Эрнест Cетон-Томпсон - Рольф в лесах Страница 31

Рольф сидел совсем рядом, и впервые музыка краснокожих открылась ему с совсем новой стороны — ведь до сих пор Куонеб пел либо в отдалении, либо ограничивался короткими заклинаниями. А теперь лицо его просветлело, и, подыгрывая себе на барабане, он выводил удивительно красивую мелодию «Войны Калускапа с колдунами», сопровождавшуюся горловыми трелями, и дух его народа засиял в глазах певца. Потом он запел песню влюблённых «Каноэ из коры»:

Загорелись звёзды, выпала роса.К милой я плыву в каноэ из коры.

А потом колыбельную «Злой медведь тебя не схватит».

Умолкнув, Куонеб уставился в огонь. После долгого молчания Рольф нерешительно сказал:

— Моей матери понравились бы твои песни.

Расслышал ли Куонеб его слова или нет, он, во всяком случае, почувствовал дружескую симпатию, которая их продиктовала, и ответил на вопрос, заданный час назад:

— Звали её Гамовини, потому что она пела, как ночная пташка над Асамуком. Я привёл её из жилища её отца в Сагатуке. Мы жили в Мьяносе. Она делала красивые мокасины и корзинки, а я ловил рыбу и добывал пушнину. И мы ни в чём не нуждались. А потом у нас родился сын. У него были большие круглые глаза, и мы назвали его Вивис — «наш совёнок». Мы были очень счастливы. Когда Гамовини пела маленькому, мир словно заливали солнечные лучи. Однажды, когда Вивис уже научился ходить, она оставила его со мной, а сама пошла в Стэмфорд продавать корзины. В порту стоял большой корабль. Человек с него сказал ей, что матросы купят все её корзины. Она ничего не опасалась. А на корабле её схватили, сказали, что она беглая рабыня, и заперли, пока корабль не отплыл. Я ждал, а она всё не возвращалась, и я посадил Вивиса себе на плечи и быстро пошёл в Стэмфорд. Кое-что мне удалось узнать, но все говорили, что не знают, как называется этот корабль, откуда он приплыл и куда поплыл дальше. Им было всё равно. Моё сердце сжигал гнев. Я хотел сразиться с ними. Я убил бы людей на пристани, но их было много. Меня связали и бросили в тюрьму на три месяца. А когда выпустили, Вивис уже умер. Им было всё равно. Мне так больше и не удалось ничего узнать. И я ушёл жить под скалой, чтобы не видеть нашего прежнего дома. Не знаю. Может быть, она жива. Но я думаю, что разлука с маленьким её быстро убила.

Куонеб замолчал. Потом вскочил на ноги. Лицо его потемнело. Он вышел наружу, где в ночном мраке бушевала вьюга. Рольф остался наедине со Скукумом.

Сколько горя изведал его друг! Казалось, в жизни у него не было ничего, кроме горя, и Рольф, задумавшись не по возрасту серьёзно, невольно спросил себя: «А будь Куонеб и Гамовини белыми, могло бы с ними случиться такое? Отнеслись бы к его отчаянию с таким презрительным равнодушием?» Увы, он знал, что нет. И столь же невольно задал ещё два вопроса: «Да существует ли Бог, справедливый и суровый судья?» и «Получит ли хоть кто-нибудь воздаяние за все эти мерзости?»

Индеец вернулся через два часа. Он вошёл в хижину молча, и Рольф ни о чём его не спросил. Но он не замёрз. Видимо, он быстро прошёл не одну милю. Рольф собрался лечь. Куонеб нагнулся, поднял с пыльного пола иголку, которую Рольф потерял накануне, и молча протянул её мальчику, который только утвердительно хмыкнул в ответ и убрал иголку в берёзовый коробок.

44. Пропавшая связка шкур

После, казалось бы, не слишком плодотворного посещения вражеской крепости всякие посягательства на их ловушки разом прекратились. Однако в марте, когда чередование оттепелей и морозов покрыло снег твёрдым настом, по которому можно было передвигаться быстро и без лыж, не оставляя никаких следов, их снова нагло обворовали.

Ещё до бобровой запруды они вытащили из ловушек пекана и несколько лесных куниц. Капканов на бобров у них теперь не было, но их тянуло взглянуть, много ли бобров уцелело и чем они занимаются.

С оттепелями у берега, где били ключи, образовались широкие полыньи, которыми, как ясно показывали следы, бобры часто пользовались, а потому охотники приблизились к берегу, соблюдая все предосторожности.

Они вглядывались из-за упавшего дерева в ближайшую полынью. Куонеб держал ружьё наготове, а Рольф сжимал вывёртывающегося Скукума, и тут из воды поднялась знакомая плоская морда. Крупный бобр проплыл кругом полыньи, принюхался, пригляделся, а затем бесшумно вышел на откос, видимо направляясь к осинке, которую на днях начал обгрызать. Он был совсем близко, и Куонеб прицелился, но Рольф дотронулся до его плеча и указал туда, где среди деревьев неторопливо шла большая рысь. Она пока ещё никого не учуяла, но тут её взгляд упал на бобра, уже трудолюбиво подпилившего осину.

