Марк Твен - Принц и нищий [Издание 1941 г.] Страница 26

Ее усталый язык мог наконец отдохнуть, так как король, вдохновленный пожирающим его голодом и соблазнительным запахом, исходившим от брызгавших пеною горшков и кастрюль, пустился в долгие, красноречивые описания разных лакомых блюд. Через три минуты женщина уже говорила себе:

«Ну, конечно, я была права: он работал на кухне!»

А король называл все новые и новые блюда и обсуждал их с таким воодушевлением и знанием дела, что женщина говорила себе:

«Откуда он знает столько кушаний да еще таких изысканных, которые подают за столом только у богачей и вельмож? А, понимаю! Теперь он оборванец, но прежде, пока не свихнулся, должно быть, служил во дворце; пожалуй, он даже работал на кухне у самого короля! Надо испытать его!»

Чтобы проверить свою догадку, она велела королю присмотреть за кушаньем, намекнув, что он может и сам постряпать, коли у него есть охота, и прибавить к обеду одно-два блюда лишних. Потом вышла из комнаты, сделав знак своим детям следовать за нею. Король пробормотал: «В былые времена такое же поручение было дано другому английскому королю, нет ничего унизительного для моего достоинства заняться делом, до которого снизошел сам Альфред Великий.[26] Но я постараюсь лучше его оправдать доверие своей хозяйки, так как у него пирожки подгорели».

Намерение было доброе, но исполнение оказалось много хуже; скоро и этот король, как тот, углубился в свои мысли, и случилась та же беда: стряпня подгорела. Женщина вернулась во-время, чтобы спасти завтрак от окончательной гибели, и быстро вывела короля из задумчивости, обругав его на совесть и без всяких церемоний. Затем, видя, что он сам огорчен тем, что не оправдал ее доверия, смягчилась и опять стала доброй и ласковой.

Мальчик вкусно и сытно позавтракал, и после еды приободрился и повеселел. Этот завтрак был замечателен тем, что и хозяйка и гость относились друг к другу снисходительно, забывая о высоте своего звания; и в то же время ни гость не сознавал, что ему оказывается милость, ни хозяйка. Женщина собиралась покормить этого бродягу объедками где-нибудь в уголке, как кормят бродяг или собак; но ее мучила совесть, что она изругала его, и ей хотелось чем-нибудь это загладить, и она посадила его за один стол с собою и своими детьми и, умышленно подчеркивая это, обращалась с ним как с равным. Король, со своей стороны, укорял себя за то, что не оправдал доверия семьи, которая отнеслась к нему так ласково, и принудил себя искупить свою вину, снизойдя к ним и не требуя, чтобы фермерша и дети стояли и прислуживали ему в то время, как он будет кушать один за столом, как приличествует его сану и званию. Каждому из нас полезно иногда отложить в сторону свое чванство. Добрая женщина весь день была счастлива, хваля себя за свое снисхождение к маленькому бродяге; а король тоже был доволен собой, своим смирением и милостивым отношением к простой крестьянке.

Когда завтрак был съеден, фермерша велела королю вымыть посуду. Это повеление в первую минуту смутило его, и он хотел было отказаться; но потом сказал себе:

«Альфред Великий присматривал за пирожками; без сомнения, он вымыл бы и посуду, если б его попросили. Попробую-ка и я!»

Проба оказалась неудачной; он был очень изумлен, так как думал, что вымыть деревянные ложки и миски — пустое дело. Но это оказалось скучным я хлопотливым; все же король кое-как справился. Ему уже не терпелось продолжать путь; но отделаться от домовитой фермерши было не так-то легко. Она давала ему то одну, то другую работу, он все исполнял добросовестно и довольно успешно. Она посадила его, между прочим, вместе с девочками чистить зимние яблоки; но это у него так не ладилось, что она велела ему вместо того наточить кухонный нож. Потом заставила его расчесывать шерсть, и он скоро решил, что давно перещеголял доброго короля Альфреда в разных показных геройствах, которые выходят такими занимательными в рассказах и исторических книгах; он решил, что с него достаточно. И когда после обеда фермерша дала ему в руки корзинку с котятами и велела их утопить, он отказался. Вернее, он собирался отказаться, так как чувствовал, что надо же где-нибудь поставить точку и что удобнее всего отказаться именно топить котят; но ему помешали. Он через окно увидел Джона Кэнти, с коробом разносчика за спиной, и Гуго!

Она велела ему наточить нож.

Король увидел обоих негодяев, приближавшихся к воротам, прежде чем они успели его заметить; не сказав ни слова, он взял корзинку с котятами и тихонько вышел в заднюю дверь. Он оставил котят в сенях, а сам пустился во всю прыть по узкому переулку.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Принц и отшельник.

