Вероника Кунгурцева - Похождения Вани Житного, или Волшебный мел Страница 13

Ваня съехал спиной по бывшей печке и сел на заваленную щебёнкой землю — ничего, кроме потрясения, он не испытывал. И тут в совершенном оцепенении он увидел, как из отброшенного пестеря выползает ещё одна, седьмая петля — откуда она взялась‑то, их всего было шесть, Ваня сколько раз считал. И этот красно–черный ошейник, складываясь восьмёркой и разжимаясь в нуль, приближается к нему… Ползёт… Ваня не мог отвести от него глаз. Оказавшись в непосредственной близости от Вани, последняя петля взвилась в воздух и оказалась на Ваниной шее…

Горло сжало, земля куда‑то покатилась — Ваня зажмурился, хотел крикнуть… но только булькнул…

Открыв глаза, он увидел, что земля дотянулась до его подбородка. Ваня внимательно поглядел на неё, воды в ней почти не было, суха, очень суха, слишком суха. Плохое место. Надо было искать хорошее. И тут очень близко он увидел перепончатые лапы. Что за напасть… Ваня попытался отскочить подальше от лап, он прыгал хорошо, очень хорошо, просто как подушка, р–раз — и там! Одно было плохо: лапы прыгали вместе с ним. Ваня попытался отделаться от лап, потряс ногой — но не тут‑то было! Лапы оказались крепко к нему приклеены.

— Гнида, — вдруг услышал он и, с трудом подняв голову, увидел высоко–высоко на каменной вершине эту, как её, он знал, как её зовут, только забыл…

— Ты кто? — попытался спросить Ваня, и даже спросил, но только не на русском языке, и даже не на английском, и не на каком‑либо другом наречии, а очень странными, но, оказывается, очень удобными для него звуками.

— Не видишь, что ли, — кошка. А ты гнида…

— Почему? — удивился Ваня.

— Потому что наделал собак. Мало их тут бегает, никакого покоя от них нет! Это какой‑то собачий город, кругом одни бездомные псы. Не мог сотворить кошек, раз уж так тебе не терпелось! Гнида ты и всё…

— Нет, я не гнида, — сказал Ваня, — я …

— Тогда жаба…

— И не жаба. Я…

— Спроси кого хочешь, ты — самая настоящая жаба. Как только земля таких носит — ни съесть тебя, ни поиграть с тобой. Гнида ты…

С этими словами кошка прыгнула куда‑то, только Ваня не понял куда — и больше он её никогда не видел. Надо было искать хорошее место — это было плохое. Хорошее место — это когда вода: сверху, снизу, вокруг, рядом… А тут сухо, глаза сохнут, ноздри сохнут, есть нечего, острые камни — того гляди брюхо распорешь, брюхо у него было мягкое, слишком мягкое. И пустое. Вперёд! И Ваня, как он теперь умел, совершил великолепный чемпионский прыжок — р–раз, и там. И ещё — р–раз! Только его немного заносило — но это ничего, он всё же подвигался к тому, хорошему месту, он это чувствовал. Скакал Ваня долго — просто выбился из сил, а хорошего места всё не было.

Наконец он увидел это место — и издал такой клич радости, что сам вздрогнул. Он нырнул в эту жёлтую воду, погрузился в неё с ноздрями и ощутил, что по обеим сторонам головы раздуваются какие‑то воздушные шары… Как на параде. Это было приятно. Отдышавшись как следует, Ваня увидел довольно далеко эту, как её, она летала, чёрная такая, а крылышки прозрачные, он знал, как её зовут, да забыл и не хотел вспоминать, и разговаривать с ней он тоже не хотел. Он только услышал, как она пискнула «ой, мамочка!», и одновременно с этим «ой, мамочка!» Ванин язык покинул его, он умчался так далеко, что Ваня уже с ним распрощался, но после прогулки язык вернулся, и не один, а с этой летучкой. Она была вкусная.

На пустыре, в луже, оставшейся после позавчерашнего дождя, Василиса Гордеевна и отыскала Ваню, особая примета — чёрно–красный вязаный ошейник.

Он пытался зарыться от неё в жиже, потом вырвался из рук — и скакнул так далеко, что бабушка едва догнала его и прихлопнула банкой. В банке и понесла домой. Во дворе Мекеша едва не разбил трёхлитровку своими рогами. Ваня, сжавшись за стеклом, слышал, как он ругается:

— Пар–разит, папирос опять не принёс! Ушёл — и с концами, ты смотри, что учудил — жабой заделался, только чтоб в магазин не ходить. Ну ужо я с ним разделаюсь! На рога поддену паскуду! Раздавлю сморчка…

— Ну–ко! — прикрикнула на него Василиса Гордеевна. — Вояка! Поди вон, не до тебя сейчас. Уж все лёгкие прокурил, сдохнешь скоро, а всё ему папиросочки подавай. Научил курить дурак–от этот, пьяница проклятый Лабода Колька — теперь никакого спасу нет! Сколь денег на «Беломор» твой извела! Ни молока от тебя, ни шерсти, чего держу — сама не знаю!

