Иштван Фекете - Терновая крепость Страница 12

— Не собираешься ли ты идти голышом?

— Да ведь тепло.

— А если пойдет дождь? А если будет палить солнце? Без пальто ты промокнешь или зажаришься.

— Я привез мазь от загара.

— Ей грош цена, если ты просидишь долго на солнышке. Загорать надо понемногу. Потом твоя кожа потемнеет, и тебе уже нечего будет бояться. Но пальто всегда пригодится.

Однако дядя Иштван не в пример тете Нанчи не испугался, когда Матула сказал ему, что «парнишка хочет идти в сандалиях».

День клонился к вечеру, когда шарабан главного агронома остановился на минуту неподалеку от болота, где Матула проверял резчиков осоки.

— Дядя Матула, пожалуйста, не думайте, что здесь теперь все должно вертеться вокруг мальчонки.

— Да они, — Матула указал на резчиков, — не сегодня-завтра кончат. И мы с малышом пойдем туда, куда мне надо. А так, тут он или нет его, — мне все одно.

— Разумно! Если он хочет тащиться в сандалиях, его дело. Пусть набирается ума-разума. Ушибет ногу, не беда. Он не нежная роза и приехал сюда, чтобы окрепнуть. Пусть учится жить своим умом. Один раз на чем-нибудь обожжется, второй раз не полезет.

— Ясно, — улыбнулся Матула. — Ну, конечно, я буду за ним присматривать: ведь есть много такого, о чем он понятия не имеет.

— Он ни о чем не имеет понятия! Вот если бы вас, к примеру, отправить в городскую школу, вы бы провалились на экзаменах. А мальчонку я привез сюда, чтобы познакомить с нашей жизнью. У него к ней большая тяга. Под конец вы скажете, выдержал ли он экзамен?

— Разве он не будет инженером, как его папаша?

— Он? Да из него выйдет такой же инженер, как из меня церковный певчий. Нет уж!

— Вот не подумал бы…

— Словом, дядя Матула, я поручаю его вам.

— Все понятно. Резиновые сапоги можно купить в кооперативе.

Главный агроном помахал рукой на прощание, Матула притронулся к полям своей шляпы, и шарабан укатил. Но было уже совсем темно, когда тетя Нанчи, насторожившись, сказала:

— Едет.

— Повозка, — прислушался и Дюла.

— Я нашу узнаю из сотни повозок.

Плотовщик недоверчиво улыбнулся, но лошадь действительно свернула во двор.

— И ты научишься. Каждая повозка грохочет по-своему, у нее свой голос, как у человека.

— Что на ужин? — пробасил великан. — Что на ужин, тетя Нанчи? А то я съем вас вместе с этим тощим лещом.

Он обнял леща по имени Лайош Дюла, а потом сел, и стул всеми четырьмя ножками вцепился в пол, чтобы не развалиться.

— Ну что, Нанчи, подохли цыплята?

Дюла с ужасом смотрел на свою тарелку и лишь тогда успокоился, когда старуха сказала, что цыплята, конечно, подохли, раз им отрезали голову, но что не положено портить аппетит гостю, лишь бы хозяину досталось побольше.

— Плотовщик, принимайся за цыплячьи ножки! — распорядился хозяин дома. — Наберись побольше сил, потому что завтра Матула тебя поведет далеко.

— Как-нибудь выдержу.

Потом разговор прекратился. На тарелках росла горка костей, и тетя Нанчи с удовлетворением смотрела, как тает на блюде красивая пирамида жареных цыплят.

— Теперь спать? — спросил дядя Иштван.

— Я давно постелила. Лучше бы вы не курили ночью в постели. Одеяло уже в двух местах прожжено.

При упоминании о курении Лайош Дюла слегка вздрогнул, но, очутившись в кровати, сразу забыл о злосчастной сигаре. И здесь у него была тесная каморка, как дома, а в окно, затянутое сеткой от комаров, словно через сито, заглядывали звезды. Мальчик думал о том, что его ждет завтра, но потом под окошком залаяла собака и другая издалека ответила ей.

«Неужели они разговаривают между собой?» — задал себе вопрос Плотовщик, потому что одна собака словно ждала, пока другая произнесет речь.

Потом заговорила сова, что не помешало собакам. Ночные голоса не создавали неприятного шума, и Дюла напрасно думал, что не сможет из-за них уснуть. Лай начал как бы отдаляться, и уханье совы тоже отодвинулось в неизмеримую даль.

Затем все смолкло, потому что собаки закончили свою вечернюю беседу, и сова лишь иногда изрекала что-то во сне. Позже взошла луна и озарила комнату тусклым мерцающим светом.

Но наш Плотовщик уже крепко спал и улыбался во сне. Что ему снилось, останется вечной тайной, но можно поручиться головой: сигары во сне он не видел, иначе бы не улыбался.

И словно через минуту, а пожалуй и через полминуты, кто-то постучал в окно.

— Рассветает, — сказал хриплый голос. — Пора отправляться.

— Это вы, дядя Матула?

