Эрнест Cетон-Томпсон - Рольф в лесах Страница 18

23. Бобровая запруда

В полдень трапперы устроили привал в десяти милях от дома, поставив за утро десять ловушек на куниц; они успели набить в этом руку и тратили на каждую совсем мало времени.

Отдохнув, они отправились дальше, но ручей вскоре совсем сузился и обмелел. Довольно ровная местность вокруг, хотя и располагалась заметно выше озера, была болотистой. В поисках следов пушных зверей оба то и дело переходили с одного берега на другой. Внезапно Куонеб остановился и кивнул на воду ручейка: из прозрачной она стала мутной. Глаза индейца засияли, он указал вперёд и произнёс одно волшебное слово:

— Бобры!

Они прошли на запад ярдов сто сквозь густой ольховник и наконец увидели за ним обрамлённый ивняком извилистый пруд, который терялся среди густых болотных зарослей. Поддерживала его бобровая плотина — длинное выгнутое сооружение из ивовых веток и глины. С него скатывались струйки воды и сливались внизу в ручеёк, который и привёл охотников сюда.

Над прудом кружили стайки красноплечих трупиалов, у берегов сновали утки, а на вершине убитого подъёмом воды сухого дерева стояла голубая цапля. Примерно на середине водного зеркала подымался сложенный из веток купол — бобровая хатка. За ней они разглядели ещё три таких же искусственных островка. Самих бобров нигде не было видно, но свежеотгрызенные сучья, плавающие в воде прутья с ободранной корой и длинная крепкая плотина яснее всяких слов говорили опытному глазу, что здесь обитает никем не тревожимая большая колония бобров.

В те дни бобровый мех ценился очень высоко, хотя затем он на некоторое время и вышел из моды. Бобры легко попадались в ловушки, и найти такую запруду было словно найти кошелёк с золотом. Куонеб повёл Рольфа по топким берегам запруды, указывая на многочисленные бобровые пристаньки, сложенные из обмазанных глиной камней рядом с глубокими бочагами, куда удобно было нырнуть. Кое-где вокруг виднелись высокие муравейники, к которым от заводи были протоптаны дорожки: бобры, как объяснил Куонеб, в погожие дни приходят принимать на них солнечные ванны, а муравьи деловито выбирают из их шерсти всяких насекомых. На довольно высоком мыску, вдававшемся в глубокую воду, их внимание привлёк комок глины, распространявший резкий запах.

— Бобровый тайник, — сказал индеец, подразумевая, что для бобров этот знак служит тем же, чем «медвежье» дерево для медведей.

На первый взгляд заводь выглядела небольшой, но они прошли четверть мили, прежде чем достигли её конца, где обнаружили ещё одну плотину. Вода за ней стояла чуть выше, оберегая одну-единственную хатку. Дальше трапперы нашли десять запруд, следовавших друг за другом, и, хотя хаток в них не было, они явно принадлежали одной большой колонии, потому что кругом было много недавно обгрызенных и поваленных молодых деревьев.

— Ак! Это хорошо, — сказал Куонеб. — Тут мы добудем бобров пятьдесят.

И они окончательно уверовали, что действительно добрались до обетованного охотничьего края.

Рольф с радостью остался бы тут до вечера, исследуя заводи, чтобы потом, когда в сумерках бобры выйдут из своих убежищ, попробовать добыть хотя бы одного, но Куонеб сказал:

— Мы поставили только двадцать ловушек, а нужно их сто пятьдесят, не меньше.

И они зашагали к купе сахарных клёнов на сухом пригорке к западу от запруды, сделали зарубки на самом толстом, поставили ловушку и повернули к холмистой гряде на востоке в надежде отыскать путь полегче до ручья, который привёл бы их назад к озеру.

24. Дикобраз

В сущности, Скукум был ещё не очень воспитанным щенком. Когда ему приказывали, он оставался сторожить лагерь, но только если сам полагал это нужным, а не то без колебаний следовал за своим хозяином или вёл его за собой, в убеждении, что человеческой мудрости всё-таки далеко до зрелого собачьего опыта, накопленного ни много ни мало за целых тринадцать лунных месяцев! Но теперь он вёл жизнь, в которой опыт этот не мог его не подводить. Заслышав лёгкое шуршание палой листвы, он ринулся вперёд, и отрывистый, сердитый лай скоро возвестил, что он обнаружил какого-то лесного зверя и не ощутил к нему ни малейшей симпатии. Затем лай стал всё чаще перемежаться коротким воем, в котором злость мешалась со страдальческим воплем. Охотники побежали на звук и увидели, что опрометчивый дурачок снова и снова бросается на большого дикобраза, который спрятал голову под упавший ствол, ощетинил иглы и хлестал хвостом. При каждой атаке морду и пасть щенка усеивали всё новые и новые колючки. Скукум был мужественным бойцом, но не трудно было заметить, что его боевой задор почти угас. Ведь боль, причиняемая иглами, возрастала с каждой секундой и с каждым движением. Куонеб схватил крепкий сук и выгнал дикобраза из его убежища, намереваясь, как решил Рольф, убить его, едва он вытащит голову из-под бревна. Однако колючий зверь, заметив, что появился новый и более опасный враг, не стал дожидаться дальнейшего развития событий, а припустил тяжёлым галопом к ближайшей молодой ёлке и укрылся как мог выше среди совсем тонких ветвей.

