Всеволод Нестайко - Незнакомец из тринадцатой квартиры… Страница 22

— Так-то оно так… А всё-таки кладбище… Мертвецы…

— Да какие там мертвецы?! Череп, несколько косточек — вот и всё. Ты ж видел, когда археологи копали. Что там может быть, если он двести лет в земле пролежал… Посмотришь, что от тебя останется через двести лет…

— Всё-таки… Даже череп… Как-то оно…

— Да мы этот череп и трогать не будем, — раздражённо прервал меня Ява. — Саблю и пистолет аккуратненько выкопаем и снова зароем могилу. Никто и не заметит.

— Да, может, хоть деда Саливона спросить?

— А разве это его собственность? Это ж не картошку на его огороде копать… Да и как ты спросишь: «Разрешите вашего прадеда выкопать?» Так, что ли?

— А когда ж копать? Днём?

— Ну, днём, если увидят, сразу по шеям надают.

— А когда ж?

— Ночью.

— Да?

— Ты что, боишься?

— Да нет, но…

— Вот ты хочешь и настоящее казацкое оружие иметь, и чтоб всё было, как в магазине. Больно хитрый!

— Ну ладно, — вздохнул я. — Попробуем.

…Вы бывали когда-нибудь ночью на кладбище? Если не бывали, то и не ходите. Страшно… Так страшно, что сердце останавливается.

Это я теперь говорю, а тогда… Разве я мог показать Яве, что я боюсь, когда он, чертяка конопатый, вёл себя так, будто не па кладбище ночью идёт, а в клуб на кинокомедию.

— Это трусы, заячьи души выдумали, что на кладбище ночью страшно, — весело сказал он. — А па самом деле, чего бояться? Живых нужно бояться, а не мёртвых. Мёртвые тебе уж ничего не сделают. Помнишь, Том Сойер и Гек Финн тоже ходили ночью на кладбище… И ничего.

— Ну уж… ничего… — криво усмехнулся я. — Только у них на глазах индеец Джо убил доктора…

— Ну и что? Подумаешь. Ведь не их же… — Ява, видно, забыл про индейца. — Скажи лучше, что ты просто боишься.

— Чего ж это мне бояться? — проговорил я, едва сдерживая дрожь в голосе. И зачем я вспомнил про индейца, про то убийство?

…Мы прошли мимо крайней хаты и направились к кладбищу. На фоне туманного неба вырисовывались кресты. Луна проглядывала сквозь тучи, с трудом освещая дорогу. Позади в тёмной тишине спало село, даже собак не было слышно. За кладбищем, слева, чернел лесок, а справа голая степь тянулась до самого горизонта. И нигде ни души. Казалось, что в мире только мы и это кладбище. Пригнувшись, мы стали пробираться через кладбище, стараясь не глазеть по сторонам и не присматриваться к могилам. У каждого в руках лопата. Кроме того, у меня была ещё сапожная щётка (вместо специальной археологической — где ж нам было взять её?), а у Явы фонарик, тот самый, механический с динамкой, что я ему когда-то подарил.

Тихо перешёптывалась под ветром в вышине листва деревьев. Где-то поскрипывала сухая ветка, будто кто-то ходил во тьме по кладбищу и скрипел деревянной ногой.

Вспомнил я вдруг, как хоронили недавно, летом, старенькую прабабушку Пети Пашко. У нас на селе умирали не часто, и, конечно, все мы были на похоронах. Я хорошо запомнил её лицо, морщинистое и будто с усмешкой.

И представилось мне, как лежит она сейчас вот тут, совсем рядом, под землёй в гробу. Открывает глаза, шевелится, хочет подняться. Я где-то читал, что иногда ошибочно хоронят тех, кто в летаргическом сие, а в могиле «мертвецы» просыпаются и… Волосы зашевелились у меня на голове, встали дыбом, перехватило дыхание… И тут — вжик, вжик! — словно заскрипели кости.

Это Ява фонариком.

— Вот тут… — шепчет, освещая едва заметный в высокой траве холмик могилы.

— Н-не… н-не вж-жикай… л-лучше уж в темноте копать…

Ява и сам понял, что этот фонарик не для кладбища, — больше не вжикал. Несколько секунд мы молча стояли, прислушиваясь. Потом взялись за лопаты. Одновременно воткнули их в землю, нажали ногой.

И вдруг… Мы так и застыли… Из-за могилы из темноты на нас смотрели большие зелёные глаза. Над ними торчали… рожки! А потом (даже теперь я не могу спокойно это вспоминать) оттуда донёсся нечеловеческий, душераздирающий крик… Такого крика я не слышал никогда в жизни.

В следующее мгновение…

— А-а-а!

Я не припомню, кто из нас первый закричал, но то, что кричали мы оба, это уж точно.

Мы не бежали, мы летели, почти не касаясь ногами земли… Такой скорости, должно быть, не знала наша Васюковка за всю свою многовековую историю. Мы влетели во двор к Яве (он был ближе) и, заперев калитку, подпёрли её поленом.

