Всеволод Нестайко - Тайна трех неизвестных Страница 13

Я проехал до конца нашей улицы и повернул на центральную, ул. Шевченко, идущую через всю деревню в поле. Уже показались последние хаты, как я услышал позади себя тарахтение мотоцикла. Я свернул с дороги, чтобы дать ему проехать, и обернулся. Меня догонял какой-то военный в шлеме и больших мотоциклетных очках, которые закрывали пол-лица.

Поравнявшись со мной, военный вдруг затормозил.

— Рень? — Коротко спросил он и, когда я кивнул в ответ, протянул мне конверт. Потом сразу дал по газам и рванул вперед. Я так растерялся, что уронил конверт на землю. И пока поднимал, от мотоциклиста только пыль на дороге осталась. Я успел лишь заметить, что это был офицер: то ли старший лейтенант, то капитан (или три, или четыре звездочки на погонах). А лицо — хоть убей — не узнал бы. Только и запомнилось, как белозубо сверкнуло его короткое «Рень?» на загорелом, припорошенном пылью лице… И очки на пол-лица, и зеленый шлем…

Я взглянул на конверт:

Яве Реню (Совершенно секретно)

Занемевшими пальцами я разорвал конверт и извлек письмо:

Сегодня, ровно в девятнадцать ноль-ноль приходи к разбитому доту в Волчий лес. В расщелине над амбразурой найдешь инструкцию, что ты должен сделать дальше. Это письмо немедленно уничтожь. Дело чрезвычайно важное и секретное. Никому ни слова. Чтобы тебе было легче хранить тайну, мы пока не называем себя. Итак, ровно в девятнадцать ноль-ноль.

Г. П. Г.

У меня сразу вспотели ладони. Я поднял голову и огляделся. На улице ни кого не было. Только возле крайнего дома во дворе старушка кормила кур, приговаривая: «цы-ы-ыпа, цы-ы-ыпа, цы-ы-ыпонька…». Но она в мою сторону даже не смотрела. Кажется, никто ничего не видел. Я сел на велосипед и погнал в поле. Письмо я крепко держал в руке, прижимая к ручке руля. В голове моей был суетливый беспорядок.

Что это? Шутка? Кто-то из ребят? Или все вместе? Решили посмеяться надо мной? Отомстить, что я их задурил с тем призраком? Но они видели, что я сам остался в дураках. Чего же мстить? И стал бы офицер на мотоцикле ввязываться в различные ребячьи проказы, передавать письма? Нет. Вряд ли. Да и почерк в письме не мальчишеский, не ученический. Ученических почерк, даже самый каллиграфический, сразу можно узнать. А это был совсем взрослый почерк — очень четкий, разборчивый, с наклоном влево, и каждая буковка отдельно.

Нет! Это не ребята! А кто же?..

И что означают эти буквы — Г. П. Г.? Что это? Инициалы? Или зашифрованная должность? Например, гвардии полковник Герасименко (или там Гаврилов, или Гогоберидзе). Или — генеральный прокурор Гаврилов (или опять-таки Герасименко, или Гогоберидзе).

Но в письме стоит «мы». Получается, Г, П. Г. — это не один человек. Получается, трое. — «Г», «П», «Г». И кто же они такие, эти трое неизвестных? Хорошие они или плохие?

Не останавливаясь, я еще и еще раз перечитывал письмо. И ничего не мог понять. Они просят уничтожить. Ну что ж, уничтожить можно. Даже если это шутка — тем более.

Я порвал письмо на мелкие-мелкие клочки, и понемногу, на ходу, выбросил их по дороге. Теперь это письмо сам черт не соберет воедино никогда в мире. До семи часов вечера было еще очень далеко. Но ноги мои механически крутили педали, а руль сам собой поворачивал в сторону Волчьего леса. Я заметил это когда уже был на опушке леса. И только тогда подумал: «Чего это я сюда еду? Ведь в письме сказано — в девятнадцать. Если я приеду раньше, может, это повредит делу — кто его знает».

Я крутанул руль и повернул на дорогу, ведущую вдоль леса в Дедовщину — словно кто-то невидимый следил за мной, и я хотел его убедить, что и не собирался ехать в лес.

«Заеду в Дедовщину в лавку, куплю фигурных леденцов», — решил я.

В Дедовщине в магазине продавали фигурные леденцы на палочках — девятнадцать копеек сто граммов. В наш сельмаг таких почему-то не завозили. И мы иногда специально ездили за ними в Дедовщину.

Не доезжая до села, я увидел на дороге «Москвич» с поднятым капотом, в котором кто-то копался. Когда я приблизился, этот кто-то поднял голову, и я узнал попа Гогу. Увидев меня, отец Гога сказал:

— О! Ну подержи мне тут немного.

Я слез с велосипеда и, сдерживая беспокойство в сердце, подержал ему в моторе какую-то штуковину, которую он привинчивал плоскогубцами.

— Спасибо! — Сказал он, как закончил. Потом, взглянув на меня хитро прищуренным глазом, и сказал вдруг загадочные, непонятные слова:

— Темная вода во облацех.