Куонеб подозвал Скукума. Вид у пёсика был плачевный: то одной, то другой передней лапой он скрёб морду, одновременно делая неимоверные усилия, чтобы не проглотить вонзившиеся в язык иглы, недоуменно моргал, жалобно поскуливая, принимался тереть голову о землю или о передние ноги. Рольф крепко его ухватил, и Куонеб резким движением начал выдёргивать один ядовитый дротик за другим. Около сорока их он извлёк из дрожащих ног щенка, его головы, морды и ноздрей. Но самыми опасными были иглы, впившиеся в губы и язык. Они уже глубоко ушли в мягкую трепещущую плоть. Сильные пальцы индейца наконец очистили губы щенка. Скукум постанывал, но терпел. Однако он отчаянно завизжал, когда ту же операцию начали проделывать с его носом. Он извивался, рвался из рук Рольфа, и со стороны можно было подумать, что два жестоких балбеса мучают бедную собаку развлечения ради.

К счастью, ни одна игла не успела засесть очень глубоко. Язык был полностью от них избавлен, и Рольф отпустил беднягу, а сам вознамерился посчитаться с колючей свиньёй, которая восседала на ёлке и в ус себе не дула.

Порох и дробь были слишком драгоценны, чтобы тратить их на месть, и Рольф собрался вскарабкаться на ёлку, но Куонеб поспешно его остановил:

— Нет-нет, и не думай. Я один раз видел, как белый полез за кэком. Кэк подпустил его поближе, а потом повернулся спиной и замахал хвостом. Белый закрыл лицо локтем, но иглы вонзились ему в руку в пятидесяти местах, да и лица уберечь ему не удалось. Он полез вниз, но кэк спускался быстрее и бил его хвостом. Тут пальцы у него разжались, он упал на землю и сломал ногу. А рука распухла втрое, и опухоль держалась полгода. Иглы очень ядовитые. Он чуть не умер.

— Ну так я собью его вниз! — воскликнул Рольф и схватил топор.

— Ва! — остановил его Куонеб. — Нет! Мой отец говорил, что кэка просто так убивать нельзя. Только если тебе нужны иглы для каких-нибудь изделий и ты принёс жертву. Убьёшь кэка — быть беде.

И дикобраза оставили в покое, которого он так умело добивался. Ну а Скукум? Что он? Пытка его кончилась, он обрёл свободу. И стал мудрее? Как бы не так! Не прошло и часа, как ему повстречался другой дикобраз, и, помня только о ненависти, которую внушил ему этот зверь, щенок повторил свою роковую ошибку и вновь вынужден был переносить мучительнейшую операцию. Но иначе он погиб бы. Ещё до вечера кара, на которую он обрёк себя своим неразумием, настигла его, и наутро никто не узнал бы в странном пухлоголовом жалком существе, уныло ковыляющем за охотниками, весёлого пёсика, который с таким азартом рыскал по лесу ещё накануне. Прошло много долгих дней, прежде чем опухоль спала и Скукум окончательно поправился, и были часы, когда казалось, что его смерть неизбежна. Тем не менее до конца своих дней он так и не понял, что яростно кидаться на зверей, дерущихся хвостами, — занятие очень опасное и глупое.

— Так бывает всегда, — сказал Куонеб. — Рысь, пума, волк, лиса, орёл — все, кто нападает на кэка, обречены на смерть. Однажды мой отец видел медведя, убитого этими иглами. Он вздумал укусить кэка, и тот набил ему рот иглами, которые не удавалось выплюнуть. Они погружались в дёсны и язык всё глубже, челюсти его распухли, и он уже не мог ни открыть пасть шире, ни закрыть её. И умер с голоду. Моё племя нашло его у рыбной заводи под водопадом. Там было много рыбы. Медведь легко убивал рыбу лапой, но проглотить не мог, и, окружённый едой, он с открытой пастью сдох от голода в этой заводи. Есть только один зверь, способный убить кэка, — оджиг, пекан, самая большая из всех куниц. Он сущий злой дух. И колдовство его такое сильное, что кэк не может причинить ему вреда. Оджиг переворачивает кэка на спину и раздирает его мягкое брюхо. Так бывает всегда. Мы не знаем почему, но мой отец рассказывал, что в дни большого наводнения Нана Боджо плавал на толстом стволе вместе с кэком и оджигом. Кэк вёл себя нагло и пожелал занять самое высокое место, но оджиг был с Нана Боджо почтительным. Он укусил кэка, чтобы дать ему урок, а тот исколол его хвостом. Но манито вытащил иглы и сказал: «Да будет так. Оджиг всегда будет побеждать кэка, а иглы кэка не смогут причинить оджигу никакого вреда».