - повернулась ко мне Мадлена Людвиговна. - с Шарлоттой Евгеньевной, её отца звали Эжен, то же самое, что русское "Евгений"... в конце двадцатых годов. Она тоже приехала в Санкт-Петербург ещё до революции, и тоже потерялась, отстав от семьи в которой работала, когда эта семья выезжала за границу. Мы познакомились и с другими французскими гувернантками, которых постигла такая же, или приблизительно такая же, судьба. В первой половине тридцатых годов у нас даже сложилось, в Санкт-Петербурге, нечто вроде клуба или общества бывших гувернанток-француженок, мы в основном между собой и общались, а потом всех как-то развеяло. А с Шарлоттой мы с тех пор почти неразлучны. Только вот во время войны потеряли друг друга, а потом опять нашли. В начале войны меня из Ленинграда эвакуировали в Алма-Ату, вместе с семьей, в которой я тогда работала. Это была семья военного, который за время войны сделал большую карьеру - чуть ли не фронтом командовал. Когда в сорок пятом он вернулся забирать семью, то повез её уже не назад в Ленинград, а в Москву, где его ждала новая работа и новое жилье. Он хотел, чтобы я продолжала заниматься с его детьми, и у него оказалось достаточно связей и влияния, чтобы выхлопотать мне двухкомнатную квартиру в Москве, в которую я и переехала в сорок шестом году из своей комнатки в Ленинграде. Так с тех пор и живу здесь, а Шарлотта - со мной. Кстати, вон наши фотографии в юности, и меня, и Шарлотты. Интересно, ты догадаешься, кто есть кто?

Я встал с кресла, подошел к стене, на которой были развешаны старые фотографии. На двух больших овальных фотографиях, висевших симметрично по две стороны от центра стены, были запечатлены две хрупкие красивые девушки, одна - с длинными светлыми локонами, которые выбивались из-под белой шляпки с полями, украшенной белыми перьями, в белом платье с четырехугольным вырезом воротника, другая - в платье более темных тонов, с закрывавшим горло глухим строгим воротником, с треугольной вставкой из другого материала и другого цвета, этот перевернутый треугольник тянулся от плеч далеко вниз. Первая была сама грациозность, а во второй было больше деловитости. То есть, тогда я думал не такими словами, но ход моих мыслей был приблизительно таким. В общем, я угадал правильно.

- Вот вы, Мадлена Людвиговна, - я указал на первую девушку, в белом платье, - а вот вы, Шарлотта Евгеньевна, - я указал на девушку в более строгом наряде.

Старушки рассмеялись.

- Надо же! - сказала Шарлотта Евгеньевна. - Значит, мы не очень изменились, раз мальчик нас узнал... Как это по русски... есть ещё порох в пороховницах!

На самом деле, если бы они сами мне не сказали, что это - они, я вряд ли бы догадался. Ну, может, предположил бы - потому что чьи ещё фотографии могут висеть на стене? Или их самих, или близких подруг их молодости, так? Но в тот момент меня больше привлекла другая фотография, висевшая чуть выше и левее. На ней был человек с округлым лицом, с немного смешно вздернутым носом - вообще, во все его круглом лице было что-то барсучье - и можно было разглядеть (он был снят по плечи), что он в какой-то форменной одежде, скорей всего, в кожаной стеганке, которую когда-то носили летчики. Его лицо казалось мне мучительно, до боли знакомым, хотя я и не мог сообразить, почему.

- А это кто? - спросил я. - Тот самый генерал, который перевез вас в Москву? Он был летчиком? Командовал авиацией?

Я решил, что, раз в лице мне мерещится что-то знакомое, то, скорей всего, я видел фотографию этого человека в учебнике истории Советского Союза или в какой-нибудь книге о войне.

Мадлена Людвиговна и Шарлотта Евгеньевна как-то странно переглянулись.

- Нет, - ответила Мадлена Людвиговна, - этот человек - не генерал. Хотя, ты прав, он был летчиком, великим летчиком. И не только. До войны... - она вдруг сделала легкую паузу. - До войны он был ещё и журналистом, и даже написал про нас статью - про то, как живут в Ленинграде тридцать восьмого года бывшие гувернантки, француженки, у которых так и не получилось вернуться на родину. Неужели ты его не узнаешь?

- Так я ж вижу, что лицо какое-то знакомое! - с досадой сказал я. - Но никак не могу ухватить, кто же это! А про вас правда написали статью?

- Покажи ему газету, Мадлена, - сказала Шарлотта Евгеньевна.

- Это можно, - улыбнулась Мадлена Людвиговна.

Она встала, подошла к серванту, отперла и выдвинула одну из нижних полок. Газета лежала почти с самого верха, а на ней...

