С. Полетаев - История двух беглецов Страница 14

– А ты моя сестрёнка Нэд…

– Нэд? Ты Дан, а я твоя сестрёнка Нэд? А как ты узнал об этом?

– Очень просто – по нашим именам. Моё имя и твоё имя из одних и тех же букв. Даня и Надя. Надя и Даня. Теперь ты понимаешь, почему мы брат и сестра? И мы уже давно брат и сестра, только мы были глупые и не догадывались об этом…

Надя молчала, потрясённая, и только моргала глазами, как кукла, даже рот открыла, но так ничего и не могла произнести.

– А теперь давай догоним поезд!

Данька включил моторчик за спиной на предельную мощность, и вот они, проскочив вниз на семь небесных этажей, обогнув тринадцать облаков, вымахнули за городскую черту, догнали товарный поезд и уселись на тринадцатый от паровоза вагон. И долго стояли там и махали руками всем людям внизу – пассажирам на дачных платформах, путейским рабочим в апельсиновых жилетках, стрелочникам, велосипедистам, водителям автомашин и пешеходам:

– Привет вам, люди!

И было весело и хорошо, как никогда ещё в жизни, потому что теперь они были вместе, брат и сестра, и знали, что никогда и никто их не разлучит.

– А теперь живо собирайся в школу. А вы, Алла Николаевна, на работе держитесь молодцом. И за него не беспокойтесь.

– Как я вам благодарна, Автандил Степанович, если бы вы знали!

– Идите, идите, а то опоздаете на работу. Я закрою квартиру. И пойду вместе с ним. А ты, негодный мальчишка, быстро собирайся в школу. А о том, где ты пропадал всю ночь, ты расскажешь, когда сам захочешь. Я не считаю, что принуждением можно вызвать раскаяние. У человека должна самостоятельно проснуться совесть. Если она у него есть, конечно. У тебя, надеюсь, она ещё не совсем пропала. И о своих похождениях расскажешь, когда сам захочешь. А теперь давай лапу!

Автандил Степанович сжал Даньке руку так, что тот скривился от боли.

– И в классе о том, что случилось, молчок! Никто не должен знать. Мы трое знаем, и всё. И это будет наша тайна. А я и твоя мама будем терпеливо ждать, – глаза и усы его приблизились к Даньке, горя неистребимым любопытством, – когда ты сам расскажешь о своих похождениях…

Алла Николаевна убежала, стуча каблучками. Со двора она помахала им рукой и послала два воздушных поцелуя – один Даньке, другой учителю. Автандил Степанович послал ей привет сжатыми кулаками, постоял у окна с мечтательным выражением. Потом спохватился и стал помогать Даньке приводить себя в порядок. Он почистил щёткой его школьную форму. Он расчесал ему вихры. И вообще был очень заботлив. Он был весёлый человек, отличный математик. С ним было бы, наверно, нетрудно ладить, но Даньке отчего-то стало грустно. И он сам не знал отчего. Может быть, оттого, что маме и Автандилу так нравилось вместе воспитывать его? А Данька не любил, когда его воспитывали. Потому что он был гордый человек. Он был Великий Дан – хозяин неба и всех окружающих пространств. Только взрослые не знали об этом…

Глава 12. ИСТОРИЧЕСКИЙ СОН

Весь урок истории Данька спал. Не так, конечно, чтобы, уткнувшись в парту, не поднимать носа, привлекая внимание класса. Нет, он спал особым способом – в позе живейшего внимания, поставив локти на парту, уткнув лицо в растопыренные пальцы, сквозь которые открывался широкий обзор. Хитрость заключалась в том, что он спал и в то же время как бы не спал. В случае, если его вызывали, он мог повторить последнее слово учительницы. И не только слово, но даже целую фразу. Короче говоря, он мог одновременно делать сразу несколько дел: спать, слушать и отвечать на вопросы. Это было труднее, чем Юлию Цезарю, который мог одновременно только писать и говорить, но не спать. И вот, сидя в позе живейшего внимания, Данька спал. Спал и слушал, как Любовь Семёновна рассказывает о восстании римских гладиаторов…

А что, если в военных сражениях использовать собак, думал Данька. И не только думал, но уже видел, как с горы катится автофургон, летит к подножию горы, где скопились римские легионеры. И вот, когда фургон был уже внизу, из кузова вывалился клубок разъярённых псов. Легионеры знали, как сражаться с людьми, но перед собачьей стаей спасовали и в панике стали разбегаться. Псы в конце концов загнали их в болото. И только центурион в кожаной жилетке, кривоногий и толстый, ловко увёртывался от собак. Но тут сам Данька, наблюдавший за схваткой из фургона, бросился на центуриона, сбил его с ног. Центурион закрутился на четвереньках, как пёс, и ухитрился-таки укусить Даньку за ногу. Данька рассвирепел и пинками загнал кожаного центуриона в трясину. Трясина вздулась над толстяком, как пузырь, лопнула и успокоилась.

