Марк Твен - Принц и нищий [Издание 1941 г.] Страница 21

«В зал входит джентльмен с жезлом в руке и за ним другой, несущий скатерть, которую, после того как они трижды благоговейно преклонили колени, он постилает на стол; затем они оба снова преклоняют колени и удаляются прочь. Тогда приходят двое других — один опять-таки с жезлом, другой — с солонкой, тарелкой и хлебом. Преклонив колени, как первые, они ставят принесенное ими на стол и удаляются с теми же церемониями, как и первые. Наконец приходят двое придворных в великолепных одеждах; у одного из них в руках столовый нож; простершись трижды на полу изящнейшим образом, они приближаются к столу и начинают тереть его хлебом и солью, причем они делают это с таким благоговением, как если бы за этим столом уже восседал король».

Так заканчиваются торжественные приготовления к пиршеству. Но вот по гулким коридорам проносятся звуки рога и невнятные крики: «Расступись! Король идет! Дорогу его величеству!» Эти возгласы повторяются ежеминутно — все ближе и ближе; наконец чуть ли не прямо в лицо раздаются звуки воинственного марша и окрик: «Дорогу королю!» И вот дверь широко распахнулась, и показалось торжественное, великолепное шествие. Слово опять принадлежит летописцу:

«Впереди идут джентльмены, бароны, графы и кавалеры ордена Подвязки. Все роскошно одеты, у всех обнажены головы; далее идет канцлер между двумя лордами, один несет королевский скипетр, а другой — государственный меч в красных ножнах с вытесненными на них золотыми лилиями, стеблями кверху. Далее идет сам король. При его приближении двенадцать труб и столько же барабанов играют приветственный туш, а на хорах все встают с мест и кричат: „Боже, храни короля!“ Вслед за королем идут дворяне, приставленные к его особе, а по правую и по левую руку его почетная стража из пятидесяти джентльменов, инвалидов с золочеными бердышами в руках».

Джентльмен с жезлом.

Все это было красиво и очень приятно. Сердце Тома сильно билось, и глаза блестели от радости. Во всем его облике было много изящества. Это изящество достигалось именно тем, что Том не делал ни малейших усилий, чтобы достигнуть его, очарованный и поглощенный веселым зрелищем и мажорными звуками, которые окружали его. Да и трудно ли быть изящным в красивом и ловко сшитом наряде, в особенности когда этого наряда даже и не замечаешь.

Том помнил данные ему наставления и отвечал на общие приветствия легким наклонением головы и милостивыми словами:

— Благодарю тебя, мой добрый народ!

Он сел за стол, не снимая шляпы, украшенной перьями, и нимало не смущаясь этой вольностью, так как обедать в шляпе был единственный старинный обычай, равно присущий и королям и Кэнти.

Свита короля разделилась на несколько живописных групп и осталась с непокрытыми головами.

Затем, под звуки веселой музыки, вошла гвардия телохранителей — «самых рослых и сильных людей во всей Англии, специально отобранных для несения дворцовых обязанностей». Но опять-таки предоставим слово летописцу:

«Вошли телохранители с непокрытыми головами, в алой одежде с золотыми розами на спинах; они уходили и входили опять, каждый раз принося новую перемену блюд, сервированных на серебре. Эти блюда принимал джентльмен в том самом порядке, как их приносили, и ставил их на стол, между тем как лорд, предназначенный для отведывания блюд, давал каждому из телохранителей попробовать немного того кушанья, которое тот принес, из страха отравы».

Том отлично пообедал, хотя и сознавал, что сотни глаз провожают каждый кусок, подносимый им ко рту, и глядят, как он глотает его, с таким огромным интересом, будто это не еда, а взрывчатое вещество, которое разорвет их монарха на части. Он старался не спешить и точно так же старался ничего не делать сам для себя, а ждать, пока особо приставленное для этой цели лицо опустится на колено и сделает за него все, что нужно. За весь обед у него не было ни единого промаха — блистательный, великолепный триумф!

Когда обед кончился и Том удалился в окружении пышной свиты, под веселые звуки барабанов и труб, среди грома приветственных криков, — он невольно подумал, что хотя обедать публично не такое уж легкое дело, он все же готов претерпеть эту пытку по нескольку раз в день, лишь бы избавиться от других, более тяжких и мучительных обязанностей своего королевского звания.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Король Фу-Фу Первый.

