Иштван Фекете - Терновая крепость Страница 24

Дюла греб не переводя дыхания, и лодка была тяжелой, и рыбина сопротивлялась изо всех сил.

— Греби, не зевай по сторонам! Он уже притомился, чую… Катушка вертелась не так быстро, как раньше, и Матуле иногда удавалось придержать рыбу, но лишь на мгновение.

— Теперь давай помедленней. Только не оборачивайся!

Рыба нерешительно тянула то в одну, то в другую сторону. Матула пытался вытащить ее из воды, а она отвечала на это сильными рывками.

— Ты у меня попляшешь! — грозил старик невидимой рыбе, но она, видно, не хотела или не любила плясать и не показывалась из воды.

— Хотя бы голову высунула! Уже не артачится.

Матула дернул удилище и сильным движением подтянул рыбу к самой поверхности.

— Давай багор.

Дюла чуть не закричал, когда из реки наконец вынырнула широкая голова сома. У него была огромная страшная пасть, в воде колыхались усы.

— Пятнадцать кило будет. А то и больше, — прошептал старик. — Не шевелись, не то утащит тебя.

Матула перехватил удилище левой рукой, в правую взял багор и, осторожно наклонившись, подцепил багром рыбу под жабры и сильным рывком втащил в лодку.

Сом ни за что не хотел покориться и отчаянно бился на дне лодки; он так ударил нашего изумленного и счастливого Плотовщика по колену, что тот от страха чуть не свалился в реку.

— Ну, леший, — добродушно ворчал Матула, — пришел тебе конец. — Он продел через жабры сома крепкую бечевку, кукан. — Теперь, уже можно сказать, ты наш. И нам не грех передохнуть чуток.

И два человека с улыбкой переглянулись — долговязый школьник из Будапешта и старый сторож из края камыша и болот. Тут забылись разница в возрасте, пройденный жизненный путь, школа и родственники, табель и подаренные сигары, остался только древний край и рыболовы со своим трофеем, два одинаково чувствующих человека.

Щука теперь отошла на задний план и весила свои подлинные восемьсот граммов. Дюла решил, что даже одно присочиненное слово испортит историю с сомом. Этот хитрец Кендел опять оказался прав: «Действительность может быть прекрасной, даже прекрасней, чем обманчивые мечты».

Довольный Матула вытер вспотевший лоб.

— А удилище не подвело, — сказал он. — Я боялся, как бы не переломилось. Такая рыба в воде — силища. Дай-ка весло. Лодку сейчас мы оставим на реке поближе к нашей поляне, сома я привяжу, а после полудня доставлю в контору.

И когда они пристали к берегу, Дюла с волнением наблюдал, как Матула привязал к борту конец веревки, продетой в пасть сома, и осторожно спустил в воду огромную рыбу.

— Так! С одним делом, стало быть, управились. Ты видел вчера, как я раскладывал костер?

— Видел, дядя Матула.

— Тогда ступай, наготовь дров, топор лежит на своем месте, и разожги костер. Я останусь тут, поймаю еще парочку лещей, а то рыбешек у нас маловато. Сом ведь для нас велик.

Дюла живо выпрыгнул из лодки на берег, обрадованный, да, обрадованный, что не ему предстоит удить. На сегодня было довольно, потому что больше, чем дала ему Зала, она уже не даст. Плотовщику хотелось заняться чем-нибудь другим, увидеть шалаш, Серку, разжечь костер, побыть одному и снова пережить мысленно удивительные приключения.

— Спички на полке, а чтобы разжечь, возьми камыша. Он сложен за шалашом.

— Я мигом, дядя Матула.

— Не торопись, не суетись. Много сучьев не подбрасывай, а то придется опять идти за дровами. Лишь бы костер горел. Кто знает, как сейчас клёв. С топором поосторожней, он острый.

Дюла теперь уже уверенно шел по едва заметной тропке, словно она вела к его родному дому. Ракитовые кусты встречали Плотовщика как старого знакомого и ласково гладили по коленям, взлетали стрекозы, и Серка, беспрестанно махая хвостом, ждал его возле шалаша.

— А мы, Серка, сома поймали.

Потом, прихватив топор, Дюла пошел за сухими сучьями туда же, куда ходил вчера.

«Змея! — вспомнил вдруг он и вздрогнул, но тут же разозлился: — Ну и пусть змея! У меня топор, и я отрублю ей голову!»

Но змеи обитали в другом месте и вовсе не жаждали, чтобы Лайош Дюла рубил им головы. Наш Плотовщик набрал дров и разложил костер так, как это делал Матула. Накануне мальчик внимательно наблюдал за стариком и теперь с удовольствием разжигал огонь. Вниз он положил сухой камыш, на него тонкие веточки, а сверху, как крышу дома, ветки потолще. Подпалил снизу спичкой и, отойдя в сторонку, смотрел на белые струйки дыма, как на чудо красоты, обещание обеда. Он преисполнился чувством извечного счастья. «Что сталось бы с человеком без огня? — подумал он. — Без огня он был бы наг и сир». Дюла начал понимать огнепоклонников.

