Алексей Биргер - Властелин огня Страница 12

В общем, скинуть куртку и шапку я не решился. Ковач, осмотревшись, взглянул на меня.

- Зябко? - спросил он.

И, не дожидаясь моего ответа, выдвинул заслонку, открыл дверцу топки, заложил в нее березовых поленьев и дунул изо всех сил на остававшиеся горячие угольки. Они из матовых сделались бледно-багровыми, потом пустили россыпь искр, и буквально через две минуты дрова уже горели, весело потрескивая.

(Я потом дома попытался проделать то же самое, когда рас­тапливал печку, и у меня ничего не получилось. Сколько я ни дул, угли все равно лишь слегка краснели и пускали одну-две искорки, а ведь они были свежее и горячее, чем в печке Кова­ча. Пришлось мне в конце концов воспользоваться обычным способом: спичками, старыми газетами и щепками. «Это же какая силища в легких нужна, чтобы полуостывшие угли раз­ дуть в пламя!» - подумалось мне тогда.)

Сразу сделалось теплей, веселей и уютней.

- Теперь я здесь живу, - сказал Ковач, обращаясь то ли ко мне, то ли к самому себе.

Я придумывал, что бы такое сказать, чтобы завязать бе­седу.

- А ты знаешь, что в этом доме водятся привидения? – спросил я.

- Знаю.

- Тебе что, уже рассказали?

- Да.

- И ты не боишься? - поинтересовался я.

- Нет.

- Говорят, на этом месте казнили пугачевцев ...

- Да, - все так же односложно ответил он. А потом, подумав, добавил: - Но это было очень давно.

- Так ведь привидения бессмертные, разве нет? - сказал я. -­ Может хоть тысяча лет пройти, они все равно будут разгуливать, если им так нравится.

- Особенно сегодня, - согласился он. - Но сегодня они нестрашные.

- Почему? - удивился я.

- Крещенский сочельник, - пояснил он. - В крещенский сочельник они любят порезвиться, но особого вреда причи­нить не могут. Вода на подходе.

Я не все понял, но решил поразмыслить над непонятным потом, и снова спросил:

- А когда они бывают страшные?

- На Масленицу, - ответил он.

- Почему?

- Так повелось.

- А на Масленицу они и для тебя могут быть страшные? - спросил я. - В смысле, тебе навредить?

- Всяко может быть, - неопределенно отозвался он.

- А если на Масленицу в этом доме они к тебе выползут? - не унимался я.

Его голова повернулась вполоборота, почти как на шарнире, и он опять смотрел на меня своим странным взглядом, непроницаемым и одновременно бездонным. Таким бывает осеннее небо.

- Ты не поймешь, - сказал он.

- Да что же это такое! Того я, видишь ли, не пойму, этого не пойму! - обиделся я. - Разве ты не можешь объяснить так, чтобы я понял?

- Я не говорю, что вообще не поймешь, - спокойно произнес он. - Я говорю, что сейчас не поймешь.

- Но ты мне одно скажи - ты и на Масленицу с ними справишься? Или, может, ты специально в этом доме поселился, чтобы с ними справиться раз и навсегда?

Он немного подумал.

- Да. Наверное, да, - наконец сказал он.

- А вода, получается, тебе нравится?

- Вода и огонь - друзья металла. В жарком огне и в студеной воде рождался булат.

- Точно ... - я подумал. - А ты сегодня купаться пойдешь?

- В проруби?

- Да.

- Я собирался, - сказал он.

- Пойдем вместе!

- Давай.

- Я зайду за тобой, да?

- Да.

Вот так и получилось, что на реку мы отправились вместе, я и Ковач. Мои удивились, узнав, с кем я иду, но возражать не стали. Отец только улыбнулся и кивнул.

- Ступай. с Ласло ты будешь как за каменной стеной. Взрослые сразу привыкли называть его «Ласло». А я не мог называть его иначе, чем Ковачем. Я и к нему так обращал­ся: «Послушай, Ковач ... » или: «Скажи, Ковач ... ». И на «ты» при этом. Это вы, наверное, уже заметили. Почему-то с самого первого момента у меня было ощущение, что к нему нужно обращаться на «ты», а не на «вы», как ко многим взрослым, что любое «вы» будет с ним неправильным, несмотря на его грозный вид и на то, что чудеса, которые он творил, обычному человеку не под силу.