Теперь он был скрыт от дома высокой изгородью. В смертельном страхе, он напряг все силы и помчался к далекому лесу. Он ни разу не оглядывался до тех пор, пока почти не достиг лесной опушки; тогда он оглянулся и увидел вдали двух мужчин. Этого было достаточно; он не стал рассматривать их, а поспешил дальше и не убавлял шага, пока не очутился в сумрачной чаще леса. Тут только он остановился, полагая, что здесь он в безопасности. Он чутко прислушивался, но кругом стояла глубокая, торжественная тишина — жуткая тишина, угнетавшая душу. Лишь изредка, напрягая слух, он различал звуки, но такие отдаленные, глухие и таинственные, что казалось — то были не настоящие звуки, а лишь стонущие и ноющие призраки умерших. Эти звуки были еще страшнее той тишины, которую они нарушали.

Вначале он хотел до самого вечера не двигаться с места; но он вспотел, и ему скоро стало холодно; пришлось итти, чтобы согреться ходьбой. Он пошел прямиком через лес, надеясь выйти где-нибудь на дорогу, но ошибся. Он все шел и шел; но чем дальше он шел, тем, повидимому, гуще становился лес. Темнело, и король понял, что скоро наступит ночь. Он содрогнулся при мысли, что ему придется провести ночь в таком жутком месте; он стал торопиться, но от этого двигался еще медленнее, так как в полутьме не видел, куда ступает; спотыкался о корни, запутывался в ветвях и кустах.

И как он обрадовался, когда наконец увидел слабый огонек! Он осторожно подошел к огоньку, часто останавливаясь, чтобы оглядеться и прислушаться. Этот огонек сиял в оконце убогой маленькой хижины. Оконце было без стекол. Король услыхал голос и хотел убежать и спрятаться; но, услышав, что тот, кому принадлежал голос, молится, передумал. Он подкрался к единственному окну хижины, — приподнялся на цыпочки и заглянул внутрь. Комната была маленькая, с земляным полом, плотно утоптанная; в углу было устроено ложе из соломы, покрытое изодранными одеялами; тут же у постели виднелись ведро, кружка, миска, несколько горшков и сковородок; рядом невысокая скамейка и табурет о трех ножках; в очаге догорало пламя. Перед распятием, освещенным одною только свечой, стоял на коленях старик, а возле него, на старом деревянном ящике, рядом с человеческим черепом лежала раскрытая книга. Старик был большой, костистый; волосы и усы у него были очень длинные и белые, как снег; на нем было одеяние из овечьих шкур, ниспадавшее от шеи до пят.

«Святой отшельник! — сказал себе король. — Наконец-то мне повезло».

Отшельник поднялся с колен. Король постучался. Низкий голос ответил:

— Войди, но оставь грех за порогом, потому что земля, на которую ты ступишь, священна!

Король вошел и остановился. Отшельник устремил на него блестящие, беспокойные глаза и спросил:

— Кто ты такой?

— Я король, — услышал он ответ, простой и скромный.

— Добро пожаловать, король! — в восторге воскликнул отшельник.

Затем, лихорадочно суетясь и беспрестанно повторяя «добро пожаловать!», отшельник подвинул скамейку к огню, усадил на нее короля, подбросил в огонь охапку хвороста и, возбужденный, забегал по комнате из угла в угол.

— Добро пожаловать! Многие искали приюта в этом святилище, но оказались недостойны и были изгнаны. Но король, отвергший корону, презревший суетные почести, подобающие его сану, и облекшийся в лохмотья, чтобы посвятить свою жизнь освящению и умерщвлению своей плоти, — он достоин, он желанный гость! Он останется здесь до самой кончины.

Король поспешил прервать его и сообщил ему подлинные обстоятельства дела, но отшельник не обратил на него никакого внимания, даже, повидимому, не слышал его, а продолжал говорить с возрастающим жаром и все повышая голос:

— Здесь ты пребудешь в мире. Здесь никто не откроет твоего убежища, чтобы беспокоить тебя мольбами вернуться к пустой и суетной жизни, которую ты покинул, повинуясь божьему велению. Здесь ты будешь молиться, ты будешь изучать священное писание; ты будешь размышлять о безумии и заблуждении мира сего и о блаженстве будущей жизни; ты будешь питаться сухарями и травами и ежедневно бичевать свое тело ради очищения души. Ты будешь носить на голом теле власяницу; ты будешь пить только воду; ты будешь наслаждаться покоем, да, полным покоем, ибо тот, кто придет искать тебя, вернется осмеянный; он не найдет тебя, он не смутит тебя.