Иштван Фекете - Терновая крепость Страница 26

«Промазал тигр, — усмехался он. — А ведь чуть не сцапал меня!»

— Пошли дальше, Серка. Коршун вряд ли вернется, да мы все равно не убережем птенцов. Они сами будут осторожны.

Теперь мальчик с собакой явно приближались к широкой водной глади, потому что птичий гомон усилился, хотя и звучал более приглушенно, чем утром. Птицы носились повсюду. Но по полету Дюла узнавал лишь некоторых из них. И травы, деревья, летающих и водяных насекомых он знал далеко не всех.

Впрочем, Плотовщик чувствовал себя здесь уже почти как дома, и боль в мышцах как будто унялась. Места теперь были ему знакомы. Вдали вырисовывался большой вяз, растущий на границе луга, в зарослях камыша — холм Терновой крепости, а позади виднелась излучина реки, и Дюла четко представлял себе, где находится шалаш. Он не видел его, но представлял, где он, и мог бы провести прямую линию между старой лодкой и шалашом и вообразить, что сам он стоит в одном углу треугольника, в двух других углах которого расположены вяз и шалаш.

Притом Плотовщик не отдавал себе отчета, откуда он все это знает. Он иногда останавливался и смотрел на свою тень, которой прежде не пользовался для определения времени, а теперь он думал: наверно, пять часов. Впрочем, бег времени, несмотря на сытный обед, отмечал и его желудок.

У Плотовщика, конечно, были часы, но по совету Матулы он оставил их дома.

«Во-первых, какая разница, сколько времени показывают часы, — сказал Матула. — Сколько времени есть, столько есть. Во-вторых, стукнутся еще обо что-нибудь, вода в них попадет. Словом, они ни к чему. Но можешь захватить их, если тебе охота».

И часы остались дома, да они и не были здесь нужны. Здесь не надо ждать, когда прозвенит звонок, не надо оттягивать минуту утреннего пробуждения. Дюла как-то не замечал, что встает теперь на три-четыре часа раньше, чем в городе, и засыпает сразу после обеда, чего дома никогда не случалось.

«Фррр…» — затрещал яркий фазан, вспугнутый Серкой, и наш Плотовщик присел от неожиданности, а собака возбужденно бросилась по свежему фазаньему следу.

«Здесь он пробежал, — сопел Серка. — Здесь он пробежал!»

— Серка, только попробуй еще раз меня напугать! — рассердился Дюла, но собака посмотрела на своего друга как ни в чем не бывало.

«Прекрасная птица, верно? — била она своим коротким хвостом. — Лакомый кусочек!» — И она еще раз ткнулась мордой в траву.

— Серка, вперед!

Когда Плотовщик подошел к широкому разливу, птицы не поднялись в воздух. Они сидели довольно далеко от него, и было их раз в десять меньше, чем на заре, но теперь, видно, они совсем не испугались.

«Почему они не испугались?» — задал себе вопрос Дюла и только позднее понял, что птицы, бодрствующие всю ночь на воде и в камышах, в бессильном страхе следят за опасностями, таящимися во мраке. Птицы лишены обоняния, слух не всегда их выручает, а острый глаз никого, за исключением сов, во тьме не спасет. Поэтому сон у них прерывистый и тревожный: то здесь раздается подозрительный шорох, то там кто-то вскрикивает — это вышли на охоту проголодавшиеся ночные хищники.

В воде выдра, в камышах лисица, хорек, ласка, горностай, а если мало попадается мышей и перевелся майский жук, то и большие совы нападают на спящих птиц.

В страшном напряжении проводят они всю ночь до рассвета, пока не становятся различимыми окружающие предметы, но и тогда при первом подозрительном шелесте они стряхивают с себя оцепенение, и стремительно взлетают.

Но теперь был тихий, ранний вечер, и птицы не обращали внимания на мальчика и собаку, которые шли по берегу. Мальчик, правда, останавливался, но на большом расстоянии, и поэтому цапли продолжали наставлять своих птенцов, чирки ныряли, чайки с хриплым криком нападали на неосторожных рыбешек и с добычей в клюве взвивались вверх.

«Отчего рыбы не замечают птиц?» — спрашивал себя Дюла, еще не зная, что рыбы не видят происходящего над ними так же, как не видел бы человек, если бы не задирал голову. Но для такого движения человеку служит шея, а у рыбы ее нет. К тому же рыбы близоруки. Когда они замечают опасность, обрушивающуюся на них сверху, как летящий вниз камень, то спасаться уже поздно.

Дюла не отнимал от глаз бинокля и с благодарностью думал о том, кто так хорошо отшлифовал эти линзы. В неподвижной воде неподвижно стояла свая, а на ней — неподвижная черная птица.

«Точно темно-зеленая бронзовая статуэтка, мелькнуло в голове у Плотовщика. — Для гуся она мала, для чирка велика. Кто же это? Ого! А та, другая, откуда взялась?»

