Василий Юксерн - Атаманыч Страница 23

— Слушаюсь, господин полковник! — произнес капитан и выскочил из блиндажа.

Полковник посмотрел на ручные часы. Было двадцать два часа двадцать минут.

— Итак, жду еще час и десять минут, а затем, если не будет приказов генерала, начну прорыв. Да, прорыв — и безотлагательно! — проговорил вслух полковник и нажал кнопку.

В дверях показался адъютант.

— Созвать ко мне всех офицеров от командиров рот и выше!

— Есть, господин полковник! — ответил адъютант и исчез.

В штабе полка шло совещание.

Полковник Оскуда коротко разъяснил задачи, стоящие перед окруженной группировкой. Они сводились к следующему: все подразделения должны быть приведены в состояние боевой готовности. В полночь будет начат прорыв кольца. После двадцатиминутной артиллерийской подготовки по сигналу из штаба все подразделения должны броситься в брешь, образованную артиллерией.

Затем полковник обратился к командиру первого батальона:

— Майор Никомура, каков дух в вашем батальоне?

Молодой бравый майор вскочил с места.

— Господин полковник! В батальоне все в порядке. Все ждут приказа к бою и полны решимости победить русских.

— Командир второго батальона, доложите о состоянии вашего батальона.

— Все в порядке, господин полковник! — Широкоплечий майор вытянулся перед командиром. — Боеприпасов достаточно. Продовольствием обеспечены на два дня.

— А каково настроение солдат? — настороженно спросил полковник.

— Настроение?.. — Майор замялся.

— Ну, говорите же, я жду? — нетерпеливо крикнул полковник.

— Некоторые солдаты говорят… говорят, что император…

— Что — император? — заревел Оскуда.

— Говорят, что император издал приказ о капитуляции…

— Что?! О капитуляции?! — Полковник вскочил с места и, подойдя вплотную к побледневшему майору, зашипел: — Это вражеская агитация, рассчитанная на деморализацию наших войск. Каждого, кто заикнется о капитуляции, я приказываю расстреливать как предателя! Понятно?

— Так точно, господин полковник!

— Нет ли подобных настроений в других подразделениях?

— Никак нет, господин полковник! — услышал он в ответ.

Во многих подразделениях подобные слухи ходили среди солдат, но, видя, как взбешен полковник, каждый счел за благо ответить: «Никак нет!»

— Так вот, господа офицеры, — устало проговорил полковник, — повторяю: к полуночи все должно быть готово. Сегодняшний бой решит нашу судьбу.

Оскуда молча кивнул офицерам и опустил голову.

Офицеры переглянулись и в полном молчании покинули штаб.

Капитан Мицубиси был занят «перевоспитанием» русского лейтенанта. «Перевоспитание» явно не давалось. На все вопросы Остапов отвечал презрительным молчанием. Японец то злился и угрожал, то переходил на умоляющий тон:

— Ну что вам стоит сказать всего несколько слов! Мы вам гарантируем жизнь и свободу. И какую жизнь — вам такая и не снилась! Вы получите большой чин, у вас будут деньги, особняк в Токио… У вас будет все, о чем только может мечтать человек, — богатство, роскошь.

Остапов усмехнулся. Как гадок был этот самурай, сулящий ему всякие блага и требующий взамен предательства.

Но японец по-своему понял его усмешку.

— Ну вот мы и нашли общий язык, — залопотал он, заглядывая Остапову в глаза. — Вот и хорошо, давно бы так. Взгляните на карту. Вот это — линия фронта, вернее, кольцо, в которое вы нас зажали. Вы, лейтенант, должны обозначить карандашом, где у вас больше пушек и солдат, а где меньше. Ну? — Самурай протянул лейтенанту карандаш.

— Развяжите мне руки.

— Э, нет! — захихикал японец. — Сначала вы должны заслужить наше доверие. Зажмите карандаш между зубами и начертите, где нужно, крестики.

Капитан сунул ему в рот карандаш. Вдохнув полной грудью, Остапов с силой вытолкнул карандаш изо рта, целя японцу в глаз. Карандаш, оцарапав японцу щеку, покатился на пол.

— Запомните, гады, — крикнул Остапов, — я вас не боюсь и родиной своей не торгую!

— Ах, так? — рассвирепел капитан. — Сейчас ты заговоришь по-другому. — И он бросил солдатам отрывистое приказание.

Тотчас же один из солдат толкнул Остапова на стул, а второй надел на голову лейтенанта обруч. Концы обруча смыкались винтом и гайкой. Завизжал винт, обруч начал все туже и туже сжимать голову.

— Говори! Говори! — кричал капитан.

