Илья Бражнин - Страна желанная Страница 4

Готовясь к отпору приближавшимся интервентам и белогвардейцам, укомовцы решили не медля организовать партизанский отряд. Шергин взялся достать оружие, надеясь получить его на Приозерской у одной из красноармейских частей. Обстановка осложнялась с каждой минутой всё больше; дело не терпело никаких отлагательств, и о сне думать не приходилось. Шергин быстро надел только что вымытые сапоги и снова ушёл на станцию.

Через час он вернулся в сопровождении двух деповских рабочих и четырёх красноармейцев. Каждый из них нёс по нескольку винтовок. Быстро сложив винтовки в сенцах, Шергин скомандовал:

— Айда за патронами!

Спутники его пошли по дороге к станции. Шергин задержался на крыльце и позвал Глебку.

— Вот что, — сказал он озабоченно и вынул из кармана потрёпанную записную книжку. — Дело срочное. Замкни сторожку и лети в Ворониху. Найдёшь Квашнина Василья, знаешь? Ну вот. Передашь ему записку мою. Он тебе справит подводу. Ты её гони сюда.

Шергин вырвал из записной книжки листок, сложил его вдвое и подал Глебке.

— Вали. Одна нога здесь, другая — там. Дело первейшей важности. Понял?

— Ага, — кивнул Глебка.

Шергин быстро пошёл к станции вслед за красноармейцами, а Глебка помчался в Ворониху. Не успел он пробежать и ста шагов, как услышал за собой громкий лай. Он обернулся. Следом за ним летел Буян. Глебка усмехнулся и припустил во всю прыть. Буян то отставал от него, то обгонял, и три километра, отделявшие сторожку от деревни, они пронеслись ветром.

Глебка хорошо знал Василия Квашнина — отца Степанка — и направился прямо к его избе. Хозяйство у Василия было бедняцкое, безлошадное. Тощая земля родила плохо, и хлеба своего только-только хватало до весны. За хлеб, за лошадь, за семена приходилось идти в кабалу к местному богатею Дерябину, отрабатывая ему то на смолокурне, то на сенокосе, то извозом. Призыв в армию в четырнадцатом году вовсе подорвал Квашнинское хозяйство. Жена без него влезла в неоплатные долги, и Дерябин закабалил её накрепко.

Революция поломала эту кабалу. Вернувшись с фронта, Василий получил от Советской власти и землю и лесу на постройку. Он поставил себе крепкую избу на свежей расчистке с краю деревни, возле самого леса.

Сюда и примчался Глебка, выполняя отцовское поручение. Дома, однако, ни самого Квашнина, ни жены его Ульяны не было. Только Степанок возился на неогороженном дворе. Его как старшего оставили присматривать за младшими братишками.

— Где батька? — спросил Глебка деловито у Степанка.

— А тебе что? — буркнул Степанок, находившийся в самом дурном расположении духа.

Он терпеть не мог возиться с братишками и сейчас с завистью глядел на Глебку, у ног которого вился весело пофыркивающий Буян.

Глебка не обратил внимания на дурное настроение Степанка. Он был слишком поглощён своими делами.

— Ты говори, когда спрашивают, — сказал он сердито. — Где батька?

Степанок по обыкновению тотчас же сробел и сказал торопливо:

— В сельсовете он, в сельсовете.

Потом придвинулся к Глебке и заговорил, понизив голос:

— Сказывают, на станции ночью больно горело. А я, понимаешь, такое дело, спал, не слыхал. Вот ведь. Ты был на пожаре-то?

— Ага, — кивнул Глебка и, отмахнувшись от дальнейших расспросов Степанка, побежал в сельсовет.

Сельсовет помещался в нижнем этаже большого кулацкого дома. Хозяину дома Мякишеву пришлось потесниться и довольствоваться отныне одним вторым этажом.

Василий Квашнин действительно оказался в сельсовете, и Глебка передал ему записку отца. Квашнин прочитал её и, вздохнув, почесал затылок. С конями в деревне дело обстояло очень плохо. Коней получше взяли для армии ещё в четырнадцатом году, когда началась первая империалистическая война. Брали и позже — в пятнадцатом и шестнадцатом. Совсем недавно провели реквизицию лошадей белогвардейцы. Часть скота пала из-за бескормицы. Кони сохранились по большей части у кулаков. Вот почему, прочтя записку Шергина, Квашнин долго прикидывал, как ему быть, и, наконец, решительно завернул во двор Мякишева.

Мякишев — коренастый, крепкий старик с рябым от оспы лицом и злыми медвежьими глазками — как раз стоял на пороге конюшни и встретил сельсоветчика насторожённым недобрым взглядом. Выслушав просьбу Квашнина о подводе, Мякишев сердито буркнул:

— Нет у меня для тебя коней.