На ней лежал самый потрясающий нож, который я видел в жизни!

Он был убран в кожаный чехол, только ручка высовывалась, и сверху в ручке был сделан компас. Сама ручка была из черного дерева - я почему-то сразу подумал об одном из деревьев тропических лесов, о железном, например. Может быть, потому что у ручки был такой же отлив, как у резных африканских скульптур на выставке, где мы не так давно были на экскурсии. По-моему, это была выставка ангольского искусства, и весь сбор от неё шел в "фонд помощи борющемуся ангольскому народу", поэтому нас туда и повели.

- Ух ты! - сказал я. - А это что такое? Можно поглядеть?

- Это - подарок того самого летчика, - сообщила Мадлена Людвиговна. Вот здесь, на ножнах, есть надпись, что этот нож однажды спас ему жизнь, когда его самолет потерпел аварию в пустыне...

- Так он летал через пустыни? - я был так захвачен, что у меня испарились все робость и смущение, я забыл о любой вежливости и готов был расспрашивать до бесконечности.

- Он много где летал, - улыбнулась Мадлена Людвиговна. - На, погляди.

Я с трепетом взял нож в руки и повертел его, прежде, чем вынуть из ножен.

Надпись на ножнах была по французски.

- Так он был француз? - спросил я.

- Француз, - кивнула она. - Видишь, и газета французская.

Да, пожелтелая газета была французской, и я, естественно, не стал к ней особенно приглядываться. Ведь я бы все равно ничего не понял. Так, взглянул на заголовок, на текст, и все. А стоило бы мне приглядеться! Ведь тогда бы я... Ладно, узнаете в свое время.

И, что самое главное, нож занимал меня в тот момент намного больше газеты.

Я аккуратно вынул его из ножен. Стоило поглядеть на его лезвие!..

- Да... - протянул я. - Это нож настоящего военного летчика... А, понимаю! До войны он был французским корреспондентом в Москве...

- В Ленинграде, - поправила Мадлена Людвиговна. - И он не был здесь постоянно. Он приехал сделать серию репортажей. Впрочем, да, он, кажется, и в Москве побывал. Но мы-то с ним познакомились в Ленинграде.

- ...Но, в основном, он был летчиком, - продолжил я. - И, когда началась война, он пошел воевать в "Нормандию-Неман" так?..

Помните ведь, что такое "Нормандия-Неман"? Это была эскадрилья целиком из французских летчиков, созданная в Советском Союзе. Знаменитая, в общем, эскадрилья.

Мадлена Людвиговна открыла рот, будто собираясь что-то сказать, но я ей не дал. Меня понесло, и я выпалил:

- А потом, в конце войны, он погиб, да?

Старушки переглянулись. Они мгновенно погрустнели и посерьезнели, особенно Мадлена Людвиговна.

- Да, - проговорила Мадлена Людвиговна. - Он погиб.

Тут и слепому, и такому ничего не секущему во взрослой жизни мальчишке, как я, было ясно, что она до сих пор переживает его смерть, несмотря на то, что с конца войны прошло уже больше тридцати пяти лет. Я густо покраснел и мысленно выругал себя, что не сдержал вовремя свой язык. В этот момент мне опять - чуть ли не в третий или четвертый раз послышалась отдаленная похоронная музыка, но тогда я решил, что это мне чудится, из-за всех этих разговоров.

- Вот так, - Мадлена Людвиговна убрала газету назад в ящик серванта. Можешь полюбоваться ножиком, пока ты здесь.

- Пойду-ка я проглажу джинсы, - сказала Шарлотта Евгеньевна. - Наверно, утюг уже совсем разогрелся, пыхтит.

Она вышла, а я, опустясь в кресло, продолжал вертеть нож, разглядывая его со всех сторон и чуть ли не облизывая. Наверно, Гиз мог бы так смаковать сочную косточку.

- Он говорил мне, что у этого ножа есть ещё одно замечательное свойство, - подала голос Мадлена Людвиговна. - У него так сделан центр тяжести, что, как его ни кинешь, он летит точно в цель. Но здесь этого, конечно, не попробуешь.

- А как этот нож спас его в пустыне? - спросил я.

- Насколько я поняла, он сумел вырезать подпорку и закрепить сломанное шасси настолько, чтобы можно было взлететь, а потом и приземлиться в нужном месте, - ответила Мадлена Людвиговна. - Но, может, я в чем-нибудь ошибаюсь. Признаться, я не очень сильна в технике.

- Здорово! - сказал я. Тут появилась Шарлотта Евгеньевна со свежепроглаженными джинсами, и я с сожалением вернул нож Мадлене Людвиговне. - Спасибо. Скажите, можно я иногда буду вас навещать?