И улыбнулся.

Я удивленно хлопнул глазами, быстро сел на велосипед и умчался прочь. Мне стало не по себе от этих слов. Я даже забыл о фигурных леденцах на палочке и повернул на другую дорогу ведущую назад в Васюковку.

«Может, это поп Гога написал? — думал я по дороге — Вдвоем с бабкой Мокриной.

«Г. П. Г.» «П. Г.» — Это может быть «Поп Георгий» — точно.

А «Г.» Гавриловна!..

Это отчество бабки Мокрины. Мокрина Гавриловна, ее иногда так и зовут — «Гавриловна». И это они хотят заманить меня в лес и… убить. За то, что я их с этим призраком подвел. А что! Были же такие случаи, когда религиозные фанатики убивали людей. Даже в газетах писали… Эх, если бы рядом был Павлуша, ничего бы я не боялся. И зачем он меня предал? Вот убьют меня, только тогда он пожалеет, только тогда поймет, что это он виноват, это он бросил меня одного погибать. Но будет поздно…

В селе я свернул на улицу Гагарина к реке. Мне так и подмывало посмотреть, что сейчас делает бабка Мокрина. Ее хата была крайней, почти у воды. Хата старая, покрытая соломой, мазанка, зато сад большой, лучший в селе. Таких сортов яблок, как у нее, не было ни у кого больше. Но отведать их нам не доводилось, потому как такого злющего пса Бровка, какой был у бабки Мокрипы, тоже не было ни у кого на селе.

Бабка Мокрина трясла яблоки, собирая их в подол. Увидев меня, она аж вся вытянулась:

— А? Это ты? По яблочки пришел! Пошел вон! Бандюга! Чтобы тебе чертей в аду фотографировать! Прочь отсюда!

Я только улыбнулся и уехал. Мне сразу стало легче. Если бы они собирались меня убивать, она бы так не ругалась. Она бы, наоборот, сладкими словами глаза мне замыливала, чтобы я ничего не подозревал. Да и что это я выдумал! Кому я нужен, чтобы меня убивали. И разве мог офицер на мотоцикле быть заодно с попом Гогой и бабкой Мокриной? Тьфу! Ерунда какая!

Я твердо решил ничего не бояться и в девятнадцать часов ехать в Волчий лес. Видно, дело все-таки серьезное, значит я кому-то нужен и может быть смогу совершить какой-нибудь подвиг. И нечего думать. Мой дед всегда говорит, что, когда ты можешь сделать доброе дело, делай, не задумываясь и не откладывая.

Но не думать об этом я не мог, и до шести часов вечера все мои мысли были заняты только этой загадочной историей.

Глава XIV. Волчий лес. История дота. Неожиданность

Наконец наступил нужный час и я сел на велосипед и отправился в Волчий лес. Волчий лес был когда-то дремучим, с непролазными зарослями, и в нем действительно водились волки. Теперь волков там уже давно нет — всех истребили. Но непролазные чащи остались. И даже без волков, было в этом лесу страшновато.

Во время войны в Волчьем лесу шли большие бои. Он был весь изранен окопами, теперь заросшими густой травой и легким кружевом папоротников. А в старом дубняке на возвышенности громоздились огромные глыбы разрушенного дота.

Когда-то здесь было опушка, и именно возле дота перекрещивались две дороги — одна, вдоль леса на Дедовщину, вторая, через лес, на Гарбузяны. Теперь опушка отодвинулась почти на километр — так поднялась здесь густая сосновая посадка, по которой прорубили новую дорогу. Эту дорогу люди называют «Глеканкою», потому как если ехать по ней на телеге, то на пеньках колеса, как у нас говорят, глекают. А дорогу, через лес на Гарбузяны, люди назвали «Генеральской», поскольку она ведет к военным лагерям.

Славная история этого дота.

В сорок первом, когда немцы захватили Украину, в этом доте держали круговую оборону трое наших бойцов. Весь район уже был оккупирован, фронт продвинулся на тридцать километров на восток, а немцы все никак не могли захватить дот. Ни бомбы его не брали, ни снаряды, ни мины. Восемь дней держались бойцы без воды, без пищи, до последнего патрона. Четыре танка подбили из противотанкового ружья, множество фашистов покосили из пулемета. А когда закончились у них боеприпасы, вышли бойцы и безоружные пошли на вражеские пули. И, говорят, каждого из них прошило не менее ста пуль.

А дот, даже пустой, нагонял страх на фашистов. Они привезли туда три грузовика взрывчатки и взорвали его. Но и разбитый, изувеченный, с искореженной железной арматурой, что, как кости, торчала на изломах из толстенных метровых глыб, — он поражал своей силой и могуществом. Огромные грязно-серые глыбы, покрытые кое-где ржавым мхом, были из какого невероятного, нигде теперь не виданного железобетона, густо замешанного на гранитной крошке, которой мостят дороги. А меж тех камней проглядывало черное крученое плетение металлического провода в палец толщиной, который даже ржавчина не брала.