Владимир Клименко - ... В среду на будущей неделе Страница 4

При воспоминании о таинственных шептунах мысли Павлика переключились на них. Рохля… Звучит-то как противно! А какой он из себя, этот Рохля? И как узнать второго, который говорил таким суровым басом?

Павлик перевернулся со спины на бок и посмотрел в темно-лиловый круг иллюминатора, пересеченный пополам черной чертой горизонта. Чуть выше этой черты тускло блестела одинокая звездочка. Стало еще тоскливее. Затерянная в небесном океане, эта звездочка напоминала сейчас Павлику его самого, такого одинокого среди морских просторов.

Глыбин громко храпел на нижней койке, широко разбросав руки и ноги. Он храпел так же сердито, как и разговаривал. Простыня оползла с него и белым пятном выделялась на полу. «Почему он такой злой?» — подумал Павлик. В книгах люди с богатырским телосложением всегда бывают добродушными, неловкими, словно их смущает собственная сила… А голос у него какой грубый, совсем как у одного из тех шептунов. И не только голос. Манера разговаривать, тон… Стой-ка, стой-ка, неужели он?! Да нет, диверсанты — в книгах так пишут — стараются быть незаметными, тихонькими или добиваются, чтобы их уважали и любили, а этот…

В темном кругу иллюминатора появился золотой челнок — месяц. Он наискосок прочертил иллюминатор и исчез. На смену ему пришло темно-фиолетовое облачко с огнистыми краями. В каюту пробился бодрый, радостный возглас чайки. И как будто по сигналу темнота, облепившая со всех сторон сейнер, начала таять. Заря над морем разрасталась быстро и неудержимо. Сначала засеребрилась вода неподалеку от «Альбатроса», потом блеск побежал дальше, к горизонту, и вдруг вся даль вспыхнула лилово-золотистым трепетным сиянием.

На палубе раздались шаги. Кто-то шел со стороны носового кубрика. У каюты человек остановился, со звоном сбросил крючок, удерживающий дверь приоткрытой, шагнул через высокий порог, но зацепился за него и недовольно проворчал:

— Через такой комингс только сигать надобно…

В каюте было сумеречно, и Павлик ничего не мог разглядеть, кроме синеватых усов на лице вошедшего.

— Макар, а Макар! — сказал усач, наклонясь над Глыбиным и тормоша его.

Глыбин заворочался, заворчал:

— Ну, чего тебе, Шкертик?!

— Что хлопцам на завтрак готовить? — спокойно спросил усач. — С вечера зеленый борщ заказывали, а у нас скоропортящихся продуктов много: белуга свежая, камбала, колбаса ливерная…

Глыбин возмутился:

— Нашел ради чего будить! Привыкли по пустякам к Крабову приставать. Заказывали! Здесь не ресторан. Нажарь белуги, вскипяти водицы — и хватит. Ну, все, что ли?

— Все. Только ты не рычи! — Усач переступил комингс и уже с палубы добавил: — Не успел на место Егора Ивановича сесть, а уже на начальственных струнках затренькал.

Вторым, с кем познакомился на «Альбатросе» Павлик, оказался как раз бригадный кок с чудной фамилией Шкертик. Старик был маленького роста, щуплый, вовсе не такой, каким представлял себе мальчуган каждого человека, связанного с морем. Худощавое его лицо освещали серые добрые глаза; нос, усевшийся на паутину глубоких морщин, напоминал крупную шишку.

Знакомство с коком произошло перед завтраком, когда Павлик вышел из каюты на поиски умывальника. Он наткнулся на Шкертика у двери камбуза и нечаянно вышиб у него из рук миску с нарезанной рыбой. Павлик растерянно топтался перед стариком. «Простите, простите, — повторял он. — Я не нарочно…» Потом спохватился и принялся поднимать с палубы разлетевшиеся во все стороны куски рыбы. Шкертик с молчаливой улыбкой следил за ним. Принимая последний кусок, старик удержал руку мальчугана.

— А мне и не доложили, что бригада на человеческую единицу выросла! — лукаво сощурился кок. — Ты чей? Да успокойся, ничего страшного не произошло. Палуба у нас чистая, хоть скатерку стели.

Спокойствием, ласкою старик сразу же привлек к себе Павлика. Он рассказал, каким образом «бригада выросла на человеческую единицу».

Выслушав его, старый рыбак неодобрительно крякнул:

— Значит, Егор Иванович тебе отказал, а ты… — Шкертик взял Павлика за плечи (они были почти одного роста) и легонько подтолкнул к площадке с неводом. Здесь возвышался квадратный столик, вокруг которого вместо скамеек были установлены ящики из-под овощей. Старик усадил Павлика на один ящик, сам опустился на другой.

— Как же тебя звать-величать? — спросил Шкертик.

— Пашка.