И тут, откуда ни возьмись, к Даньке подскочил Мурзай, непонятно каким образом оказавшийся в древнеримском государстве.

За выдумку и находчивость Спартак присвоил Даньке звание лейтенанта. Он устроил в его честь пиршество. Все пили из бурдюков газированный лимонад. Ели картошку, испечённую в золе. Музыканты дули в пионерские горны. Поэты читали стихи, прославляя юного лейтенанта. Но Данька был не в духе. Он был единственный здесь, кто знал о печальной судьбе, ожидавшей Спартака. Он знал, что его войска в конце концов потерпят поражение.

Непонятно, как и откуда, но знал. У него было телепатическое предчувствие. И Спартак обратил внимание на его кислое лицо.

– Отчего ты невесел, Данька-лейтенант?

– О, Спартак, мне приснился нехороший сон, и я не знаю, как мне рассказать о нём…

– Это военная тайна?

– Нет у меня тайн от тебя, Спартак!

– Ну, так что же приснилось тебе, Данька-лейтенант?

– Мне снилось, что наши доблестные войска, обессиленные в боях у Мессинского пролива, попадут в окружение легионов Красса и Помпея, и боги, покровительствующие нам, на этот раз не смогут помочь…

– Спасибо. Садись, Данька-лейтенант, – печально сказал Спартак. – Будем надеяться, что твой сон не сбудется. Но если бог Гипнос, внушивший тебе такой дурной сон, окажется прав и нас ждёт позорная двойка, то встретим её, как подобает свободным людям – с оружием в руках, не прося пощады у врага. Да будут боги с нами! Двойке не бывать!

– Не бывать! – подхватил Данька, в глубине души чувствуя, что всё же дело их кончится плохо. Он затрясся, едва держась на ногах, так что один из воинов должен был поддерживать его.

– Что с тобой, Данька? Оглох, что ли? Тебя к доске зовут…

– Да, да, Соколов, иди, пожалуйста, к доске и расскажи нам о восстании римских рабов…

Данька встал и страдальчески сморщился. Медленно подволакивая ногу, он пошёл к доске.

– Что с тобой? – испугалась Любовь Семёновна. – На тебе лица нет. Садись, пожалуйста. Что же ты сразу не сказал, что плохо себя чувствуешь? Садись, садись, я спрошу тебя в следующий раз… А сейчас выйдет и расскажет нам о Спартаке… Саша Охапкин. Пожалуйста…

Диоген медленно, словно после нокдауна, встал из-за парты. Он затравленно озирался.

– К доске, к доске, пожалуйста!

Сашка проковылял между партами, словно его тащили на канате к месту казни. Он взял тряпку и стал вытирать чистую доску.

– Я просила тебя отвечать, а не писать. Доска тебе ни к чему.

Сашка поплевал в ладони, отряхнул от пыли пиджак и стал думать. Он набирал в себя воздух и усиленно подгонял кровь к мозгу, чтобы выжать из него сведения о восстании римских рабов. Но сведений было мало. Вернее, их совсем не было. Тогда он стал собирать ушами информацию со всех уголков класса, монтируя из отдельных слов, клочков и кусочков цельную картину. Но цельная картина не складывалась. Учительница в упор смотрела на него. Класс напряжённо искал в тетрадях, учебниках и закоулках своей памяти всё, что там было о знаменитом восстании. На тот случай, если Диоген падёт смертью храбрых. Как на войне – один выбывает из строя, другой встаёт на его место.

В это время Данька медленно отходил от своего исторического сна и скачками – через столетия и тысячелетия – возвращался к действительности. Он пощупал «вою ногу, укушенную кожаным центурионом, – слава богу, цела. Но всё же голова гудела. И он не слышал сигналов, исходивших от Сашки Диогена, который дышал всё громче и отчаяннее. Жалкие клочки, обрывки и слова, летевшие из разных концов класса, никак не связывались между собой. Он погибал от недостатка кислорода. Воздух был разрежен, как в верхних слоях атмосферы. Он дышал, как рыба, выброшенная на берег. Он погибал.

– Садись, Охапкин. Двойка.

– Почему двойка? – возмутился Диоген. – Я же ничего ещё не сказал…

Учительница глянула на часы.

– У нас нет времени ждать тебя. Во всяком случае, за трёхминутное молчание двойка не такая уж плохая отметка. Садись, пожалуйста, и не торчи перед глазами. А сейчас выйдет к доске и расскажет нам… – Любовь Семёновна улыбнулась и поискала глазами своего любимчика Костю Сандлера, который с готовностью вскочил из-за парты. – Да, да! Иди, пожалуйста. И всех прошу внимательно слушать..