— Ну конечно. Или ты ждал кого другого?

— Не-е-ет, — протянул, зевая, наш юный друг. — Да который же час?

— Четыре.

Дюла не поверил. Значит, он проспал семь часов, а ему-то казалось, что не прошло и семи минут!

— Иду, — сказал Плотовщик, но тут же уснул бы снова, если бы Матула не продолжал:

— Два часа уйдет на дорогу, и будет самое время для рыбной ловли.

— Я не разбужу дядю Иштвана?

— Едва ли! Я ведь только что повстречался с ним на краю деревни.

Лайош Дюла со вздохом сбросил теплое стеганое одеяло и, покинув нежные объятия постели, окунулся в холодный воздух безжалостного рассвета.

Матула, шурша травой, отошел от окна, и, когда Дюла появился на кухне, он уже курил там.

— Нанчи столько нам наготовила, что хватит на трех землекопов.

— Обратно домой не принесете ни крошки.

— Покойников с кладбища домой не носят, — сказал старик. — Да и ты на нас осерчаешь. Уж лучше мы все съедим! Пошли.

Напоследок Матула задержал взгляд на новеньких красивых сандалиях Дюлы, но промолчал.

Они прошли через сад и по тропинке направились к лугу. Мальчик лишь теперь проснулся по-настоящему. Прохладный воздух полей словно обмыл его легкие и разгладил лицо, окропив его капельками росы.

Взошло солнце.

На стерне сверкала паутина, которую нельзя разглядеть днем, и красная тарелка солнца как будто остановилась у края земли, раздумывая, стоит ли от нее отрываться.

Плотовщик вспомнил о школьных товарищах. Если бы Бык увидел, как он с Матулой отправляется в настоящий поход, то, конечно, не осмелился бы больше хамить, как раньше: «Сгинь, каланча, не то я тебя сотру в порошок!»

— Дядя Матула, а куда летят вороны?

— Леший их знает. Может, к болоту ловить мелкую рыбешку, а может, учуяли какую-нибудь падаль. Хотя если много кузнечиков, вороны за ними охотятся. Это серые, кальвинисты.

— Какие?

— Кальвинисты, потому что они едят мясо и не постятся, как черные вороны, католики. Те только зимой появятся здесь. — Матула остановился на минуту. — Если хочешь побольше разузнать об этих птицах, попроси дома книгу, ее написал один учитель, Ловаши. Он про них все знал. Не тяжелый у тебя мешок?

— Нет. Ловаши?

— Вроде так. Ну, пошли, а то комары уже вьются.

— Да, стоило им остановиться, как комары стали проявлять интерес к ушам Дюлы, а он-то считал, что кусаются они лишь под вечер!

— И утром. И днем в кустах, — не оглядываясь, объяснил Матула. — Только в дождь и ветер они прячутся.

— Куда?

— В дупла, в разные щели, под листья. В Терновой крепости сам увидишь. Их там столько, что стоит потрясти куст, как оттуда целая туча вылетает.

— Дядя Матула, там и правда есть крепость?

— Была, но, наверно, из терновника, потому как камня в тех местах не найдешь. Мой дед говорил, что в его молодость еще торчали какие-то остатки стен, но потом и они сровнялись с землей. Снег и мороз разрушили стены, ломонос оплел их своими плетями, и все заросло кустами. Была крепость, а теперь нету.

— Надо бы устроить раскопки.

— Можно, если кому охота. Только комары заедят, верное дело. Нынче будет жара. — Матула поглядел на небо: — Но к полудню мы заберемся в шалаш.

— А там есть шалаш?

— Если говорю, значит, есть, да еще какой! Настоящий дом.

Дюла понял, что вопрос его был излишним. Если Матула говорит «заберемся в шалаш», значит, действительно есть шалаш.

— Большой?

— Какой надо. Сам увидишь.

Тропинка теперь вилась между кочками, и то здесь, то там, как большие осколки зеркала, сверкали лужи. Кое-где осока склонялась к тропке и неприятно щекотала нежную кожу Плотовщика. Осока — хотя Дюла этого никак не ждал — царапалась, даже кололась, и вскоре его ноги стали удивительно похожи на нотную бумагу с ярко-красными линейками.

Плотовщик молчал, но думал о резиновых сапогах.

— Листья осоки острей, чем брытва. — Матула посмотрел на лодыжки мальчика. — И царапины плохо заживают…

Дюла ничего не ответил.

«Почему брытва? — про себя недоумевал он. — Папа и дядя Иштван говорят «бритва». На всякий случай проверю по академическому словарю. Хотя ему нельзя особенно верить». — И он презрительно махнул рукой.

Такое убийственное мнение о солидном орфографическом словаре сложилось у Дюлы после того, как он безуспешно искал в нем слово «колбаса». Не было ни «колбасы», ни «калбасы». Он был крайне разочарован и не без основания: ведь если в словарь вошли и «брынза» и «катастрофическая политика», то такое важное слово как «колбаса» следовало набрать жирным шрифтом.