Олег Коряков - Тропой смелых Страница 21

— Миш, а через речку огонь перескочит?

Миша оглянулся на речку и… Это было так неожиданно, что топор выпал из рук. К ним бежал Павел. Его бойкий русый чуб, вылезший из-под перевернутой козырьком назад кепки, весело прыгал, а лицо было сосредоточенно и сурово.

— Где Тикин? — спросил он, остановившись и подбирая топор, который все еще валялся у ног изумленного Миши.

— Лёнька? Он к леснику побежал.

— Ясно. Молодцы! А Веслухин?

— А он куда-то ушел, и… мы не знаем.

— Как так «не знаем»? — Павел спросил это спокойно, не повышая голоса, но взгляд его говорил: «Растяпы!»

— Ну, куда-то травы пошел собирать, недалеко, и все нет и нет.

— Вы искали его?

— Лёнька вон туда бегал.

Павел замолчал, упорно думая над чем-то.

— А вы как здесь? — робко спросил Миша.

Павел не ответил. Он осматривался, вглядываясь в лес. Миша неловко топтался около него. Вова присмирел, его лицо стало очень серьезным, а в рыжих, с искринками глазах, казалось, пробегали огненные переливы.

— Вещи где? — наконец коротко спросил Павел. — Забирайте. Помогу. Идем. — И он быстрым шагом направился к речке, на ходу бросив: — Говорил: может, встретимся. Встретились. Я тут, на торфянике, был.

В этот момент раздался конский топот, и к речке на горячей, вспаренной лошади подскакал всадник. Он был в полинялой солдатской гимнастерке без пояса. Неровная темная прядь волос прилипла ко лбу. За мужчиной, крепко обхватив его, сидел Лёня. Оба они соскочили с лошади и побежали к ребятам. У мужчины были топор и две лопаты.

— Павел! — закричал Лёня. — Откуда вы?

— Потом, потом, — махнул рукой вожатый.

Лесник встревоженно и хмуро вгляделся в лес, быстрым, торопливым шагом прошел в сторону, вернулся, еще раз осмотрелся и сказал не то себе, не то ребятам:

— С Медвежьей пади пал идет… Пластать будет — удержу нет.

— За речку подальше надо отойти, — сказал Павел. — Скоро будут люди с торфяника.

— Айда за мной! — И, размашисто шагая, лесник поспешил на другую сторону речки.

Чувствовалось, что здесь каждая тропка была исхожена им, каждое дерево запримечено. Он и с закрытыми глазами смог бы, наверное, ходить по лесу и не заблудиться. Лесник принял решение: валить деревья, снимать дерн и копать канаву в логу, в километре от речки. Там раньше когда-то проходила просека. Сейчас она поросла негустым кустарником и мелкими деревцами и уже сама по себе представляла преграду для верхового (идущего по верхам деревьев) огня.

— Держи, — протянул лесник лопату Мише, сразу оценив по достоинству крепкую, мускулистую фигуру пионера. — А ты, — обратился он к Лёне, — руби кусты. Малец оттаскивать будет. — Это относилось уже к Вове. А к Павлу: — Мы с тобой лес валить начнем.

Он говорил и делал все быстро, на ходу, не мешкая. Ребята оттащили свои рюкзаки подальше и начали работать. Скоро в лесу что-то затарахтело, и к речке, подминая кусты и подпрыгивая на толстых корнях деревьев, вылетела телега. На ней сидели какая-то женщина, парень и старик, в котором хлопцы разом признали своего ночного знакомца. У всех были лопаты и топоры. Женщина поспешно отвела лошадей в глубь леса. Старик перебросился с сыном несколькими фразами:

— С Медвежьей идет?

— Оттуда.

— А там, — старик ткнул на север, — не проскочит?

— Там Лисья поляна задержит. По ней в обход пойдет. А дальше с торфяника люди должны быть. Вот один уже есть, — кивнул он на Павла.

— Нам бы расшириться…

Лесник скомандовал, чтобы все раздвинулись, увеличив интервалы друг между другом.

Павел подошел к леснику и что-то сказал ему, показывая рукой на лес. Лесник подозвал женщину. Она выслушала его, побежала к лошади, вскочила на нее и скрылась в лесу.

Огонь наступал, еще невидимый для людей. Тот неясный, еле уловимый шум, который Миша услыхал, когда проснулся, все нарастал. Теперь уже можно было различить отдельные удары, какое-то потрескивание и завыванье. Казалось, будто сквозь дремоту слышишь, как бушует на ветру большой костер. Несмотря на боковой ветер, дым, пластавшийся над землей, густел.

