Леэло Тунгал - Половина собаки Страница 32

Другая беда случилась с Труутой, той самой, которая была ябедой в первом классе, в ее пакете с корой крушины учительница нашла бумажку — аптечный ценник и спросила:

— А ты действительно сама собирала, Труута? Ну скажи, а как эта крушина выглядит? И как ты ее обдирала?

— Ну… тети немного помогли. А обдирали бритвенными лезвиями, ну… «Жилетами». Ленинградские «Жилеты» были, ну те, которые трудно достать!

— Но кто же прилепил к ним ценник Ратушной аптеки? Ладно, не плачь теперь, подумай лучше о том, что будет, если все начнут покупать в аптеках самими же ими собранные лекарственные растения? Аптеки опустеют, больные не смогут получить то, что им требуется, — и все только потому, что тебе неохота выполнять свой долг.

Сразу же было решено начать делать стенгазету на этой же неделе. Кроме меня, в редколлегию выбрали еще Пилле и Олава — у Пилле вроде бы хороший почерк, а у Олава, опять же, большая фантазия.

— Тийна, а почему на тебе нет пионерского галстука? — изумилась вдруг Пилле.

— Я… я просто… не пионерка… — пробормотала я.

— Честное слово? — спросил Олав.

— Ангелам нельзя вступать в пионеры! — сострил Мадис.

— Ты что, и бога веришь? — спросила Труута. — А к какой религии ты принадлежишь?

— Нет, я неверующая… Просто… не пришло в голову.

— Дело поэтское! — опять влез в разговор Мадис. — Поэты, слыхать, до того рассеянные, что иногда сами с собой здороваются, со своим изображением в зеркале.

— Значит, так: на первом же сборе примем тебя в пионеры! Мы весной вступили в пионеры всем классом! — решительно сказала Пилле.

И так же, как в первый школьный день в Майметса — как-то легко, весело, — прошел весь учебный год. Пожалуй, если вспомнить, даже слишком прекрасно.

Весной у меня в табеле были только две четверки, а остальные — пятерки. И у маленькой черноголовой Дианы, которая в первый школьный день выглядела такой бесприютной, тоже были только четверки и пятерки. И это было для всех нас очень важно. Выяснилось, что у нее вообще нет матери. То есть, конечно, где-то она есть, только не дома. Мать Дианы года два назад привезла дочку в Майметса к своей матери, Дианиной бабушке, и с тех пор о ней не было ни слуху ни духу. Бабушка Дианы была очень старой и больной, и ее очень радовало, когда мы приходили и помогали внучке учить уроки, стирать белье и гладить. Мы договорились между собой, что каждый принесет для Дианы какие-нибудь свои книги или игрушки. Пилле объявила счастливо:

— Знаешь, Тийна, дома мама меня и близко к стиральной машине не подпускает, только свои ленты для кос могу стирать, а утюг поставлен у нас на высокий шкаф. Но ведь так я же вырасту оторванной от жизни! До чего же хорошо, что у Дианы я могу делать то, что мне не позволяют дома!

И я тоже доверила Пилле свою тайну: где-то в июне у меня появится маленький братик или сестричка. Дядя Эльмар был уверен, что это будет брат, но я больше хотела бы сестричку. У мальчишек ведь такие неинтересные разговоры, к тому же их ни одна живая душа не поймет. Например, хотя бы Мадис: в один прекрасный день он ни с того ни с сего подарил мне сделанный им самим пенал, на крышке кторого были выжжены ромашка и мое имя. Но в тот же день на большой перемене он незаметно прикрепил мне на спину бумажку с надписью: «Ангел, ангел, ангелок — вместо носа кренделек!» Я потом долго разглядывала свой нос в зеркале, и в конце концов мне стало казаться, что он действительно загнутый, как крендель.

Пилле мое сообщение о прибавлении в нашей семье сильно взволновало:

— А как назовете? Если девочка — назовите Ингель. Честное слово, на острове Саарема так называют девочек. А если мальчик… Если будет мальчик, устроим в классе конкурс на лучшее имя, верно?

Я, правда, не слишком верила, что мама и дядя Эльмар согласятся дать своему ребенку имя, выбранное чужими детьми, но все-таки предложение Пилле показалось мне интересным.

Ночью 15 июня дядя Эльмар повез маму в больницу, и сам он при этом был в гораздо большей панике, чем мама. Руки у него дрожали, глаза, моргали, он то и дело спрашивал:

— Линда, ну как? Дотерпишь, а?

Дядя Эльмар суетился, мотался по комнате, а мама стояла спокойно, сумка из полиэтилена с заранее собранным больничным снаряжением болталась у нее на пальце.

— Слушай, по-моему, ключ от машины у тебя в кармане серого пиджака, — сказала она наконец дяде Эльмару.

И действительно, он нашел его там и затем схватил мать под руку, поддерживая.

— Осторожно! Смотри, чтобы не упасть!

Мама погладила меня по голове:

— Будь молодцом, хозяюшка! И не слишком надоедай художникам, ладно?