Острая, невыносимая боль сменилась тупым безразличием. Японский офицер превратился в большую зеленую ящерицу. Вдруг ящерица рассыпалась на мелкие зеленые кружочки. Эти зеленые круги росли и раздувались, как мыльные пузыри, и лопались с треском, напоминавшим хруст костей…

Капитан что-то рявкнул по-японски, и солдат принялся поспешно раскручивать винт.

Японец взглянул на часы. До назначенного срока оставалось двадцать пять минут. Он подозвал солдата и приказал принести бутылку японской водки — саке — и два стакана.

Остапов очнулся и открыл глаза. Голова, казалось, от боли разламывалась на куски.

— Палачи!.. — прохрипел он.

Вошел солдат с бутылкой и стаканами.

— Э, лейтенант, — осклабился самурай, — зачем говорить такие кислые слова? Мы с вами люди военные, наше дело — выполнять приказ. Давайте по русскому обычаю выпьем на мировую. — Он налил в стаканы водку и, приказав солдату развязать пленному руки, протянул стакан. — Садись к столу, лейтенант. Вот так. Выпьем!

Они выпили по одному стакану, потом по второму. Японец рассчитывал, что крепкая саке развяжет язык лейтенанту. Когда бутылка была наполовину пуста, он сказал:

— А теперь, я думаю, мы можем начать деловой разговор. Не так ли, господин офицер?

— Ну что ж, — с напускным простодушием ответил Остапов, — давайте поговорим. Только пусть солдаты выйдут: сами понимаете, посторонние тут ни к чему.

Капитан приказал солдатам выйти и торопливо, очевидно опасаясь, как бы лейтенант не передумал, развернул перед ним на столе карту.

— Налейте-ка еще полстаканчика, для храбрости, — попросил Остапов.

— Охотно! — Капитан налил водки и склонился над картой, не выпуская из рук пистолета.

Остапов взял в правую руку стакан, в левую карандаш и начал водить им по карте.

— Вот здесь проходит овраг. А здесь расположена…

Остапов привстал и со всего размаха ударил японца стаканом в висок. Тот выронил из рук пистолет и ткнулся лицом в карту. Схватив со стола пистолет, Остапов взвел курок, но в это время за его спиной раздался окрик.

— Тс-о-аге! Угокува![1]

В дверях стоял солдат с винтовкой наперевес.

Остапов сделал вид, что поднимает руки, и выстрелил в солдата. Солдат упал. За спиной послышался шорох — это опомнившийся капитан расстегивал вторую кобуру. Остапов навел на него пистолет и нажал спусковой крючок. Но выстрела не последовало.

«Эх, черт, патроны кончились!» — подумал Остапов с яростью. Он бросился на капитана и, повалив его на пол, вцепился ему в горло руками. Японец сделал попытку вырваться, но сильные пальцы впились в него, как когти ястреба. Самурай дернулся несколько раз и замер.

«Получил палач по заслугам! — Остапов поднялся и вытер руки о гимнастерку. — Теперь — бежать!»

Превозмогая боль в раненой ноге, он бросился к двери, но едва ее открыл, как ему в грудь уперлась винтовка второго солдата. Прогремел выстрел, и Остапов, взмахнув руками, упал навзничь.

Когда полковнику Оскуда доложили о смерти капитана Мицубиси и русского лейтенанта, полковник был взбешен.

— Проклятье! Теперь все надежды на получение необходимых нам сведений рухнули. Остается одно — прорываться наудачу!

До полуночи — времени, назначенного для прорыва, — оставались считанные минуты. Командиры подразделений докладывали в штаб о готовности личного состава. Начальник штаба, коренастый пожилой японец в очках с золотой оправой, неизменно отвечал:

— Ждите сигнала…

В половине двенадцатого он пошел к полковнику.

— Господин полковник, до полуночи остается всего тридцать минут. Какие будут указания?

— Что вы меня понукаете? Вы что, думаете, я не знаю, который час? — рявкнул в ответ полковник.

В ту же секунду рядом с блиндажом раздался оглушительный взрыв, за ним другой, третий. И вот уже взрывы слились в единый мощный, неумолкающий гул.

— Дьявольщина! — закричал полковник Оскуда. — Русские опередили нас! Теперь будь что будет.

Он уселся в кресло и, втянув голову в плечи, закрыл глаза.

А запертым в темном блиндаже майору Строеву и лейтенанту Козлюку грохот рвущихся снарядов казался чудесной музыкой.

— Эх, посмотреть бы на самураев, как они себя чувствуют! — прислушиваясь, сказал Козлюк.

— Хорошо бы, — проговорил Строев. — Только их сейчас не увидишь, они позабились, как кроты, в свои норы.