Сергей Голицын - Тайна старого Радуля Страница 25

– А давайте узнаем, какой толщины слой песка, – предложил Миша. – У нас две лопаты, будем копать в двух местах.

Георгий Николаевич не видел ясной цели – для чего, собственно, копать? Пространство обширное, а двумя жалкими лопатами разве можно что-либо обнаружить? Впрочем, если тайна прячется под слоем песка, отчего же не выяснить толщину песчаного слоя? С этого надо начинать разведку.

Он взял лопату и очертил два прямоугольника размером со столик в его светелочке – так он обозначил контуры будущих ям. У геологов такие разведочные ямы называются шурфами. Один шурф он наметил выше по склону, другой – ниже.

Отряд разделился. Копать мягкий и рыхлый песок было куда веселее, чем долбить ломом кирпичный столб. Копали попеременно – один уставал, передавал лопату другому.

Через какой-нибудь час в одном из шурфов край лопаты наткнулся на твердую плотную глину. Толщина слоя песка оказалась совсем небольшая – меньше метра.

А с другим шурфом получился конфуз: копали, копали, и вдруг одна из стенок обвалилась. Да, во всяком деле нужна сноровка, а тут сам Георгий Николаевич оплошал. Он забыл – раз песок такой рыхлый, то при глубине шурфа больше метра нельзя его копать с вертикальными стенками, а надо выводить откосы.

– Ладно, завтра закончим, – сказал он, посмотрев на часы.

Игорь хотел продолжать копать, но Георгий Николаевич, не зная, чем ребята будут заняты завтра и послезавтра, настоял на своем, и они направились по домам.

Следующий день начался как обычно. Ребята с утра переправились через Клязьму, а Георгий Николаевич забрался в свою светелочку.

Сегодня у него работа спорилась. Писал он, писал, откладывал один исписанный лист бумаги, брался за второй, зачеркивал и вставлял отдельные слова и фразы и не разорвал ни одной страницы.

Он писал о том, какое смятение поднялось на Руси после смерти Всеволода Большое Гнездо. Одни держали сторону его старшего сына Константина, другие – сторону второго сына, Юрия. Простые люди жили в страхе, не знали, что с ними станется, толпами переходили от одного князя к другому.

Георгий Николаевич вписал такие слова летописца:

«Многие люди сюду и сюду отъезжаху мятущеся».

Одни недовольные стекались в Ростов, а другие недовольные – во Владимир. Юрий дважды собирал полки и вел их на полки брата Константина. Оба раза дело кончалось миром. Константин уступал и возвращался в Ростов, а Юрий возвращался во Владимир.

Как развивались события дальше, Георгий Николаевич не успел написать. До него донесся голос Настасьи Петровны:

– Простите, а вам он срочно нужен? Может быть, пойдете пока на Клязьму, выкупаетесь?

– Дедушка пишет книгу, к нему сейчас нельзя, – пищала Машунька.

Какой-то незнакомый мужской голос настаивал:

– Нужен, и очень срочно.

Георгий Николаевич приставил глаз к потайной дырочке в стенке и увидел низенького, худенького человечка в чесучовой разлетайке цвета топленого молока, в соломенной шляпе; толстые очки на крючковатом носу придавали всей миниатюрной фигурке незнакомца эдакий деловитый и даже свирепый вид.

Нет, он не из пионерского лагеря. Георгий Николаевич вышел из светелочки и направился к незнакомцу.

– Такси не нашел, пришлось добираться пешком. Прибыл из Владимира по вашему письму. Здравствуйте. – Незнакомец вложил узенькую ладошку в руку Георгия Николаевича и заговорил отрывисто, сухо, словно был чем-то недоволен. – Федор Федорович, – отрекомендовался он, произнеся свою фамилию нарочито невнятно. – Старший научный сотрудник… – Он назвал весьма солидное владимирское учреждение. – Мы все поразились приложенному к вашему письму рисунку. Прошу вас немедленно показать мне обнаруженный вами камень, но предупреждаю – спешу чрезвычайно. Под моим руководством возле Владимира ведутся археологические раскопки. Электричка идет в пятнадцать четырнадцать. Я должен уехать с нею.

– Да подождите, Федор Федорович, не спешите! Поедете со следующей, – взмолился Георгий Николаевич.

Сколько он хлопотал, сколько писал, что Радуль несомненно интереснейшее с исторической точки зрения место. Наконец-то явился археолог! С ним о стольком надо поговорить, посоветоваться, надо показать ему хотя бы Радульскую церковь. Хорошо бы устроить его беседу с ребятами. А он хочет поглядеть на камень бабушки Дуни и тут же исчезнуть.

– Нет-нет, я ни одного гостя не выпускаю без обеда. Через час обед, потом чай, – настаивала Настасья Петровна.