Часа через два дядя Эльмар вернулся, достал из шкафа бутылку с коньяком и рюмку, бормоча:

— Хотя бы все хорошо обошлось! Нам-то что, мы дома, а она там сейчас мучается… И телефона вот нет в доме — сиди тут, как в мешке!

Он тяжело опустился на стул за кухонным столом, и я впервые увидела, как дядя Эльмар поднимает ко рту наполненную рюмку.

Однако он лишь отхлебнул из нее, а не выпил до дна, похоже, ему это и самому не нравилось — он тотчас же поставил бутылку обратно в шкаф и стал расхаживать взад-вперед по дому.

«Рождение ребенка — радостное событие, чего же он так нервничает?» — подумала я. Глаза у меня слипались от сна, а в ушах еще сквозь дрему гулко звучали шаги дяди Эльмара.

Утром, проснувшись, я увидела, что дядя Эльмар уже ушел на работу, и решила отправиться опять к Сунилам. Крыыт и Кярт говорили уже безо всяких нарушений речи, и за зиму они много чего узнали. Их отец написал с меня удивительную, странную картину: я как бы смотрела к ним в окно и глаза у меня были вдвое больше и голубее, чем на самом деле. За мною видно было голубое небо с белыми облаками-тортами, и в глазах моих тоже плыли два облачка, словно глаза мои были прозрачными. Волосы он написал так, будто они состояли из ржаных колосков, и в них виднелась маленькая пестрая бабочка. На картине я одной рукой держусь за подоконник, а вторая приподнята, вроде бы я хочу, но не осмеливаюсь взять печенье с синими и розовыми глазками, лежащее на подоконнике, такое печенье тетя Марет иногда привозит из города, и я его очень люблю.

В действительности же, дядя Эйвинд писал меня на том самом месте, откуда писал и озеро. И не знаю, разве у меня было когда-нибудь такое боязливое и голодное выражение лица?

Тете Марет я рассказала, как нервничал дядя Эльмар перед тем, как отвез маму в больницу, и после того. Художница утешала меня:

— Твоя мама еще молодая, сильная и здоровая, и сейчас наверняка у тебя уже есть сестра или брат! Когда ребеночка привезут домой, тебе, пожалуй, уже некогда будет возиться с Крыыт и Кярт.

Так оно и вышло. Через неделю дядя Эльмар привез домой маму и крохотного, забавного человечка. Пальчики у него были меньше, чем у немецкой куклы двойняшек, смешной рот — розовый и беззубый, глаза смотрели вроде бы косо. Выглядел он не слишком красиво, замечательным его делало лишь то удивительное обстоятельство, что он умел махать своими крохотными ручонками, закрывать глаза и орать громким голосом, хотя мама и дядя Эльмар постоянно хвалили: «До чего же спокойный ребенок! Какой молодец!»

Молодец получал похвалы и за то, что сосал молоко, сколько хватало сил, и мочил пеленки, едва их успевали сменить. Все равно, чем бы я ни была занята, как только мальчишка начинал вопить, мама кричала:

— Тийна, разве ты не слышишь? Ребенок плачет!

Целыми днями мы с мамой вдвоем были в услужении у «ребенка», ночью за ним присматривал еще и дядя Эльмар. Мне казалось странным, как это маме одной удавалось со мной управляться, когда я была такая маленькая?

Я сказала маме о предложении Пилле провести конкурс имен, но мама сказала:

— Пусть они эти имена приберегут для своих детей! Мой сын — Калев[10], а не какой-нибудь Орландо или Джонни, как теперь многие взяли моду «утонченно» называть своих сыновей. Калев — настоящее мужское эстонское имя, которое звучит и тогда, когда человек становится взрослым!

Когда ездили в город регистрировать имя Калева, мама и дядя Эльмар зарегистрировались. И теперь дело обстоит так, что только я одна ношу фамилию Киркаль, а у мамы и брата фамилия Кару. Дядя Эльмар, правда, думал, что могла бы и я взять его фамилию, но мама возражала: «Для девочки фамилия не имеет существенного значения, лет через десять она все равно сменит фамилию!» И сама я тоже не хотела, привыкла к своей фамилии — Киркаль.

В тот день, когда регистрировали Калева, я снова после большого перерыва смогла поиграть с Крыыт и Кярт. Как всегда, мы играли в ящике для песка в «дом». И мои двойняшки стали ссориться, мол, кому идти за картошкой для супа. Чтобы помирить их, я решила сама сделать это. Больше всего белых камешков, которые Крыыт и Кярт считали понарошку картофелем, лежало под окном дачи, в канавке, вымытой дождями. Я набрала пригоршню камешков и направилась уже «домой», но тут услыхала в раскрытое окно, как тетя Марет в комнате кому-то похвалила меня: «До чего же эта Тийна все-таки молодец — ну прямо маленькая мама! У меня на сердце полное спокойствие, когда дети под ее присмотром! И вишь, произносить „р“ тоже научила малышек она, хотя образованный логопед мучилась и мучилась, и потом махнула рукой: „Может, избавимся от дефекта в переломном возрасте!“»