Михаил Колосов - Бахмутский шлях Страница 30

— Сочинял.

— Ну так в цем же дело? Конецно, это немецкая газета, но ведь совсем не обязательно воспевать немцев. Пиши о природе…

— О природе? Вспоминаются стихи, кажется, Грабовского: «Крiз соловьевi хори, нов нiж, вражае стогiн мужика!» Какая природа, когда кругом такое творится?

Лешка горячился. Богомаз был подчеркнуто спокоен. Это меня злило, но я не вмешивался в их разговор. Его девушка тоже молчала, но не была равнодушна. Она то скептически улыбалась, то удивленно расширяла глаза, то молча отрицательно качала головой в ответ на Лешкины слова.

— С тобой можно быть откровенным? — спросил Богомаз.

— Да, — сказал Лешка.

— Послушай, Алексей, я не меньше тебя люблю свою родину…

— Возможно.

— Я знаю себя и говорю, — продолжал Богомаз. — Но обстановка сейцас оцень сложная, нужно цто-то новое, старыми методами, идеями дело не поправишь. Старое рухнуло.

— То есть? — насторожился Лешка.

— А то, цто они больше не вернутся и на них никакой надежды нет.

— Кто это они? Наши, что ли?

— Ну, пусть наши… Я имею в виду большевиков. — Богомаз нервно заерзал на стуле, стал сбивать указательным пальцем пепел с сигареты. — Это уже ясно: они не вернутся. Но и немцы не должны здесь остаться. Нужно найти какую-то новую силу… Пусть будет хоть царь, но только наш.

— Ну и новая сила! — удивился Лешка.

— Я к примеру говорю, — продолжал Богомаз.

— Так что же конкретно? Не пойму тебя: ни те, ни эти, а кто же? Что это за сила такая?

Мне вспомнилась листовка, которую я нашел когда-то зимой. «Вот кто ее писал», — подумал я.

— Надо будить национальные чувства народа. Например, украинцев поднимать на борьбу за самостоятельную Украину…

— А-а! — сказал Лешка. — Понимаю! Ты с националистами связался, Дмитрий?

— При цем тут это?..

— Да ведь националистов немцы пока поддерживают только для того, чтобы с их помощью грабить Украину. Так что, как ни верти, а выходит, что ты помогаешь немцам…

Разговор оборвался — пришла Маша. За ней явились Гек с баяном и Мокина с немцем.

Гек был такой же худющий, как и раньше. Длинная тонкая шея, наверное, не могла удержать голову в вертикальном положении, отчего она почти лежала на плече. Прямые волосы, достававшие до самой шеи, спадали на левое ухо, и Гек постоянно рывком головы откидывал их назад. Он настолько привык делать это движение, что и тогда, когда волосы не падали, Гек все равно резко вскидывал голову. Ему, видать, это очень нравилось.

Лешка поздоровался с ним за руку, спросил:

— По-прежнему играешь?

— Играю! — весело, с гордостью воскликнул Гек.

— Я слышал, что ты женился?

— Чепуха! — отмахнулся Гек. — Просто спас одну девицу от Германии, и теперь она спокойно живет дома со своей мамой. — Гек состроил на лице пошлую улыбку, поставил баян на стул, выскочил на середину комнаты. Раскинув по-женски руки, он прошелся по кругу. Остановившись, вскинул голову, продекламировал: — Умр-р-р-у холостым! — громко засмеялся, сел.

Глаза у него были красные, слезились. От Гека несло самогоном.

Мокина, пышная белокурая девица с немецкой прической, нехотя протянула Лешке руку и, закатив глаза под лоб, проговорила:

— Я знала, что ты не пропадешь, — и, многозначительно качнув головой, плавно прошла через комнату, провела пальцем по стулу — нет ли пыли, уселась. — Садись, Пауль, — указала она немцу место возле себя.

Немец, картавя, сказал всем «здравствуйте», сел возле Мокиной. Мокина, ничуть не стесняясь, смотрела на всех пренебрежительно. У нее было такое выражение лица, будто она еще в детстве понюхала что-то отвратительное, сморщилась да так и осталась с тех пор навсегда с гримасой отвращения.

Гек взял баян, склонился к нему, пробежал пальцами вверх-вниз, посмотрел на немца. Я заметил: что бы он ни делал, всегда посматривал на немца и был очень доволен, когда тот обращал на него внимание.

— Споем, Пауль? — сказал он и заиграл, напевая немецкую солдатскую песенку.

Около казармы,У больших ворот,Где мы прощались,Прошел уж целый год.

Немец улыбнулся, закивал головой, но петь не стал. Он вообще вел себя странно: смотрел на окружающих свысока и в то же время с каким-то любопытством, словно перед ним были не люди, а не виданные им ранее интересные животные. Когда к нему обращался заискивающий Гек, он, не оборачиваясь, кивал в ответ головой.

