Владислав Крапивин - Давно закончилась осада…

Владислав Крапивин

Давно закончилась осада…

Первая часть

Сказки развалин

Стрельба на Пятом бастионе

У Фрола был пистолет.

— На пути не стой, у меня пистоль… — приговаривал иногда тощий тонкошеий Фрол и поглаживал за пазухой кривую рукоять. При этом голос его звучал шутливо и даже ласково, но в прищуренных глазах ласки не было.

Старинное слово «пистоль» очень подходило для этого грозного предмета. Пистолеты подобного образца даже до войны считались устаревшими. Конечно, во время осады ими еще пользовались — и русские, и французы, и особенно турки (у тех вообще встречалось оружие времен покорения Крыма), однако пользы в бою от таких кремневых громыхальников было немного. Что они по сравнению с шестизарядными французскими револьверами!

Впрочем, и Фролкин пистолет оказался из Франции. На внутренней стороне фигурно выгнутой скобы были различимы буквы: Paris 1837.

Фрол отыскал этот трофей на пустоши перед бывшим люнетом Белкина, недалеко от кладбища, среди груд мусора и земли. Здесь много чего можно было отыскать. Во время осады русские минеры заложили на этой пустоши фугасы, и сигнал электрической искры в один миг обратил в прах атакующую французскую колонну…

Впрочем, все это Коля Лазунов узнал позже. А со стрельбы из старого пистолета началось его прочное знакомство с компанией из Боцманского погребка.

В тот ноябрьский день Татьяна Фаддеевна впервые позволила Коле погулять одному. До сей поры не решалась: всюду развалины, черные окна пустых домов, изгибы каменных заборов и переулков, где чудится неведомое. И мальчики, которые порой встречались ей, вызывали невольный страх. Неумытые, верткие, с быстрыми уклончивыми взглядами, в немыслимом каком-то платье. Конечно, дети всегда дети, но кто знает, сколько дурного впитали они от здешней неустроенной жизни…

Однако нельзя постоянно держать у своей юбки племянника, которому скоро двенадцать.

Все-таки она сказала от калитки:

— Николя, я умоляю. Не ходи далеко и не гуляй долго. На первый раз хватит и получаса…

Думала, он станет ершиться: что, мол, я разве маленький! Но Коля отозвался покладисто:

— Тё-Таня, я только до спуска к дороге и обратно. Не бойтесь, никуда не денусь.

Поправил капитанскую фуражку, простучал сапожками по плитам с подсохшей грязью и свернул (не оглянувшись!) в проход между известняковой изгородью и бугристой туфовой стеной разбитой казармы.

Татьяна Фаддеевна сделала усилие, чтобы не пойти следом. Глянула на приколотые к блузке часики и ушла в дом. Коля же, избавившись от тревожного взгляда в спину, попрыгал вниз по скругленным выступам каменистой тропинки.

День был холодный, ветреный, но сухой. Солнце то и дело выскакивало из серых облаков. Кое-где зеленела трава и желтела храбрая упрямая сурепка, но высокие сорняки были уже сухие и серые. Бурьян и полынь… Впрочем, ведь и летом полынь кажется сероватой. Коля сам не видел, но читал про это.

У крепостного палисадаСедеет древняя полынь…

Он дернул пальцами хрупкий куст, растер в ладонях зернышки, поднес руки к лицу. Полынный запах знойного лета сразу будто пропитал его насквозь. Коля постоял зажмурившись. А когда опустил ладони и открыл глаза, увидел мальчишек.

Разумеется, это были местные жители, хозяева здешних пустырей и переулков.

Идти навстречу Коля не решился. Повернуться и зашагать назад — тем более (хватит с него прежнего малодушия!). Оставалось смотреть, как подходят они. И стараться выглядеть при этом независимо.

Ребят было пятеро. Самый большой двигался посредине. Был он длинный, постарше Коли, в замызганной чиновничьей тужурке до колен, из-под которой торчали серые лохматые штаны. А из них — голые (видать, озябшие) щиколотки. Башмаки были из рыжей кожи, разбитые и чересчур большие. Из ворота тужурки высовывалась немытая шея с головой, похожей на покрытое рыжеватым пухом яйцо (шапки не было).

Слева от длинного шли круглолицый татарчонок в бархатной затертой шапчонке, в стеганом рванье до пят и смуглый, верткий мальчишка с быстрым веселым взглядом — про такого говорят «востроглазый». Был востроглазый в косо надетом рваном треухе и в серой, без приметных деталей одежке. И он, и татарчонок — чуть поменьше Коли.

С другого «фланга» двигались двое. Один — видимо, Колин одногодок, другой — лет восьми. Кажется, братья. Оба круглощекие, светлоглазые, с похожими на кукольные башмачки носами. В аккуратных бушлатиках (наверно, перешитых из взрослой флотской одежды), в мятых матросских фуражках без козырьков — слишком больших, как и Колина «ропитовская» капитанка. Штаны братьев украшали на коленях одинаковые квадратные заплаты, а сапожки были без заплат — грязные, но вполне справные.