Потом дым посерел, а летевшие вокруг искры едва различались в ярком солнечном свете.

«Что такое дым? — размышлял Дюла, глядя на костер. — И что такое сам огонь?»

Он, разумеется, учил в школе, что такое горение и теплота, какова роль горючих газов, но здесь сейчас все было иным, таинственным и прекрасным.

«Дрова превратятся в дым и золу, — думал он, — а тепло, горючие и летучие газы — в пар, но все составные части сохранятся, и, если можно было бы снова соединить их, получилось бы опять дерево. Но это никогда не удается. Из дров образуется нечто другое, частица чего-то живого. Теплый воздух поднимется к облакам, дым расползется вокруг, как газ и сажа, зола с дождем уйдет в землю, и благодаря этим веществам снова вырастут разные растения, которые, наверное, съест какое-нибудь животное или они сгниют, то есть опять сгорят, и все начнется сначала. Начнется сначала, — продолжал размышлять мальчик, — а где начало?»

«Ладо плут!» — просвистела на ольхе иволга, но Дюла на нее уже не сердился. Он смотрел на золотисто-желтую птичку и думал, что ее яркие перья, способность летать и гнездо тоже сгорят в незримом пламени жизни. Куда все движется? Во что превратится ее насвистывающий голосок?

Плотовщик подбросил веток в костер.

«Я кормлю огонь», — мелькнуло у него в голове, но его глубокомысленные рассуждения были прерваны резью в желудке, заявлявшем, что настала пора обедать.

Мальчик почувствовал такой сильный голод, что с тоской стал поглядывать на тропинку, где должен был появиться Матула. Пристроившийся рядом Серка тоже не сводил глаз с тропинки, точно говоря:

«И я отчаянно голоден».

Но Матулу пришлось еще долго ждать, пока наконец он пришел, наловив рыбы.

— Не очень-то хотелось лещам попадаться на крючок, но пяток я все-таки поймал. Принеси дощечку. Теперь поглядим на них! Дай нож! Рыбу надо уметь потрошить, а то прорвется желчный пузырь, и мясо станет горьким.

Плотовщик наблюдал за движениями Матулы и подражал ему.

— Тащи сковородку. Сегодня мы поджарим рыбу, поэтому я надсекаю ее. Видишь как?

— Вижу.

Матула с обеих сторон сделал на рыбах частые надсечки.

— Теперь в лещах не останется колючих косточек, только хребет. И тут Дюла уже не размышлял, что такое теплота, дым, горение, газ и даже что такое запах, который в данную минуту он мог назвать только ароматом, так как жарившаяся рыба распространяла вокруг столь соблазнительные газообразные вещества, что в желудке нашего Плотовщика непристойно громко заурчало.

— Живот подвело? — спросил Матула, услышав урчание. — Ну, сейчас будет готов обед. — Потом, перед тем как замолчать надолго, он сказал: — Я привык есть руками.

И Дюла, наклонившись над тарелкой, тоже взял рыбешку в руки.

Они ели, ели и ели. Надсеченное мясо отделялось от хребта, как спелый персик от косточки, и в руке оставались только голова и хребет.

— Дай ему, — указал Матула на Серку, который тыкался носом в бок Дюлы. — Не мешает и ему уделить чуток рыбы.

Через четверть часа не осталось не только ни одной рыбы, но и ни одной рыбьей косточки.

Вкусно было?

Дядя Матула, такой замечательной рыбы я еще никогда не ел.

— Верю. Мы так навалились, что расправились бы даже с сомом. Да, свежую жареную рыбу можно есть без конца. Даже если переешь, худо от нее не станет. А теперь самое время поспать. Когда ты проснешься, меня, наверно, здесь уже не будет, но в сумерки я вернусь. В лодку не лезь, раз грести не умеешь. Если пойдешь куда, примечай дорогу, чтобы не заплутаться, но далеко не забирайся. Вечерком можешь поудить, а рыбу оставь до завтра в воде. Я сейчас выкурю трубочку. Угостить тебя сигарой?

— Нет, нет!

Дюла растянулся на сене. От утренних трудов, непривычного напряжения мышц словно оловом налилось все его тело, но это ощущение уже не было неприятным.

«Я, наверно, не усну», — подумал он и тут же заснул.

Матула попыхивал трубкой и смотрел, как дымок от нее полз кверху, к крыше шалаша. Потом он поглядел на Дюлу и улыбнулся.

«Набирается сил парнишка, — подумал он. — Крепко спит и хорошо ест».

Отложив в сторону трубку, он тоже закрыл глаза.

На этот раз нашему Плотовщику ничего не снилось. Его худое долговязое тело тонуло в пышном сене, и он не проснулся даже, когда одна нахальная муха приняла его нос за обзорную вышку. Расположившись там, она повертела передними лапками, почистила хоботок, вообще чувствовала себя как дома. К счастью, она придерживалась иной веры, чем кровожадные жигалки, и была простой, хотя и назойливой кухонной мухой.