Шкура бобра дороже рысьей, но почти во всяком охотнике живёт натуралист, и люди замерли в ожидании дальнейших событий.

Едва рысь заметила добычу, как распласталась на снегу и стала невидимой. Охотники еле различали её, когда она ползла через прогалину, возвышаясь над землёй словно бы на три-четыре дюйма. Бурелом, бугры, древесные стволы, даже кустики предлагали отличные укрытия, и вот рысьи усы мелькнули в чаще шагах в пятнадцати от бобра.

Скукум просто изнывал от волнения. Хотя он ничего не видел, но до его ноздрей доносились разные завлекательные запахи, и вырывался он теперь с удвоенной силой. Чуткий слух бобра различил шорох этой борьбы. Дровосек бросил работу, повернулся и заспешил к полынье. Рысь выпрыгнула из засады и вцепилась ему в спину. Но бобр был вдвое тяжелее, крутой откос покрывала корка льда, и они съехали к самой воде. Там бобр рванулся и нырнул, увлекая за собой рысь. Оба скрылись в глубине, и охотники бросились туда в надежде, что легко с ними справятся, едва они всплывут. Но скоро стало ясно, что бобр, у которого в воде были все преимущества, утащил своего врага под лёд.

Пять минут спустя уже нельзя было сомневаться, что рысь утонула. Куонеб срубил деревце и сделал багор. Он долго шарил под ледяной кромкой и в конце концов нащупал что-то мягкое. Над этим местом они продолбили топором прорубь и извлекли мёртвую рысь. Бобр, разумеется, спасся и, вероятно, даже не был серьёзно ранен.

Пока Куонеб снимал шкуру, Рольф пошёл пройтись вдоль запруды, но вскоре бегом примчался обратно: он такое нашёл!

Из соседней полыньи некоторое время назад вылез бобр, прошёл двадцать шагов до бугра, который обрызгал своей струёй, из десятка росших там лиственных деревьев выбрал тополь — любимый корм наравне с осиной. Он обгрыз его с большим искусством, но допустил какой-то промах — возможно, потому, что был один, — дерево упало ему на спину, убив на месте и пришпилив к земле.

Вдвоём с Куонебом они без труда извлекли погибшего и покинули запруду с куда более богатой добычей, чем могли надеяться.

Вечером они устроились ночевать в сараюшке. С того достопамятного дня, когда в их капканы попалось сразу шесть бобров, ни один обход не приносил им сразу столько ценных шкур.

Утро выдалось на редкость погожее. Завтракая, они заметили, что далеко на севере — там, куда они никогда не заходили, — собралось небывалое число воронов. Двадцать, если не тридцать чёрных птиц кружили высоко над каким-то местом, громко каркая, а иногда стремительно ныряя вниз.

— Почему они так кружат?

— Сигналят другим воронам, что там есть пища. Глаза у них очень зоркие, видят на десять миль. Вот они и слетаются к падали. Отец говорил, что можно собрать всех воронов, которые живут на двадцать миль вокруг, если положить тушу так, чтобы хотя бы один её заметил. А там они уж подадут сигнал друг другу.

— Не сходить ли нам туда посмотреть, в чём дело. А вдруг ещё пума? — предложил Рольф.

Индеец кивнул, и, убрав в безопасное место связку шкур вместе с лыжами, которые на всякий случай захватили с собой в обход, они зашагали через лес по твёрдому насту. До сборища воронов идти пришлось почти три мили, и, как и прежде, кружили они над можжевеловым болотом — ещё одним оленьим загоном.

Скукуму только того и надо было! Полный боевого задора, он помчался вперёд. Но тут же кубарем вылетел из чащи, взывая о помощи: «У-у-у! У-у-у!» А по пятам за ним гнались два волка. Куонеб подпустил их на сорок шагов, но тут они заметили людей и шарахнулись в сторону. Куонеб выстрелил. Один волк взвизгнул совсем по-собачьи, оба волка прыгнули в кусты и исчезли. Внимательно осмотрев снег, Куонеб с Рольфом обнаружили две-три капли крови. Зато среди можжевельника валялось по меньшей мере десять оленей, зарезанных волками, но довольно давно. Живых оленей они увидели совсем мало, а волков — ни единого; и те и другие бежали при их приближении, благо наст открыл в лесу все дороги.

Они ещё задержались, спустившись в ивняк посмотреть, нет ли там бобровой запруды, и вернулись в сараюшку уже сильно за полдень. Внутри ничего за время их отсутствия не изменилось — только связка шкур исчезла бесследно.

Конечно, наст не сохранил никаких отпечатков. В первую минуту они заподозрили прежнего вора, но затем, продолжая искать какие-нибудь доказательства и вблизи и подальше, наткнулись на обрывки горностаевой шкурки, а ещё через четверть мили — и на остальные её куски. Затем они нашли изодранную шкурку ондатры. Уж не вечный ли враг всех трапперов — росомаха? Хоть это и редкий зверь, но среди этих холмов она, наверное, водится. Ага! Вот и царапины на дереве — обычный знак росомахи, а под ним — клочок ондатровой шкурки. Последние сомнения рассеялись, вор был опознан.