Братья смотрели с любопытством и, кажется, без вражды. Татарчонок — непонятно. Востроглазый — подозрительно. Длинный оттопырил большую нижнюю губу и на ходу щелкал по ней мизинцем.

Остановились в трех шагах. Длинный еще раз щелкнул по губе и прошелся по Коле скучноватым взглядом.

— Ишь какой… Раньше не встречались. Кто таков и откуда взялся?

— Из Петербурга. — Коля постарался говорить независимо, но без задиристости. Глядишь, встреча обойдется миром.

— У-у… — с дурашливым удивлением отозвался длинный. И остальные (кроме маленького) вытянули губы трубками, словно тоже хотели сказать «у-у».

Длинный опять щелкнул по губе.

— А фуражка-то капитанская откуль? Небось папенька подарил?

— Папеньки у меня нет… — Коля понимал, что в ответ на это спокойное признание насмешки не последует. Ведь не злодеи же, хотя и обтрепанного вида.

И в самом деле, смущенье скользнуло по всем лицам. Но его тут же как бы стер своими словами востроглазый:

— Значит, маменька купила. В «ропитовской» лавке.

— Маменьки тоже нет… А фуражку подарил капитанский помощник на пароходе «Андрей Первозванный», когда мы плыли сюда из Одессы.

— Это за какие твои красивые глаза? — с прежней скукою в голосе не поверил длинный. Как бы специально не придавая значения тому, что нет у мальчика ни отца, ни маменьки.

— Не за глаза, а… потому что был шторм, многие укачались, а я вышел гулять и забрался на мостик. Там были моряки, один и говорит: «Вот тебе за то, что не боишься волны»…

— Ай как врешь! — радостно сказал татарчонок.

— А вот и не вру!.. Если не верите, пойдем, спросим у тетушки. У моей… Это рядом.

— То-то тетушка обрадуется таким гостям… — усмехнулся длинный. И потрогал нижнюю губу языком.

— Вы же не чай пить придете, а только спросить, — усмехнулся и Коля. Страху у него поубавилось.

Длинный сказал сумрачно:

— Да уж где нам с вами чай пить. Вы небось из дворян.

— Фрол, это, видать, те, кто у Кондратихи дом сняли! — вмешался старший из братьев. Тощий Фрол эту догадку пропустил мимо ушей. Спросил деловито:

— Может, сшибемся?

— Это как?.. Драться, да? — дошло до Коли. И внутри у него тоскливо заныло.

— Ага, — заулыбался Фрол. — Один на один, по-честному. Или в коленках заслабило?

— Нигде не заслабило… Только я не понимаю. Зачем? Я же ничего худого вам не сделал… — И вдруг вспомнил: похожий разговор уже был. Три месяца назад. С него-то и начались в корпусе те невыносимые дни отчаянья и стыда… Нет уж, второму разу не бывать! И стиснул кулаки: — Ну, давай, ежели у тебя чешется!

— Снаружи петух, а внутри мышонок, — хмыкнул Фрол. — Видно ведь, что вспотел с перепугу. В Петербурге все такие боязливые?

— Зато ты какой храбрый! — Коля злостью старался перебить внутреннюю дрожь. — С теми, кто меньше ростом!

— Да неужто я сам буду с тобой сшибаться! — Фрол сделал вид, что очень удивлен. — Пускай вот хоть он, Макарка…

Уже после, вспоминая эту встречу, Коля сообразил: тут Фрол дал ошибку. Если бы он сказал «пускай Макарка дерется, да только он ведь не захочет», востроглазый мальчишка тут же взвинтился бы: «Как это не захочу!» И полез бы в драку. Потому что был он великий спорщик, отчего и носил кличку «Поперешный». А сейчас Макарка взъелся на Фрола:

— Чего ты меня науськиваешь, как цуцика на кошку! Себе для потехи?

— Не хочешь — не надо, — миролюбиво откликнулся Фрол. — Тогда пускай Федюня…

Но старший из круглощеких братьев кулаком вытер под носом и рассудил:

— А чего зря махаться-то? Он же и правда худого не сделал.

«Татарчонок тоже не станет драться. Мелковат и не сердит», — смекнул Коля и ободрился. Кивнул на самого маленького:

— Ты еще вот его на драку подвинь…

Федюня обнял того за плечо. И вдруг улыбнулся (а глаза у обоих васильковые):

— Не, Савушка никогда не дерется, у него злости ни к кому не бывает…

Савушка смущенно засопел.

Фрол заметно пошел на попятную:

— А я чего… Это же не по злости, а по обычаю, для знакомства. Чтобы видно сразу было — герой или трус… Ты какой?

Коля пожал плечами. То, что трус, знать они не должны.