Георгий Николаевич заметил, что археолог вздрогнул и облизнулся. Он понял, что тот голоден, и намотал это себе на ус.

Оба они направились к бабушке Дуне.

Федор Федорович смешно семенил маленькими шажками и говорил, что ему необходимо как можно быстрее вернуться на раскопки древнефинского городища. Там могут быть обнаружены уникальные предметы, а копают старшеклассники, народ легкомысленный… Вдруг он застыл перед домом Ильи Михайловича.

– А любопытная резьба! Напоминает боярский терем. Особенно крыльцо! – воскликнул он. – Русалки, сказочные звери, витой растительный орнамент. Чувствуется в этих завитых стеблях, в этом повороте головы сказочной птицы, что здешние резчики по дереву заимствовали рисунок с белокаменных рельефов[1] двенадцатого-тринадцатого столетий.

Георгий Николаевич начал было рассказывать о радульских плотниках-умельцах – Илье Михайловиче, его покойном брате Павле и их отце.

– Все это очень интересно, но мне дорога каждая секунда, – всплеснул ручками Федор Федорович.

Он засеменил было дальше, но тут же застыл перед домом бабушки Дуни. Сложив свои узенькие ладошки, словно для молитвы и глядя на доску подзора под крышей, он воскликнул:

– Да знаете ли вы, что ни в одном музее нашей страны нет подобной доски с такой датой! Свыше полутораста лет доске!

Тут на крыльцо вышла бабушка Дуня. Она привыкла, что их односельчанин-писатель приводит к ней взрослых и ребят любоваться ее домом, ее знаменитой доской и всем тем, что находится внутри ее дома.

– Послушайте, гражданочка, продайте вашу доску нам во Владимир, любую цену дадим, только продайте, – с мольбой в голосе обратился Федор Федорович к бабушке Дуне. – Знаете, сколько посетителей ее увидят?

Старушка даже обиделась.

– А что мне ваши посетители? – заворчала она. – Я знаю, в городских залах пыль, духота али сырость, электричество день и ночь. Не видите вы, что ли, как изба моя над Клязьмой красуется? Тут на горке доску мою ветерок продувает, солнышко согревает, а крыша – от дождика защита. Мне за мое благолепие телку давали – я не променяла. А писатель своих гостей то и дело приводит… А вы говорите – продайте. Да изба моя останется без доски калека калекой.

– Безнадежное дело, – вставил Георгий Николаевич. Про себя он был очень доволен ответом бабушки Дуни.

– Когда-нибудь в следующий мой приезд попытаюсь уговорить эту скрягу, – шепнул ему Федор Федорович. – А сейчас для меня основное – не опоздать на электричку. Покажите мне наконец, где же тот белый камень!

Насчет скряги Георгий Николаевич не стал спорить. Он наступил на камень ногой и сказал:

– Вот он. – Потом обернулся к старушке и попросил ее: – Как бы нам на вашего льва посмотреть?

– Вы что же, каждый день мой порог переворачивать будете? – проворчала она, словно бы начиная сердиться.

– Да, хотел бы перевернуть, только сил у нас не хватит. – Георгий Николаевич обратился к Федору Федоровичу: – Мы ведь с вами вряд ли справимся? Вот тут недалеко школьники-туристы в палатках живут. Я их попрошу – они помогут. А сейчас пойдемте ко мне обедать. Пожалуйста, пойдемте, жена вас так приглашала. Пропустите электричку, поезжайте со следующей.

– Нет-нет, мне крайне необходимо ехать сейчас, – упрямо повторял Федор Федорович, облизывая губы и потирая живот. Как видно, в нем происходила борьба между археологическим долгом и желанием утолить голод. – Давайте попытаемся перевернуть вдвоем, вот и старушка поможет.

Но бабушка Дуня, ссылаясь на хворь под ложечкой, помогать решительно отказалась.

По счастью, в этот момент показался Илья Михайлович. Он подошел. Георгий Николаевич знаками объяснил ему, что надо делать. Радульский Илья Муромец опять потер ладонями, опять крякнул, нагнулся и разом перевернул камень.

Федор Федорович ахнул, тут же упал на колени и, забыв все на свете, точно сам закаменел; однако через минуту опомнился и, низко наклонившись над камнем, стал понемногу счищать ладошкой комья земли и при этом лихорадочно пыхтел. Он долго поочередно рассматривал все запутанные изгибы переплетающихся между собой львиных хвостов и языков, каждый каменный листик, каждый каменный цветок, потом вскочил, поглядел на Георгия Николаевича снизу вверх сквозь свои свирепой толщины очки и трагическим шепотом произнес:

– Настоящее белокаменное чудо!