Деревья загорались так. Сначала с легким шумом вспыхивали иглы на кончиках веток. Потом в какое-то неуловимое мгновение огненные полосы вреза́лись в глубину кроны, и трепетные вихрастые языки огня смешивались вместе. В то же время пламя всползало вверх по стволу от земли. По коре, как слезы, струилась смола. Огонь охватывал ствол вначале робко, неуверенно, прыгал беспомощно и скатывался вниз, словно кто-то смахивал его с дерева, но, припав к земле, он вдруг взметывался снова и выше, чем прежде. Так он все лез и лез, перебегая и кружась по дереву, пока не сливался с пламенем, идущим сверху. После этого вся сосна, дрожа и корчась, полыхала огнем. Что-то трещало в ней, и яркозолотые искры широкими снопами взбрызгивались из пламени. Иногда взлетали целые головни — обугленные раскаленные куски дерева, обвитые дымной пеленой. Поднявшись высоко и чуть помедлив в воздухе, они снова падали в огненное месиво.

Страшная, неуемная стихия надвигалась на горсточку людей. Всепожирающей громадой медленно, но неотступно полз лесной пожар. А люди, казавшиеся перед ним такими маленькими, беспомощными, обреченными, не только не бежали, а встали на рубеже, готовясь дать огню бой. Несколько лопат и топоры — вот все, что было у них… Нет — несколько лопат, топоры и мужество.

Лопаты стали горячими. Не от огня — от трения. Они уже притупились, но всё врезались и врезались в почву. Серо-бурая полоса быстро высыхающей земли ширилась.

На подмогу семье лесника прискакали рабочие с торфяника и колхозники. Те из них, что были с лопатами, стали снимать дерн и рыть канаву, другие принялись валить лес. Деревья рубили вразвал: по одну сторону канавы сосны сваливали вершинами к наступающему огню, по другую — в обратную сторону. От этого просека сразу становилась широкой.

Люди всё прибывали. Они работали быстро и дружно, с какой-то яростью. Миша старался не отстать от взрослых, но это было очень трудно. Спина давно болела, а ноги ослабли и дрожали. «Хоть бы на минуточку присесть!» с тоской думал он, но только ожесточенней ворочал лопатой. В какой-то момент — Миша не уловил его — тяжесть, давившая тело, вдруг исчезла, и уже не нужно стало усилием воли заставлять мышцы работать. Они сами почти машинально делали свое дело. Но это только казалось так. Мышцам стало легче оттого, что воля напряглась предельно, все внимание сосредоточилось только на труде, на этих вот простых движениях: вонзить лопату в землю, отбросить ком, снова вонзить — и так бесконечно. Миша перестал замечать шум, людей, дым — он видел только лопату и полоску земли, которую надо было оголить и углубить.

Глядя на брата и на взрослых, Вова оживился. Испуг прошел, и оказалось, что это очень интересно — воевать с лесным пожаром. Там, где-то впереди, шумливой стеной надвигалось бесноватое пламя. Если смотреть туда долго, становилось страшно. Но долго смотреть было некогда. Вова взглядывал туда лишь изредка, между делом. А дела было немало. Во-первых, он оттаскивал те кусты, которые срубал Лёня. Во-вторых, он помогал взрослым сдирать дерн с земли. В-третьих, нужно было — так, во всяком случае, ему казалось — проверять, как вообще идет работа. И Вова совал свой нос под каждую лопату и самоотверженно предлагал свою помощь всем по очереди. Сначала на него сердились, потом стали просто отмахиваться и, наконец, смирились с ним и даже улыбались, глядя, как этот толстенький веснущатый мальчуган, переваливаясь на бегу, суетится, размахивает руками и непрестанно и деловито бормочет что-то. Вова был захвачен общим энтузиазмом, леность его улетучилась, и если бы — случись такое — кто-нибудь поинтересовался его будущей специальностью, он, не задумываясь, назвал бы профессию пожарника.

Лёня тоже вошел в азарт. Но это был азарт другого рода. Лёня не только проникся, как Вова, общим возбуждением, но и понимал, какую жестокую опасность несет лесной пожар. Обрывки тревожных фраз взрослых, сознание страшной беды, которая надвигалась на людей и грозила погубить миллионы деревьев такого прекрасного леса, смутное, но горячее желание противопоставить слепой, бесшабашной силе природы другую, человеческую, — все это родило в нем порыв вдохновения. Он ни капельки не жалел своих рук, уже покрывшихся ссадинами, и зажегся кипучей, порывистой лихостью. От его суховатого мускулистого тела усталость отскакивала. Лицо распалилось, губы покрылись солеными чешуйками, а серые глаза под взмокшими от пота белесыми бровями поблескивали с дерзким задором. «А ну, рубанем! А ну, трещи! Лети!» то и дело покрикивал он, перебегая от куста к кусту и ловко орудуя топором. Но иногда какая-то тоска щемила, словно крепкой шершавой ладонью захватывала, сердце, — Лёня вспоминал о Диме. «Где же он?» Звеньевой не думал, что Димус мог погибнуть в огне, но… но где же все-таки он, что с ним случилось, куда он исчез?..