С. Полетаев - История двух беглецов Страница 24

Это был не похититель детей, а переодетый в форму капитана Нептун, и вёл он мальчиков, чтобы совершить над ними обряд посвящения в моряки. А может быть, он собирался заковать их цепями и превратить в рабов? Мысли Даньки метались от одной крайности к другой. А не собирается ли капитан посадить их на гауптвахту в наказание за беспокойства, доставленные родителям? Может, именно это он имел в виду, когда возмущался майором Охапкиной, поучавшей его, как надо воспитывать ребят? И вот он вёл их сейчас, чтобы воспитывать по морской традиции – посадить на гауптвахту, а это не родительский нагоняй, не выговор классной руководительницы, не скучные нотации учителей.

Их ведут, чтобы наказать по всем правилам морской службы. После гауптвахты им ещё впаяют несколько нарядов вне очереди – драить палубу, красить борта, чистить картошку на камбузе. Вдобавок лишат увольнительной на берег. В то время как все матросы будут гулять по городу, заходить в портовые кабаки, кататься на каруселях в приморском парке, шататься по улицам и распевать «Подмосковные вечера», Данька и Сашка только с палубы смогут рассматривать королевские дворцы, минареты, пагоды и всяких иностранных людей. Даже в Африке им не дадут сойти на берег, и туземцы прямо с лодок будут предлагать им бананы, кокосовые орехи, финики и ананасы. На разных языках они будут кричать: «ясават!», «бракумай!», «мурза-мон!», «косы-чук!», что означает в переводе на русский язык: «купи-покупай».

Данька даже слышал крики, когда они подходили к причалу, где стоял катер «Весёлые пескари», а капитан поднял руку и скомандовал:

– Стоп!

Мальчики остановились. Капитан подтянул к себе катер, опёрся на трость, молодцевато и легко, как прыгун с шестом, перебросил своё грузное тело на палубу. Вслед за ним прыгнул Мурзай, и оба провалились куда-то вниз, а вскоре снизу вылетел трап – обыкновенная доска с поперечными перекладинами – и шлёпнулся одним концом на причал. Катер качался, трап ходил ходуном, мальчики топтались перед ним, не решаясь войти.

– Смелее! – донёсся голос из трюма.

«Гр-р-рыу! Бам-хук!» – подал голос и Мурзай, что означало: «Порядок, мальчики! Залазь!»

Данька пошёл, чуть покачиваясь, по трапу. Плюхнувшись на палубу, он уцепился за конец трапа, подтянул его и стал руководить Сашкой. Хрипло дыша, Сашка опустился на четвереньки и пополз, как медведь, но у самой палубы надумал поправить пояс и стал заваливаться набок. Но не упал, а повис на трапе, держась за него руками и болтая в воздухе толстыми ногами. Он так и висел и болтал ногами, пока из трюма не высунулась седая голова капитана с трубкой в зубах. Капитан с минуту спокойно наблюдал, как Сашка висит и дрыгает толстыми ногами.

– Погибаешь? – спокойно спросил он. Сашка затих. – Нет? Тогда отпусти руки и открывай купальный сезон!

Сашка опустил руки, шлёпнулся в воду, зафыркал, как морж, и в два гребка вылетел на берег. Капитан, не вынимая трубки изо рта, повернул голову к Даньке:

– А ты разденься и следуй за ним. Живо, живо! А то вас мать родная не узнает – грязь, срамота!

Капитан скрылся в трюме, и вскоре оттуда полетели на берег мыло, зубная паста, щётка, кусок рыболовной сетки вместо мочалки. А также полосатая тельняшка и штаны – для Диогена. Данька разделся, прыгнул в воду и поплыл к берегу. Брызгаясь и гогоча, мальчики мылись, драили себя, пока на палубе снова не появился капитан:

– Кушать подано!

Мальчики быстро оделись. Диоген в тельняшке и просторных штанах капитана – умора! – был похож на клоуна. Они тут же полезли в трюм, откуда неслись дивные запахи еды.

Нет, это был не трюм, а настоящая кают-кампа-ния, с большим столом посередине, уставленным открытыми банками, хлебом, огурцами и помидорами. На портативной газовой плитке стоял чайник. Капитан в тельняшке, из которой выпирали упругие, ещё совсем молодые мускулы, сидел за краем стола, дымил трубкой и опять что-то писал в своём блокноте. Он на секунду оторвался от блокнота, молча кивнул – упрявляйтесь! – и продолжал попыхивать трубкой, не обращая внимания на ребят, в растерянности глядевших на стол, на Мурзая, сидевшего под столом, где уже стояла для него миска, полная разносолов. Сашка оглядел еду осоловелыми глазами, подтащил к себе творог, вывалил его в миску, вылил туда банку сгущёнки и прямо-таки застонал от наслаждения. Одной рукой он загребал творог со сгущёнкой, другой – заталкивал в рот помидорину, подвигал к себе хлеб, выгребал из банки «Завтрак туриста». Челюсти, уши, брови ходили ходуном. Грудь вздымалась. Над затылком поднимался пар. По вискам струился пот.