Банку с Ваней Василиса Гордеевна поставила на подоконник, налила туда молока. В стеклянной банке по горло в молоке он и жил целых девять дней. Иногда бабушка выносила его в огород, иногда во двор — там он беседовал с Мекешей. Ваня почти подружился с козлом. Мухи — так звали летучек — покоя Мекеше не давали, так и вились вокруг, хотя что они в нём нашли, Ваня понять не мог. Конечно, запах от козла шёл внушительный — может, он их и привлекал. Ваня спасал его, расправляясь с назойливыми влюблёнными по–свойски. Конечно, не до всякой мухи Ванин язык мог дотянуться — есть предел и совершенству, — но чаще всего Ване удавалось облегчить жизнь козлу ещё на одну муху. Мекеша был Ване благодарен и в хорошем настроении — которое бывало у козла очень редко — говорил:

— Не такой уж ты гад, как я думал спервоначалу. Только больно страшон, а так ничего, не вредный… И проткнуть тебя ничего не стоит — только Она не позволит. С воротами тебя не сравнишь. Они, проклятые, покоя мне не дают! Сколько можно с ними бороться, прямо не знаю… И талдычат своё и талдычат, дескать, они испокон веку тут стоят, а Мекеша здесь никто. Всё время одно и то же скрипят: мы тебя переживём, твои косточки сгниют, одни рожки да ножки останутся, а мы, дескать, ве–ечные… Ну как с такими не бороться! Ох, ме–е–е–чта моей жизни — поддеть их на рога!

Через девять дней Василиса Гордеевна, посадив Ваню на крыльцо, сняла с него ошейник… Съехав по ступенькам к дощатому настилу, Ваня открыл глаза и заплетающимся языком произнёс:

— Где я?

Дальше:

— Кто я?

Потом узнал Василису Гордеевну и горько заплакал. Он прекрасно помнил, что был жабой, квакал и ел говорящих мух.

В тот же день Ваня пошёл на пустырь. Его очень тянуло не шагать, а передвигаться прыжками, причём ему казалось, что препятствие в виде куста или человека у него на пути — это пустяк и ему ничего не стоит его преодолеть. Он совершал прыжок: куст иногда и впрямь удавалось перескочить, а человека — ни разу. Дважды произошло столкновение, после чего Ваня сообразил, что перенестись через прохожего ему не по зубам.

Собачья свора, как он и думал, бегала по пустырю. Только тут было четыре пса в чёрно–красных ошейниках, пятого, таксы Эдика, недоставало. Ваня решил освободить хоть этих. Псы, сначала ощерившие на него зубы, поняв, что зла он им не хочет, заскулили, стали прыгать вокруг и вилять хвостами. Ваня поснимал собакам ошейники — и увидел, как псы превращаются в людей: шерсть с них клочьями сходит, руки–ноги растягиваются, морды преображаются в лица, хвосты втягиваются, как шасси. Вот и опять вся компания, за исключением Эдика, в сборе!

Сбившись кучкой, парни настороженно следили за Ваней, Мичурин по собачьей привычке скалил зубы, Это Самое, пытаясь что‑то сказать, пока ещё потявкивал.

— Где Эдика‑то потеряли? — спросил Ваня.

— Со–гав–гав–бачники приезжали и, это самое, гав–гав, поймали его — мы‑то разбежав–жав–жав–лись, а у него лапы короткие, что с него возьмёшь — такса, вот, это самое, и попался!

— Небось и в живых уж нет! — сказал Мичурин и завыл.

— Не гавкай! Это когда было — утром, не успели ещё кокнуть Эдика.

Ваня говорил:

— Поторапливаться надо, бабушка сказала, если сегодня ошейник не снять, девять лет будет бегать собакой.

— Ё–моё! — сказал один.

— Если проживёт, — вздохнул другой. — Собаки столько не живут…

— Живут, только он, это самое, дедом к тому времени станет, девять лет — для собаки старость.

Мичурин, откашлявшись, крикнул громче, чем надо:

— Я погнал, меня дома ждут! Ищут, небось, с собаками…

— Всех ждут! Всех ищут! Эдика, это самое, из тюряги вытащим — тогда все по домам.

Вместе, хоть и не разговаривая особо между собой, поехали к собачникам, на окраину города.

Пойманных собак держали в загородке.

— Чего надо? — спросил мужик из‑за забора. Ещё один вышел из каптёрки, вытирая руки о заскорузлый фартук.

У бывших псов при виде собачников вся шерсть на голове встала дыбом. Тут пахло смертью, и мух летало столько! Ванин язык волей–неволей выскочил изо рта, нацелившись в самую жирную, но Ваня, опомнившись, тут же втянул его обратно.

— Это самое — дружок тут наш у вас…

Ваня пихнул парня и сказал:

— Собака Дружок, такса с ошейником вязаным.

После долгих разборок и препирательств собачники всё же вернули Эдика, изрядно потрёпанного настоящими собаками и скакавшего на трёх лапах.