Майлс Гендон торопливо шагал по мосту, направляясь к саутворкскому берегу. Он зорко всматривался в каждого прохожего, надеясь настигнуть и захватить тех, кого искал. Но надежда его не сбылась. На мосту указали ему, куда эти люди направились, и он мог проследить часть их пути в Саутворке, но там их следы обрывались, и он совершенно не знал, что ему делать дальше. И все же до самого вечера он продолжал свои поиски. Ночь застала его изнуренным, голодным. Цель, к которой он так жадно стремился, была так же далека от него, как и утром. Он поужинал в таверне Табарида и лег спать, решив на другой день встать пораньше и обшарить весь город до последнего переулка. Он долго раздумывал, что предпринять, и в конце концов пришел к такому выводу:

«Мальчик, при первой возможности, убежит от негодяя, выдающего себя за его отца. Вернется ли он в Лондон, в свое старое жилье? Нет! Потому что он будет бояться, как бы его опять не поймали. Что же он сделает? В целом мире у него есть единственный друг и защитник, Майлс Гендон, и он, естественно, попытается разыскать своего друга, если только для этого ему не понадобится возвращаться в Лондон и подвергать себя новым опасностям. Он, вероятно, пойдет по направлению к Гендон-холлу, так как знает, что Майлс собирался итти туда, в свой родной дом. Да, дело ясное, — надо, не теряя времени тут, в Саутворке, отправляться через Кэнт и Монкс-Голм, обыскивая по дороге леса и расспрашивая прохожих о мальчике».

Вернемся теперь к пропавшему без вести маленькому королю.

Оборванец, который, по словам трактирного слуги, подошел будто бы тут же на мосту к королю и молодому человеку, на самом деле не подходил к ним, но следовал за ними по пятам. В разговор с ними он не вступал. Левая рука его была на перевязи, и на левый глаз был налеплен широкий зеленый пластырь. Оборванец слегка прихрамывал и опирался на толстую дубовую палку. Молодой человек повел короля в обход через Саутворк, мало-помалу приближаясь к большой проезжей дороге. Король начинал сердиться, говорил, что дальше не пойдет, что не подобает ему ходить к Гендону, что Гендон обязан явиться к нему. Он не потерпит такой оскорбительной дерзости. Он останется здесь.

Молодой человек сказал:

— Ты хочешь остаться здесь, когда твой друг лежит раненый в лесу? Ладно, оставайся!..

Король сразу заговорил по-другому.

— Раненый? — воскликнул он. — Кто посмел его ранить? Впрочем, не в этом дело. Веди же меня к нему! Скорее, скорее! Что у тебя, свинцовые гири на ногах? Ранен? Поплатится же за это виновный, будь он хоть сыном герцога!

До леса было еще довольно далеко, но они быстро прошли это расстояние. Молодой человек осмотрелся, нашел воткнутый в землю сук, к которому была привязана какая-то тряпочка, и повел короля в лес; время от времени им попадались такие же сучья, служившие, очевидно, путеводными вехами. Наконец они дошли до поляны, где стоял обгорелый дом. Рядом с домом виднелись заброшенные развалины риги. Нигде не было никаких признаков жизни. Кругом царила полная тишина. Молодой человек вошел в ригу, король быстро вбежал за ним. И здесь ни души. Король бросил на молодого человека удивленный, подозрительный взгляд.

— Где же он?

В ответ послышался насмешливый хохот. Король пришел в ярость, схватил полено и хотел броситься на врага, но в эту минуту с другой стороны кто-то захохотал над самым его ухом. То был хромой бродяга, следовавший за ним по пятам. Король повернулся к нему и сердито спросил:

— Кто ты такой? Чего тебе надо здесь?

— Брось эти шутки и перестань бушевать! — сказал бродяга. — Не так уж хорошо я перерядился, чтобы ты не мог узнать родного отца.

— Ты не отец мне… Я тебя не знаю… Я король… Если ты скрыл моего слугу, найди и отдай его мне, или ты горько раскаешься!

Джон Кэнти ответил суровым, размеренным голосом:

— Я вижу, что ты сумасшедший, и мне неохота наказывать тебя; но если ты вынудишь меня, я тебя накажу… Здесь твоя болтовня неопасна, потому что здесь тебя некому слушать, некому обижаться на твои безумные речи; но все же тебе следует держать язык за зубами, чтобы не повредить нам на новых местах, там, где мы будем жить. Я убил человека и не могу оставаться дома, и тебя не оставлю, так как мне нужна твоя помощь. Из мудрой предосторожности я переменил свое имя, — теперь меня зовут Джон Гоббс, а тебя — Джэк, — запомни это раз навсегда! Теперь говори: где твоя мать, где сестры? Они не пришли на условленное место, — известно тебе, где они?