Квашнин сказал хмуро:

— Конь не для меня надобен. В коне срочная нужда по государственному делу.

— Смотри, пожалуйста, какой государственный человек сыскался, — насмешливо скривился Мякишев.

— Из-за пустого поперёк идёшь, Андрей Нилыч, — сказал Квашнин, стараясь сдерживаться, но Глебка видел, как покраснели его впалые щёки, как руки сжались в кулаки. — Только и всего, что в волость сгонять.

— Ах, сгонять! — взорвался Мякишев, злобно брызгая слюной. — Ты пойди наживи сперва своего коня, а потом и гоняй. Больно вы охочи до чужого добра, голодранцы. То молотилку вам давай, то зерно в чужих амбарах считаете, то теперь коня. Думаете уж так и не найдётся на вас управы. Постойте. Недолго уж, недолго…

Мякишев красноречиво повёл короткопалой рукой в сторону леса, из-за которого слышались выстрелы.

— Хватит, — сказал Квашнин с злобной хрипотцой в голосе. — Хрен с тобой, кулацкая твоя душа. Задавись со своим конём.

Он плюнул под ноги Мякишеву и пошёл со двора. За воротами он сказал Глебке:

— Вот ведь каково с ними жить, с кулачьём. — Он с шумом вздохнул и прибавил: — Ты тут подожди. Добуду я тебе коня. Душа с них вон, а добуду.

Он ушёл, а через четверть часа подъехал на телеге, запряжённой плохоньким гнедым меринком.

— На, — сказал он соскакивая с телеги. — Владай. Когда надобность минет, обратно пригони. Да гляди, шибко не езди, меринок слабосильный.

— Понятно, — кивнул Глебка, стараясь говорить густым голосом, каким говорил отец.

Он взобрался на телегу и стал подбирать верёвочные вожжи. Квашнин следил за каждым его движением, и морщинки озабоченности, прорезавшие его лоб, понемногу разгладились.

— Справный мужичок. Сколько же тебе годов?

— Тринадцать, — сказал Глебка важно.

— Ну, ну, — усмехнулся Квашнин, и сухая тёмная его рука ласково легла на Глебкино колено. — Значит, скоро на свадьбе у тебя погуляем. Валяй, валяй, расти. Большие, брат, дела нас с тобой ожидают.

Он заулыбался, потом махнул рукой, и Глебка тронулся в путь, Буян бежал обочиной, изредка оглядываясь на плетущегося ленивой рысцой меринка. Когда Глебка доехал до сторожки, отец уже был дома и возился в сенцах с патронными ящиками. Увидев сквозь отпертые двери подъезжавшего Глебку, он крикнул:

— Молодец, парень. Давай грузись!

Вдвоём они быстро погрузили на подводу винтовки и патроны. Потом отец прикрыл их рогожками, закидал травой и, взявшись за вожжи, сказал.

— Постараюсь к завтрему назад, но, впрочем, как выйдет. Может и замешкаюсь. Ты сбегай на станцию к Рузаеву Ване, телеграфисту. Он тебе мой паёк выправит. Он всё знает.

— Батя, — сказал Глебка просительно. — Я с тобой тоже. А? Я б тебе разгрузиться подмог.

— Нельзя, — сказал отец строго. — Такие дела, что никак тебе со мной нельзя.

Отец потрепал Глебку по плечу и прыгнул в телегу.

— Смотри не озоруй. Да не скучай. Скоро свидимся. Жди.

— Ладно. Буду ждать, — отозвался Глебка, насупясь.

Отец хлестнул меринка по боку верёвочной вожжой, и тот, неторопливо затрусил по схваченной утренником дороге.

Глебка стоял и смотрел ему вслед. На душе его было неспокойно. Буян стоял рядом с ним и, навострив уши, тоже смотрел вслед удаляющейся телеге. Вот всё глуше цокот копыт и трескучий грохоток колёс. Вот всё меньше становится и меринок, и телега, и отец. Вот скрылась подвода за поворотом… А Глебка всё стоял и смотрел на то место, где ещё минуту тому назад был отец, махнувший на прощанье рукой.

ГЛАВА ПЯТАЯ. СТОЯТЬ НАСМЕРТЬ!

Расставаясь с сыном, Шергин рассчитывал следующим утром вернуться на Приозерскую. Но события назревали с угрожающей быстротой и опрокинули все расчёты.

Шергин, как и все местные коммунисты, не знал в эти дни ни минуты покоя, ни часу отдыха. Едва приехал он в волость с винтовками и патронами, как стало известно о критическом положении в районе станции Приозерской.