Данька, не касаясь еды, оглядывал стены, увешанные картинками из журналов и фотографиями. С одной фотографии улыбалась девочка, с другой грустно и ласково смотрела девушка. С третьей заботливо глядела уже седая женщина. Если всмотреться, у всех были общие черты. Это была женщина в разные периоды жизни. И она имела какое-то отношение к капитану. И куда ни повернёшься, везде она была рядом, как бы наполняя каюту своим дыханием. И ещё одна фотография в рамке за стеклом – портрет худого усатого человека во флотской фуражке. Это был писатель Александр Грин. Модели фрегатов, компасы, затейливые ножи, часы, раковины,– скелеты рыб, причудливые камни – всё это, развешанное по стенам, разложенное на полках, тянуло к себе. Всё это хотелось понюхать, потрогать, рассмотреть со всех сторон. Но внимание Даньки привлекла книжка, с обложки которой улыбался безусый молодой человек, удивительно похожий, на капитана, хотя он и был без очков. Может, это сын капитана? Данька прочёл название книги: «Записки штурмана дальнего плавания». И ослабел от ошеломляющей догадки. Это же не сын, а сам капитан! Он же и есть автор этой книги! А фамилия его Милованов, и его все знают ещё по другой знаменитой книге – «По морям и океанам». И ещё по третьей книге – «Двести пятьдесят дней Севастополя». Автор этих знаменитых книг и капитан, углубившийся в свой блокнот и что-то писавший, – одно и то же лицо!

Пока Сашка, красный от усердия, пожирал подряд всё, что лежало перед ним на столе, Данька бросал в блокнот капитана разведывательные взгляды. Чтобы увидеть, что он пишет. И окончательно установить, кто же он такой. Но капитан перехватил один из таких тайных его взглядов своими добродушными, широко расставленными глазами, и Данька почувствовал в них страшную силу телепатического внушения, и ясно стало, что под видом капитана действовал не кто-нибудь, а главный телепат республики. Данька и капитан сцепились в телепатическом поединке. И Данька сдался. И, сам того не желая, вспомнил о еде, стоявшей на столе, и стал покорно есть. И по мере того, как он ел, аппетит его разгорался всё сильнее и сильнее. И он ничего не мог с собой поделать и понял, что это не его воля, а воля капитана – главного телепата. Голод Даньки стал нестерпимым. Он ликующе осмотрел стол и только сейчас заметил, что от «Завтрака туриста» уже мало что осталось. Он гневно вырвал банку из-под Сашкиного носа и придвинул к себе, но тут же почувствовал, что и творог, залитый сгущёнкой, тоже вкусная еда. И он придвинул к себе тарелку с остатками творога, который раньше не любил, и вырвал из Сашкиных рук кефир который терпеть не мог, и припал к бутылке, словно это был ямайский ром. А когда он оставил бутылку, аппетит уже бушевал, как пожар. И он уже хватал, не разбирая, всё, что лежало под руками: то тюбик с плавленым сыром, выдавливая его себе в рот, то хлеб с колбасой. Он вёл себя бесцеремонно, как завоеватель. Диоген перестал есть. Он не узнавал своего друга. Он решил, что тот заболел и в него вселился голодный бес. Сашка, конечно, не знал, что на Даньку действовал телепатический приказ капитана. На столе почти ничего не оставалось, а Данька готов был есть и есть. И он стал доедать остатки булки, воображая, что это кровавый бифштекс, так силён был ром, возбудивший в нём бешенство аппетита. И всё это время, что ребята были заняты едой, капитан ни разу не глянул в их сторону, он всё писал и писал, попыхивая трубкой, словно был здесь один.

Глава 20. «ПРИВЕТ ВАМ, ЛЮДИ!»

Когда ребята подмели всё, что было на столе, установилась мёртвая тишина, и стало слышно, как скрипит авторучка, носясь по блокноту, и она, эта авторучка, была похожа на ищейку, снующую по палубе, а трубка была похожа на пароходную трубу, извергающую дым, а капитан похож на кочегара в тельняшке. Долго-долго стояла мёртвая тишина, ребята боялись нарушить её. И даже Мурзай замер под столом. А перо всё бегало и бегало по бумаге.

И Данька, следя за бегающим пером, стал выдыхаться, стараясь поспеть за витками ложившихся строк, потому что это уже были не витки строк, а проволока, которую тянули связисты, и за связистами на расстоянии бежали, пригибаясь, моряки с автоматами наперевес, штурмуя вражеские укрепления. Данька знал точно – это были героические черноморцы, освобождавшие Севастополь; они брали сейчас штурмом Сапун-гору, и треск автоматных очередей нёсся по рядам строчек – колючей проволоке, и комиссар в тельняшке, с перевязанным плечом держал в руке флаг и бежал к высоте, чтобы водрузить его там, и кровь стекала по тельняшке, а снизу, со склона, перебегая от камня к камню, мчались краснофлотцы. Они поднимались, падали и снова поднимались. Цепи одна за другой охватывали высоту, но редели, потому что за выступом скалы строчил вражеский пулемёт. Наши огнемёты огненными струями выкуривали из каменных нор последних фашистов, но достать вражеского пулемётчика не могли. Волосы шевелились от горячих вихрей. Данька был в первом ряду наступающих краснофлотцев и первым заметил, как фашист, прикинувшись убитым, остался в тылу у наших ушедших вперёд краснофлотцев, а потом внезапно ожил, стал медленно подниматься и наводить свой наган в спину комиссару с флагом. И вот, когда он уже взвёл курок, чтобы выстрелить в комиссара, поднявшего флаг, в эту самую минуту старший матрос Даниил Соколов сорвал чеку с гранаты и бросил её в окоп, а сам рванулся вперёд, чтобы заслонить собой комиссара. И пуля, выпущенная из нагана фашиста, обожгла его плечо, но он в это время услышал, что граната взорвалась в окопе, и сам, обессиленный, но счастливый оттого, что уберёг комиссара от смерти, стал сползать вниз и тут увидел, как комиссар водрузил между камнями древко с обожжённым полотнищем. А потом вялость, охватившая руку, стала расползаться по всему телу, подбираться к сердцу и голове, он упал и заелозил руками по россыпи камней…