Мокина запела песенку по-немецки, немец блаженно улыбался, но не всем, а одной ей.

Гек оборвал песню, чему-то громко засмеялся.

— Пауль, Пауль! А вот эту, итальяшкину, а? — И Гек заиграл, задергался весь в такт музыке:

Аккампанелла — БэллаПод столом сидела,Макароны ела…

— О, о! — замахал немец руками, притворно морщась. — Не карош! Макароны!

Гек будто давился смехом, с трудом выговорил:

— Не любит итальянцев! Я знаю, Пауль! Ха-ха! Хочешь, сыграю, что тебе нравится?

Гек растянул мехи баяна, тряхнул головой, и рассыпался мелкими колокольчиками задорный фокстрот. Немец вскочил, завилял задом, пошел с Мокиной танцевать. Минуты через две встал Богомаз, пригласил вежливым поклоном головы свою девицу и с места включился в быстрый темп танца, выделывая длинными ногами замысловатые крендели.

Несколько ребят и девушек, пришедших позже, молча смотрели на танцующих. Лешка подсаживался к ним, разговаривал. С ребятами выходил в коридор курить. Курил он в этот вечер много, почти с каждым, и подолгу.

Поздно вечером, когда уже никого не ждали, пришел Миша Зорин. Загорелый, похожий на цыгана, коренастый, с сурово надвинутыми бровями, он буркнул «здравствуйте», видимо не заботясь, услышат его или нет. Мимоходом сунул руку Лешке, сел в сторонке, посматривая на всех исподлобья. Огромные, жилистые, будто не его, кулаки лежали на коленях.

Я знал Зорина, он и раньше был угрюмый, замкнутый, мало смеялся, но таким суровым и, как мне показалось, ненавидящим все окружающее, он не был. Лешка подсел к нему, что-то спрашивал, говорил, но Зорин, глядя в сторону, лишь изредка кивал отрицательно головой или нехотя отвечал короткими словами.

Раскрасневшаяся Мокина, обмахиваясь платочком, вышла в переднюю комнату, попросила у мамы попить. Мама подала ей воду, спросила:

— Клара, значит, правда, что ты за немца замуж выходишь?

Мокина отняла от губ стакан, оттопырила мизинчик с красным ногтем, удивилась:

— А что? — Брови ее поползли на лоб, изогнулись в дугу. — Разве немец не человек?

— Человек-то человек…

— По крайней мере, хоть жизнь увижу, людей, культуру.

Она отдала стакан, осторожно приложила платочек к накрашенным губам, подошла к двери и стала у косяка, глядя на своего «человека», который стоял посередине комнаты и кричал:

— Давай рюсский игра бутилька!

Его не поняли, пояснила Мокина:

— В бутылку предлагает играть. Крутить бутылку. В чью сторону остановится горлышком, тот должен выйти, поцеловать крутившего и затем сам остается крутить.

— Крутить! Крутить! — орал немец. — Крутить и целовать.

Ему дали бутылку. Я заметил, что девушки напряженно, с испугом следили за вертящейся, как волчок, на гладком полу бутылкой. А она будто нарочно крутилась долго. Наконец почти совсем остановилась, но тут же повернулась еще на пол-оборота и указала на Богомаза.

Все облегченно вздохнули, улыбнулись. Немец не стал целоваться с Богомазом. Вновь завертелась бутылка, и снова все затихли. Теперь она показала на Гека. Тот улыбнулся во весь рот и, изображая из себя жеманную девицу, ломаясь, встал. Но немец не принял его шутки, он начинал сердиться.

— Не карош бутилька, — сказал он и с остервенением покрутил ее.

Бутылка затряслась, дробно застучала об пол, словно больной в лихорадке, несколько раз обернулась, остановилась. И в тот же миг две девушки отодвинулись со своих мест в разные стороны: мол, ни на кого, мимо показывает бутылка. Немец посмотрел на них, плотно сжав тонкие губы, качнул головой, снова нагнулся к бутылке. Теперь она точно показывала горлышком на Машу. Маша вдруг так вспыхнула, словно ей в лицо кипятком плеснули, вскочила с места, кинулась к двери и по пути будто случайно ударила ногой бутылку. Бутылка отлетела к стене, рассыпалась со звоном на мелкие осколки. Злоба перекосила лицо немца, он, скрипнув зубами, забормотал что-то по-немецки, наверное ругательства, так как Мокина укоризненно сказала ему:

— Пауль!..

— Карошо! — угрожающе проговорил немец. — Не хотит целовайт… Тогда танцевайт русский барыня!

— О, это дело! — вскочила улыбающаяся веснушчатая, с челочкой на лбу девушка, которая минуту назад, бледнея, настороженно следила за бутылкой.