И вот мы с ним шагаем на реку, и все было бы замечательно, если бы меня не мучили воспоминания о подслушанном мной разговоре. Выходит, на директора круто наехали, и всей его семье угрожает опасность? Главное, Машке угрожает .. Я ломал голову, как бы предупредить Машку так, чтобы она не поняла, что мне так много известно. И ничего толкового не придумалось. Лучшее, что приходило мне на ум, - это напомнить Маш­ке, как она сама мне рассказывала, будто кто-то хочет обанкротить комбинат, чтобы прибрать его к рукам, и сказать ей, что, подумав над этим, я понял: ей надо быть поосторожней. Вон сколько и в газетах пишут, и по телевизору показывают, как та­кие люди ни перед чем не останавливаются, чтобы заполучить желаемое. И теперь, когда пойдут госзаказы и комбинат, уже почти попавший им в руки, от них уплывет, они могут и на ее отца наехать, и к ней, к Машке, подослать какую-нибудь шпа­ну ... В общем, скажу я ей, пусть трижды глядит по сторонам, прежде чем переходить улицу.

Впрочем, все эти объяснения, когда я их выстраивал и обдумывал каждое слово, получались довольно неуклюжими, но лучше так, чем совсем никак.

Одно успокаивало: раз Ковач сказал, что будет оберегать директора и его семью от всяких нападок, значит, защитит он как надо. Тот, кто способен превратить обычный нож из нержавейки в булатный клинок, сумеет и всех бандитов перемолотить.

- Ты мрачный? - спросил Ковач. - Или нет?

- Нет, - ответил я. - Я все думаю, как же это у тебя с ножом так получилось.

- Ты знаешь, что такое сталь? - спросил он.

Я удивился этому вопросу, настолько он был простой.

- Железо и углерод, - сказал я. - И еще разные добавки, чтобы сталь была либо прочной, либо гибкой, либо тугоплав­кой, либо такой, которую почти нельзя намагнитить, либо какой-то еще, какой требуется. Практически любой элемент мо­жет поменять свойства стали и сочетание элементов - тоже.

- Железо и углерод, - повторил он. - Вот и все. -В смысле?

- В смысле, что этого достаточно, чтобы сотворить любое чудо. Главное, чтобы во всем была точность. И в пропорциях, и во времени плавки, и в том, какой идет поддув кислорода. Когда ты научишься этой точности, У тебя тоже все будет получаться. Но учиться ей ты должен сам, много раз ошибаясь и снова пробуя. Поэтому я и не хочу тебе объяснять ...

- Но ведь даже если бы ты объяснил, я бы в жизни не сумел такого повторить! Просто взять нож в руки - и ...

- Да, тебе нужно будет затратить на это больше труда и времени. Но это и хорошо.

- Выходит, ты жалеешь, что у тебя все получается слишком легко и просто?

Этот вопрос его несколько смутил. Он задумался, и довольно долго мы шли молча. Потом он сказал:

- Давным-давно ... Да, давным-давно я запомнил одну пес­ ню. Не про сталь, а про зиму, и вообще ...

И он запел, негромко и старательно:

А зимой твоя лошадь увязла в снегу,

Оступилась, упала

И тяжелым хребтом придавила тебя,

Тебе ногу сломала.

Ты продрогла, промерзла, пока я тебя

Нес по рыхлому снегу.

Только к ночи, с тобой на руках, я дошел

До тепла и ночлега.

И под черным распятьем на белой стене

Ты всю зиму лежала.

Я зашел попрощаться, и слабой рукой

Ты на грудь подняла одеяло.

А в Америке, в чудной, далекой стране

Воют дымные трубы.

Ночь в Манхеттен придет, и я вижу во сне

Твои бледные губы.

- Видишь? - сказал он. - Это песня о том, чего я не могу понять, как ты не можешь понять, почему у меня так ловко все получается со сталью. Я выучил эту песню и пою ее, и я знаю, что в этой песне есть, как говорят, «тоска». Я стараюсь проникнуть в нее, в эту самую «тоску», но все равно ее не чувствую и не могу разглядеть, в каких словах она прячется.

- Неужели тебе иногда хочется испытать тоску? – удивился я. - Это неприятное чувство.

- Может быть, - ответил он. - Но я-то этого не знаю.

А я задал глупый вопрос:

- Это песня про то, что было на самом деле? В смысле, с тобой?

- Нет, - ответил Ковач. - Это просто песня, я же сказал.

- А откуда она взялась?

- Это венгерская народная песня, очень старая. А ее конец, наверно, досочинили те венгры, которые уехали в Америку.

- Почему же я ее понимаю? Ведь она не на русском, а на венгерском сочинена, так?

- Не знаю, - ответил Ковач. - У меня почему-то получается петь ее так, что она становится понятной на всех языках.

- А ты сам был в Америке? - спросил я.

- Был, - ответил он.

- Ух ты! И как там?

- Я не знаю.

- Как же ты можешь не знать?

Да, от Ковача голова иногда начинала идти кругом.

- Я там был очень давно, - объяснил он. - Я не знаю, как там сейчас. Может быть, совсем непохоже на то, что я видел когда-то.