Николай Мизийски - Желтая маска Страница 9

Я тоже засмеялся:

— Сейчас мне хочется играть.

Профессор Стремский пообещал хорошо позабавить сегодня вечером меня и того друга, с которым я приду.

— Я приду с Крумом Петровым, — осведомил я его заблаговременно, чтобы он потом ничему не удивлялся. — Он у нас не самый сильный ученик, но в вопросах питания — крупный специалист. Он знает, например, что в ста граммах сахара содержится…

Ох, извините, я опять забыл, сколько калорий содержится в ста граммах сахара.

— Четыреста девять, — сказал профессор.

Я как можно небрежнее спросил:

— А разве не девяносто?

— О, нет! — живо ответил он. — Утверждать это — значит проявлять полное незнание или феноменальную рассеянность. Итак, жду вас.

При этом он галантно приподнял свою старомодную шляпу и медленно удалился. Я тоже не спеша побрел к городскому саду.

В этот ранний послеобеденный час тут почти никого не было. Даже на главной аллее я не встретил ни одного знакомого, а когда очутился у скамейки Влюбленных, то остался совсем один.

— Здесь приятно, — сказал я сам себе и сел.

Со всех сторон меня укрывали кусты сирени. Как будто я находился в зеленом бункере, откуда была видна только речка. Наверное, весной, когда цветет сирень, здесь еще лучше. Эх, когда же я буду старшеклассником, когда же буду дышать ароматом сирени при луне?

Пока я размышлял, прошло пять минут. И еще пять. И еще пять. Никаких признаков Джерри Блейка.

— Опять обманул, мошенник! — рассердился я. — Или струсил в самый последний момент. Жди его теперь, как будто нету других дел…

Я встал, чтобы уйти, но сразу же опустился на скамейку. Из-за кустов появился милиционер. Он обошел их и очутился передо мною. По званию это был старшина. Под козырьком фуражки виднелись густые брови, а под носом — тонкие усики. Для таких бровей больше бы подходили пышные усы Тараса Бульбы, но, очевидно, у милиционера были свои соображения на этот счет — так он выглядел строже и не казался старым.

— Здорово, парень!

— Здравия желаем! — ответил я, желая ему понравиться.

— Гуляешь?

— Гуляю. Отдыхаю от уроков. Смотрю, как листья желтеют.

— Правда, желтеют! Ну-ка, давай вместе смотреть.

Дядька в зеленой форме, поддернув на коленях брюки, сел рядом со мной и сказал:

— У-Уф!

Воробей сел на ветку липы:

— Чик-чирик! Чик-чирик!

Его глаз, обращенный в нашу сторону, часто моргал от любопытства и страха.

Я был зол и на пищавшего воробья, и на милиционера, который задремал, положив руки на большой живот, и, конечно, на Джерри Блейка, выбравшего для встречи столь оживленное место. Может быть, он сейчас подглядывает со стороны и не осмеливается подойти? Может быть, он думает, что я организовал официальное преследование?

— Ты чего вертишься, парень? — не открывая рта, проворчал мой сосед по скамейке. — Так не смотрят на листья, понимаешь ли, а немного иначе — прищурено, значит!

Он вдруг вздрогнул:

— Ты, сынок, может быть, ждешь девочку?

— Нет! — гордо ответил я.

Милиционер забарабанил пальцами по кожаному ремню:

— Не хотел бы тебе мешать, значит!

— А вы мне и не мешаете.

Он успокоился, склонил голову, блаженно закрыл глаза и захрапел. Один солнечный луч щекотал ему за ухом. Другой пытался забраться за воротник кителя. Напрасно. Его мог разбудить лишь пушечный выстрел.

Здесь мне делать уже было нечего. Я встал и осмотрелся. Никаких следов Джерри Блейка.

— Чик-чирик! Чик-чирик! — насмешливо сказал воробей.

Рассердившись, я кратчайшим путем пошел домой.

— Ну и как? — встретила меня мама.

— Ничего не было, — сообразно, ответил я. — Музыкальная школа сегодня работает с трех часов.

— Наверное, в три часа тебе опять надо выходить из дому по своим делам?

— Нет, мама.

— Все же в следующий раз придумай другую причину. Я давно поняла, что от твоих скрипичных занятий осталась только одна фотография.

И опять включила мотор стиральной машины.

Глава VIII. Визит с непредвиденным концом

Часы уже показывали полшестого, а я еще не нашел способа улизнуть из дому. Когда светло — легко: можно выдумать тысячу причин, и все будут приемлемы. Но когда начинает смеркаться, тогда остается либо сбежать без объяснений, либо сказать всю правду.

Я уже был готов к старту, но тут пришла бабушка Мария.