— Гм, Пашка… — Кок подергал себя за кончики усов, явно недовольный ответом. — Пашка… Неправильно! Пашки только у босяков бывают. А у тебя дядя культурный человек. Стал быть: Павлик, Павлуша. Ага?

Мальчуган смущенно улыбнулся. А Шкертик продолжал:

— У меня, Павлуша, таких, как ты, хлопчиков семеро единиц. Внуки, понятно. Все грамотные, с красными галстуками ходят.

— Пионеры, — сказал Павлик.

— Как же, пионеры-ленинята. Все ребятки будто ничего, смышленые, вежливые. А вот один от меньшей дочки, сорви-голова — и только. Никах культура к нему не пристает. Как ляпнет что-либо, так хочь падай от стыда. Таких словечек да прозвищ набрался, что боже упаси. — Шкертик сделал небольшую паузу и продолжал: — Я это к чему тебе говорю? Вижу: парнишка ты вроде бы настоящий, а у нас на катере тоже люди всякие имеются. Так ты подальше от них держись. Угу.

— А какие они? — спросил Павлик.

— Птицу по полету видно, — неопределенно ответил кок. Он внимательно посмотрел Павлику в глаза и спросил сам: — А что это ты про дядю не интересуешься? Знаешь, что его на катере нету?

— А почему он дома остался? — насторожился мальчуган.

— Заболел наш Егор Иванович, — вздохнул старый рыбак.

— Как заболел? Я его перед отплытием совсем здоровым видел.

— Болезнь внезапная получилась… Шел на берег, а его аппендицит цапнул. Хорошо, что сторожиха рядом оказалась. Теперь, наверно, вырезали. Угу.

Павлик сразу же вспомнил о вчерашней суматохе на берегу. Вот, оказывается, почему кричала женщина! «Бедный дядя Егор», — подумал мальчуган.

Рядом со Шкертиком Павлику было хорошо, как-то по-особенному уютно. Вспомнилась далекая родная Ильичевка на крутом речном берегу, представился слепой дедушка, маманин отец, сидящий на широком пне среди таежного леса, пронизанного солнечными лучами. Дедушка и этот добрый усатый Шкертик чем-то похожи друг на друга. Не внешностью, не сединой, а чем-то, что невозможно ни увидеть, ни объяснить, а только почувствовать.

Шкертик посмотрел на чайку, пронесшуюся над самой мачтой «Альбатроса», перебросил взгляд на синий морской простор, осыпанный солнечными блестками.

— Вот ты около большой реки живешь, — сказал он, — а настоящие штормы на той реке бывают?

— Ветры сильные дуют, но волн таких, как на море, нет.

— А тебе откуда известно? — сощурился Шкертик. — Ты же сам давеча говорил, что впервой на море.

Павлик секунду подумал, потом ответил:

— Кино видел и сравнил.

— А сам ты шторм, ну, хотя бы речной, нюхал?

— Как это — нюхал? — удивился Павлик. — Разве шторм можно нюхать?

— Ну, чтоб яснее, в шторм попадал?

— Нет. Да я бы не испугался!

— Кхм.

— Честное слово не испугался бы! — повторил Павлик запальчиво. — Ни за что не струсил бы!

Шкертик осуждающе покачал головой:

— А это ты зря сказал! Угу. Тут уж хвастовством пахнет. Я весь свой век на море, а и то дурно бывает, когда погода настигнет. А ты… В общем я тебе один случай расскажу…

Но рассказать Шкертику помешали. На палубе появились рыбаки, зашаркали босыми ногами по прогретым доскам. Все они были загорелые, жилистые, как спортсмены. И одеты по-спортивному — в трусы и безрукавки.

— Ладно, опосля расскажу, — пообещал Шкертик. — Видишь, какая армия шагает? Надо насытить. А ты покуда сбегай в «два нуля», умойся. «Нули» там, с левого борта, вторая дверь в аккурат.

Шкертик скрылся в камбузе, а рыбаки, увидев мальчугана, окружили его. Начались расспросы, изумленные восклицания.

Среди взрослых людей Павлик почувствовал себя как-то неловко. Особенно смущал его один, коренастый, мрачного вида, рыбак. Глаза у него были медленные и неласковые. Павлик на мгновение представил рыбака ночью у спасательной шлюпки. Интересно, какой у него голос?

Шкертик появился на палубе с двумя мисками жареной рыбы и поставил их на столик рядом с хлебницей. Вкусный запах отвлек внимание рыбаков от мальчика. Павлик воспользовался этим и поспешил в туалетную.

Наскоро умывшись, Павлик утер лицо нижним краем майки. Но выходить не спешил: пусть разойдутся рыбаки. Стоя в дверях, он прислушивался к их голосам, среди которых, к своему неудовольствию, обнаружил еще два баса.

Завтрак длился недолго. Павлик пошел к площадке и остановился за углом надстройки. За столиком сидел рыбак с неласковыми глазами. Шкертик, глядя на него, нервничал и ворчливо повторял: