Яник Городецкий - Оранжевое лето Страница 26

— А, это… меня Дэм заставил.

— Какой Дэм?

— Мальчик, — объяснил я. Я не стал вдаваться в подробности и говорить, что Дэмиэн Торн теперь мой брат. Морган бы все равно не понял. Особенно сейчас, после тяжелого дня. — Мой друг.

— Ясно. Точно все хорошо?

— Да вроде нормально. Ой! У меня тебе сигара есть. Кубинская. Только она в олимпийке осталась. Знаешь, я к тебе зайду через недельку, наверное, и отдам.

— Ага, — устало сказал Морган, даже не уточнив, куда я собираюсь зайти — к нему домой или в кабинет. Я пожелал ему удачи и пошел к себе.

Я повернул в замке ключ и зашел в квартиру. Она показалось мне удивительно привычной и уютной, несмотря на то, что из мебели в ней стояли только старая раскладушка, один единственный деревянный стол, две табуретки и небольшой шкаф, в котором у меня лежали ластики, карандаши, кроссовки и даже пакет сока. И еще у меня в комнате был мольберт. Я его сам сколотил пару лет назад.

На мольберте я растянул метровый холст. Я нарисовал на нем Лин — в парке, возле дерева. Помню, когда я рисовал, я часто думал, что намного лучше было бы рисовать с натуры — рисовать Лин как есть. И хотя я помнил каждую линию, каждый волос, мне ощутимо не хватало ее лица перед глазами.

Может быть, поэтому получалось не очень быстро. А последнее время, когда ко мне приходил Дэм, он садился рядом и наблюдал за мной, как я рисую, почти не задавая вопросов. Он не мешал мне. Я даже не стеснялся нисколько. Только один раз я разозлился…

— Ну и когда ты уже закончишь? — услышал я за спиной и обернулся, чуть не уронив кисточку от неожиданности. Я был полностью поглощен красками, расслабившись и размечтавшись, поэтому совсем забыл о Дэмиэне. В первый миг после его слов я даже был удивлен тем, что он все еще здесь. Потом я вспомнил, что мальчик встал сзади полчаса назад.

— Ты… все это время тут стоял? — удивился я.

— А ты не заметил, — усмехнулся Дэм и любопытно заглянул мне через плечо. — Так когда?

— Что?

— Долго тебе еще рисовать? Уже все нарисовано…

Я повернулся и придирчиво осмотрел портрет. В общем, мальчик был прав. Прорисовывать прожилки на листиках так старательно, как это делал сейчас я, было вовсе не обязательно. Если начистоту, то и совсем ни к чему — так можно перестараться и все испортить. Я кивнул.

— Да все почти… Вот здесь только еще, и все…

Дэм зашуршал чем-то сзади. Я не стал оборачиваться, о чем потом сильно пожалел. Мальчишка тихо стоял у моего плеча. Потом он заговорил.

— Я год назад книжку прочитал про одного художника, — сказал он. — Я не помню, как его звали. Он, когда маленький был, очень любил природу. Все время убегал из дома и ходил, ходил… просто ходил и смотрел на все вокруг. Говорил, что ему нравится так гулять и смотреть. Вот… А его отец все время ругал его за это. Он говорил — как же так, ты должен учиться, а не бродить непонятно где непонятно для чего… А пацан этот учился очень плохо, потому что ему было неинтересно. Он так и сказал отцу — что на уроках он ленится, потому что это скучно. А рисовать он любил больше всего на свете… Ну, в общем, отец его не понял. Он его запер в каком-то сарае на время. Да, а у того пацана сестра была. И вот он попросил ее, чтобы она принесла ему угольков. И она принесла… Тогда он зажег свечку и стал рисовать на стенах. И вечером отец заходит в этот сарай — а там все стены черные. Знаешь, что он нарисовал? Горы и реки, равнины всякие. Как сумел… Там так и написано было. Ну, в первый раз, наверное, не очень хорошо… В первый раз ни у кого отлично не получится. Но все равно очень красиво…

— И что? — спросил я, не отрываясь от холста.

— Ничего… Потом мальчика этого отдали в монастырь какой-то. Он сначала расстроился, а потом придумал план. Попросил сестру снова принести ему угольков и разрисовал монастырь… Он красиво разрисовал, но ты сам понимаешь… Его оттуда выгнали. И он пошел жить к сестре. Она как раз замуж вышла за художника.

Дэмиэн замолчал.

— Итан, — сказал он после долгой паузы. — Тот мальчишка на тебя похож. Да?

— Это же ты читал, не я…

— Я думал — похож…

— Не знаю. В монастыре мне жить не приходилось.

— Ну… в интернате. Да я не про то совсем. Там просто так писали в книжке… что я этого пацана сразу себе представил. Он на тебя похож.

— Почему не на тебя? — я улыбнулся и повернулся к Дэмиэну. Его любовь к краскам я понимал. Дэм, как и я, мог проводить все свое время с листом бумаги в окружении кистей и красок.

Я опешил. Дэмиэн снимал меня на камеру.

— Ты… в своем уме?! — вырвалось у меня. Мальчик опустил объектив.

— А что? — спросил он.

— Что значит "что"? Зачем?!

— На память… — Дэм кивнул на портрет девушки.

— Сотри это! — разозлился я. — Зачем это нужно?

— Просто так.

— Я сказал, сотри!

— Зачем? Я просто заснял тебя и твою картину. Что такого? Через десять лет захочешь посмотреть, как это было… и посмотришь. И я посмотрю.

— Дэмиэн! Я тебя попросил.

Мальчик сверкнул глазами.

— Ладно, — нехотя сказал он и недовольно защелкал кнопками.

А я забыл об этой истории…

А на стенах я расклеил вместо обоев белую бумагу и часто рисовал там все, что придет в голову. Например, в кухне я однажды нарисовал огромный гоночный красный автомобиль, объезжающий поворот. Это было довольно давно, и я подумывал заклеить иномарку новым слоем бумаги и нарисовать что-нибудь другое, но Дэмиэн вечно меня отговаривал. Он говорил, что получилось точно как в компьютерной игре, даже машина почти такая же.

Я часто смеялся над ним, когда он приходил: в коридоре он предпочитал передвигаться ступенчатыми урывками, потому что через каждые несколько сантиметров на бумаге встречалась фигурка какого-нибудь человека. Дэм приседал и, наоборот, вставал на цыпочки, чтобы все рассмотреть. Особенно он, ясное дело, любил встречать на бумаге себя. А я очень любил в это время следить за его лицом. Вообще смотреть за человеком, увлеченным каким-нибудь делом и уверенным в том, что на него не смотрят, очень интересно. А смотреть за Дэмом интересно вдвойне. Однажды он нашел на стене тонкий набросок двух мальчишек, стоящих на обрыве над рекой и запускающих огромного змея. Один, постарше, держал в руке тонкую нитку, а второй, совсем маленький, что-то говорил и показывал на змея пальцем. Мальчишки были повернуты к Дэму спиной, но он все равно догадался, кто это. Было бы странно, если бы он не догадался.

А один раз он заметил на бумаге неизвестного мальчишку. Он сначала обрадовался, подумав, что это он, но тут же понял, что ошибся. Мальчика этого он не знал и никогда не видел. Он стоял прямо и независимо, прищурившись и сжав губы в тонкую линию. Лицо у него было серьезное, но очень доброе.

— Кто это, Итан? — спросил тогда Дэм, уже почти догадавшись, кто. Слишком большое сходство было между мной этим парнишкой. Только волосы у меня были черные, а у того мальчика совсем светлые.

В комнате, где стояли раскладушка, стол и мольберт, Дэму нравилось больше всего. Стены там я разрисовал красками. Нарисовал улицы парка с фонарями и скамеечками, совсем по-настоящему. Даже воробья на кованом фонаре пририсовал. Дэм очень часто смотрел на эту стену. Смотрел слишком пристально, слишком внимательно, а иногда и оценивающе. Я и не знал, о чем он думал. А он на самом деле хотел, чтобы я нарисовал на стене нас. И Эвана с Лин. Но он меня никогда об этом не попросил, так что узнал я об этом много позже.

На стены я часто вешал наброски, которые никогда не успевал, да и не хотел заканчивать. Я не жалел времени и часто убивал его с карандашом в руках. Я мог нарисовать все, что только ни приходило в голову. Я часто рисовал людей за окном. Мне достаточно было увидеть человека однажды, чтобы хорошо запомнить его внешность, и ничего не стоило нарисовать его по памяти. Дэмиэн восхищенно качал головой и не скрывал зависти. Я бы тоже порадовался, если бы умел делать еще хоть что-нибудь кроме этого.

Иногда я рисовал вместе с Дэмом. Мы сидели за покачивающимся деревянным столом, а вокруг лежали сотни баночек, тюбиков, кисточек и карандашей. Дэм, как и я, растворялся в пестром обилии любимых предметов, и иногда ему, как и мне, приходила в голову мысль — что вот сейчас он проснется, откроет глаза, и не будет ни тюбиков, ни баночек, ни испачканного стола и таких же табуреток, ни даже меня, увлеченно склонившегося над листком.

Но он не просыпался, и я по-прежнему сидел на месте, иногда поглядывая на довольного мальчишку и улыбаясь ему. Мы оба точно знали, что вот это и есть — настоящее счастье. Когда у Дэма ничего не выходило, а я видел, что еще секунда — и мальчишка взорвется и бросит все рисование, я вставал из-за стола и брал руку Дэма в свою, а потом старался исправить то, что у него не получалось. Дэм благодарно сопел над рисунком.