Можете смеяться, но той ночью мы спали в собачьей будке. Спали, прижавшись с обеих сторон к здоровенной овчарке Рябке. Это была такая злющая псина, что могла самого чёрта загрызть. И как ни убеждали мы себя утром, что мы олухи, что это был самый обыкновенный кот, что как раз коты иногда и кричат так истошно, о новом ночном походе не могло быть и речи. Мы тайком позабирали с кладбища свои лопаты и никому ни слова не сказали о нашем приключении.

Скоро начались дожди, потом зима, и «Запорожская Сечь» на выгоне распалась сама собой. Мы с Явой смастерили из старого трёхколёсного велосипеда ледовый самокат, и утраченный авторитет вернулся к нам снова.

Но после той ночи я сказал себе: «Павлуша, ты никогда больше не пойдёшь ночью на кладбище. Ты должен стать лётчиком, и тебе совсем ни к чему, чтоб ты начал дёргаться и заикаться от страха. Пусть враги твои туда ходят. Пусть они дёргаются и заикаются».

А видите, не прошло и года, как я снова собираюсь ночью на кладбище.

И хотя, как всегда, только при одном воспоминании о той ночи у меня уже полна пазуха мокрого, скользкого, холодного страха, я говорю себе: «Нужно идти, Павлуша. Если б это нужно было тебе самому, ты бы ни за что не пошёл. Но тут дело, ты знаешь, сложное. И ты пойдёшь. Потому что должен вернуть часы хозяину любой ценой».

Я слышу, как рядом со мной вздыхает Ява. Я знаю — он думает о том же самом.

Мы лежим и ждём, пока заснут дядя с тётей. И хоть двери в их комнату закрыты, мы точно знаем, что они ещё не спят. Потому что тихо. А когда они заснут, мы сразу услышим. Да и не только мы: в соседнем доме услышат, ведь окна открыты. Вы не думайте, я очень уважаю дядю и тётю. Они хорошие, добрые и сердечные люди. Дядя передовик производства (на Доске почёта висит) и, кроме того, мастер спорта. А тётя такие коржики печёт — умереть можно от удовольствия! Но что поделаешь, если они… Ш-ш! Стойте!

Начинается! Вот послушайте!

— Хррр-у-у-у… Аур-ур-уррр… Хррррау… Ав-ав-ав… Сь-сь-сью-у-у… Хррря-а-а… Хр-хр-хр-пфу-у-у…

Заснули! Казалось, будто мы попали в пасть к ревущему льву или тигру. Вот уж храпят дядя с тётей, ну и храпят! Если бы кто устроил соревнования в этом деле, они наверняка бы стали чемпионами мира!

Мы встаём и одеваемся. Теперь хоть из пушки пали — они не услышат…

Глава XIII. Ночные приключения. Выстрел в пещере.

Мы выходим на балкон. Достаём из-под ящика ещё днём спрятанную верёвку, привязываем к перилам. Только не думайте, что это мы для какой-то романтики. Боже сохрани! Просто мы вынуждены спуститься с балкона по верёвке, потому что в двери выйти невозможно — некому за нами запереть.

Да и тётка на ночь ключ к себе в комнату забирает. Второй этаж — совсем не высоко. А лазим мы, как обезьяны. Ещё и узлов на верёвке понавязали, чтоб легче было.

Везде темно, лишь на пятом этаже светятся два окна, как будто глаза самого дома. Там мелькают фигуры и слышится музыка — наверно, справляют новоселье (прошла только неделя, как дядя с тётей переехали в этот новый дом у Печерского моста). И оттого, что где-то рядом люди не спят, а веселятся, ночное наше путешествие кажется мне уже не таким страшным и необычным.

Придаёт мне духу ещё и то, что в кармане я крепко сжимаю пистолет — стартовый пистолет дяди. После долгих раздумий и колебаний мы решили его всё-таки взять на всякий случай. Но раз уж мы твёрдо решили быть всегда честными, то написали дяде письмо и положили его вместо пистолета, Вот это письмо:

Дорогой дядя Гриша!

Простите и не сердитесь, что мы взяли ваш стартовый. Он нам до зарезу нужен! Мы идём на серьёзную операцию. Может, и не вернёмся. Тогда ищите наши тела в подземельях Лавры. Иначе мы не могли. Дело идёт о нашей чести. Мы обязательно должны вернуть одному человеку его вещь. Мы не хотим, чтоб нас считали ворами.

На всякий случай прощайте.

Павлуша, Ява.

А костюм мой новый перешлите тогда маме.

Ява.

А мой велосипед пусть отдадут двоюродному брату Володе.

Павлуша.

Что ни говорите, а ночью в Лавру, к могилам, где всякие мертвецы, страшно идти. И так не хочется отдаляться от этих окон освещённых, от музыки их весёлой. Но нужно спешить!

Мы сели в какой-то пустой трамвай, который со скоростью, по-моему, вдвое большей, чем днём, помчал по улицам, всё время тренькая на ходу, как будто со страху. Сошли мы на площади Славы — там, где вечный огонь и могила Неизвестного солдата. И пешком направились к Лавре. Пересекли знакомый Валькин двор, (Знала бы она, что мы сейчас тут! Храпит себе, десятый сон видит!)