Возле сваи вынырнула точно такая же птица с довольно большой рыбой в клюве. Первая словно лишь того и ждала, она сразу нырнула, а вторая вспорхнула на ее место. Дюла отлично разглядел рыбу, трепыхавшуюся в ее клюве, и брызги воды, летевшие с ярких перьев. Птица устроилась поудобней и без особого усилия проглотила рыбу шириной в ладонь.

«Ух ты! — изумился Плотовщик. — Вот здорово! Но кто это? И рыба еще билась у нее в клюве. Неужели и в зобу будет биться?» Но этого Дюла уже не видел: грудь статуэтки оставалась неподвижной. Да и не мог видеть, потому что зубчатый клюв дробил рыбью голову, и даже если рыба еще подавала слабые признаки жизни — некоторые рыбы дергаются, когда их потрошат, — то, попав в крепкую желудочную кислоту, она перестала шевелиться.

— Ты смотришь на баклана? Дюла чуть не выронил бинокль. Этот негодник Серка убежал от него и радостными прыжками встретил своего хозяина, когда тот был еще далеко.

— Башковитая птица.

— Баклан? — переспросил мальчик, надеясь, что старик не заметил его испуга.

— Баклан. Его еще называют морским вороном. Он плавает, как рыба, ныряет, как выдра, и прекрасно летает. Прожорливые птицы, но трогать их нельзя, потому что в нашей стране они сохранились только здесь да еще кое-где. Из дома тебе шлют привет. Не верят, что ты сам поймал сома…

— Да я и не сам поймал.

— Нет, сам. Правда, вытащил его я, но они про это не спросили. Нанчи прислала пирог, перец, мясо, хлеб и прочее. А еще я принес письмо.

— Где оно, дядя Матула?

— Где-то в мешке. — Матула и не думал искать письмо, а Дюла старался скрыть, что сгорает от нетерпения. — Поди, не срочное.

— Не-ет, — пролепетал Дюла и тут же проклял себя: «Скотина с огромными рогами. Опять ляпнул, не подумав!»

— Говорили, какой-то Бела прислал.

— Кряж! — воскликнул Дюла.

— О Кряже речи не было.

— Ну тогда очень срочное, дядя Матула. У него мама болеет. Дело в том…

— Тогда иди сюда. — Старик опустил рюкзак на землю. — Вот оно, письмо.

Дорогой Дюла! (Плотовщик улыбнулся при виде знакомого, кудреватого почерка.)

Сообщаю тебе, что от радости я совсем рехнулся. Врач дал маме путевку на курорт, совсем бесплатно, и даже ругался, почему она раньше молчала. Представляешь, мне пришел перевод на сто форинтов, а где место для письма отправителя, написано: «Приезжай к нам, Кряж. Твоего друга Плотовщика заели комары, и он зажарился на солнце; впрочем, он чувствует себя отлично». И подпись: «Дядя Иштван». Представляешь? Мама стирает и гладит теперь уже наше белье и не злится на дядю Тезу, говорит: такой превосходный человек, совсем как мой папа. Я встретил Кендела с той самой красавицей, и он заявил: «На следующей неделе наша свадьба. Что ты скажешь на это. Кряж?» Что же я мог сказать? А его невеста так звонко смеялась, — нет, она не учительница арифметики, не может быть. На следующей неделе мы выедем тем же поездом, что и ты. Мама поедет дальше, на курорт, лечить ноги, а я сойду у вас. Жди меня в субботу. Твои родители тебя целуют. И мама Пири тоже, и я, и моя мама. Привет дяде Иштвану и спасибо ему за сотню. Я потом отдам долг. Тебя обнимает твой верный друг.

Кряж.

Приписка. Я встретил Дубовански. Каждый день ему надо решать по три примера, пока не приедет старый Дуб. Представляешь?

Дюла теперь мог думать только о Кряже и Кенделе. Он еще раз перечитал письмо.

— Ну как, срочное?

— Нет. Пожалуй, не очень.

— Ну тогда пошли. Серка, не нюхай мешок, не то получишь по носу.

— Дядя Матула, к нам приедет Кряж.

— Этот Бела? Значит, его зовут Бела Кряж?

— Нет, Бела Пондораи. Но мы прозвали его Кряжем. В нашем классе у всех прозвища.

— А у тебя какое?

— Плотовщик, — признался Дюла и тут же пожалел об этом, потому что заметил в глазах старика лукавую смешинку.

— Плотовщик? Для такого прозвища ты малость хлипкий, но мы позаботимся, чтоб ты поздоровел. — Матула стал сразу серьезным. — Пошли. Вперед, Серка, вечно ты крутишься под ногами.

Теперь в спину Дюле светило вечернее солнце, и вся местность словно преобразилась, в особенности потому, что у него в кармане лежало письмо друга. Мысленно он уже представил себе встречу на станции, и если он расскажет Кряжу про сома, то…