Вместо приветствия она сказала, что подаренные мамой цветы она посадила в горшочки и те уже пустили корни. Атмосфера в соседней комнате улучшилась. Я сразу решил прибегнуть к способу № 2, то есть сказать всю правду.

— Мама, — сказал я, после того как поцеловал бабушкину руку и получил свою обычную долю конфет, — я приглашен в гости к одному профессору. Можно пойти?

Мама подумала, что я вру. Она сказала, чтобы я оставил свои шуточки до прихода папы, — пусть он тоже посмеется. Но бабушка Мария сразу поверила. Она оглядела меня с уважением и поощрительно сказала:

— Браво, Сашко! С людьми науки надо поддерживать связи! Умно! Когда захочешь стать студентом, это тебе пригодится.

Мама тоже выразила свое мнение:

— Лучше поддерживай связи с самой наукой, а не с ее людьми.

Но когда я попросил ее написать болгарскими буквами несколько немецких фраз, ее интерес мгновенно пробудился.

— Какие фразы, детка?

— Вежливые, мама. Для жены профессора.

— Может быть, для внучки профессора, сынок?

— Нет, мама. Совершенно вежливые.

— Ага!

Ей стало ясно, что дело серьезное. А поскольку в прошлом году она учила этот язык и держала в туалетном столике объемистый болгарско-немецкий разговорник, то через пять минут галантные выражения были готовы. Когда жена профессора Стремского меня встретит, я должен сказать ей:

— Гнедиге фрау, хойте абендс зеен зи безондерс юнг унд фриш аус!

А когда познакомимся:

— Эс вирд мир зер ангенем зайн цу эрфарен, вас фюр циммерблюмен зи эрцойген.

Все это должно было бы привести профессоршу в восхищение, потому что означало: «Уважаемая госпожа, сегодня вечером вы выглядите особенно молодой и свежей… Мне будет чрезвычайно приятно узнать, какие комнатные цветы вы выращиваете».

Я схватил листок и побежал к Круму. Я сказал ему, что строгая госпожа Стремская очень много говорит по-немецки. Если мы хотим быть хорошими дипломатами, то должны предложить ей учтивые фразы. Это в обмен на ореховое варенье.

— Еще новости есть? — спросил Крум.

— Нет.

Сердце у меня сжалось от моей собственной лжи, но разве я мог ответить иначе? Даже мой ближайший друг узнает о Джерри Блейке не раньше, чем тот будет мною пойман, а я сам буду увенчан лаврами великого детектива.

Крум примирительно вздохнул и взял вторую половину листка для самостоятельной зубрежки.

Благодаря такой рациональной подготовке ровно в шесть мы были перед металлической табличкой квартиры № 13, полностью заряженные учтивостью.

Дзинь!

Дверь открыла полная старушка с седыми волосами, в черном платке и с добродушной физиономией.

Я спросил:

— Дома ли супруга товарища профессора?

— Да, — любезно ответила старушка.

— Можно нам ее видеть?

— Вы меня уже видите.

Я замолк. Надо было прийти в себя. До этого мгновения я думал, что жена столь ученого человека непременно должна быть настоящей светской дамой — высокой, стройной, с орлиным носом, рисованными бровями и с бусами, напоминающими окружную железную дорогу. Да, так я предполагал, но в данном случае вышло все наоборот.

— Вы что-то сказали? — нетерпеливо спросила старушка.

Нельзя было терять ни секунды. Четко поклонившись, я заявил самым благовоспитанным тоном, разумеется, по-немецки, что уважаемая госпожа в этот вечер выглядит особенно молодой и свежей.

По предварительно намеченному плану, Крум должен был обрадовать ее своим изречением только через 10 минут. В светском разговоре нельзя выкладывать все сразу, здесь необходима постепенность. Но мой друг решил проявить инициативу тотчас после меня. Так же вежливо и так же по-немецки он пролепетал, что ему будет очень приятно узнать от госпожи профессорши, какие комнатные цветы она выращивает.

Симпатичная пожилая женщина ответила тихо и стыдливо:

— Ах, мальчики, я ничего не поняла. Иностранными языками я не занимаюсь уже со времен первой мировой войны. Тогда я сдала экзамен в гимназии — и то, представьте, по французскому языку. А по-немецки знаю только «я», «найн» и «гутен таг». Не много, правда?

— Не много, — согласились мы.

— Давайте тогда говорить по-болгарски.

— Давайте.

Крум с укоризной посмотрел на меня. Как будто говорил: «Зачем ты заставил меня зубрить это глупое предложение? Зачем утомил?»

Я тоже был зол. Думал: «Профессор воспитанный человек, но его поступок похвальным не назовешь. Приписывать своей жене качества, которых у нее нет!..»