Елена Арсеньева - Большая книга ужасов 63 (сборник) Страница 40

– Спустимся как можно ниже – и вперед на тихом ходу, – сам себе скомандовал Эльф. – И посмотрим.

Он повел ветролов над самым плоскогорьем, и вскоре стало ясно, что назвать то, над чем они летели, можно было как угодно, только не камнями, не мертвой неподвижной поверхностью. Ведь она постоянно менялась.

Данила вспомнил, что когда-то – давным-давно, в другой своей жизни, еще до того, как его начал мучить сон! – видел в каком-то фильме последствия извержения вулкана. То, на что он смотрел сейчас, напоминало застывающую лаву. Но она была подернута тончайшей, как на вскипевшем молоке, пленкой.

Эта ненадежная преграда сдерживала кипение разноцветных огней, перетекающих в спирали, полосы, круги: голубые, алые, зеленые. Иной раз на поверхности вскипали небольшие водовороты, и похоже было, что некое необозримое существо тяжело дышит и нервно вздрагивает в неспокойном сне.

– Оно спит, – пробормотал Эльф. Значит, и ему тоже казалось, что внизу притаилось что-то живое и хищное!

– Можно спуститься еще ниже? – наконец заговорил Данила: шепотом, словно боясь спугнуть этот ужасный сон. – Или лучше сесть…

– Где ж тут сесть?! На эту поверхность? Ну уж нет!

– А вон там, видишь? – махнул рукой Данила. – В развалинах не найдем площадку?

– Это развалины Левобережного, – глухо проронил Эльф, и Данила невольно приподнялся и приник к оконцу ветролова, чувствуя, как кровь отливает от сердца и леденеет лицо.

На островке разломанной мостовой ютилось несколько искореженных домов, но там не было ни следа людей. Вообще ничего живого…

Даже одичавших!

– Ладно, попробуем сесть, – сказал Эльф и повел аппарат вниз.

Данила, приникший к окну, видел в спящей массе застывшие, недвижимые, распластанные силуэты растений, каких-то чудовищ – вроде льва с задними ногами и хвостом быка, крылатого коня со свирепым человеческим лицом, барана с хвостом скорпиона и почему-то одной огромной ногой… Это все было как сон, как кошмар, это мелькание внизу человеческих тел, остовов деревьев… Словно бы зеркало, сохранив в себе память о множестве отражавшихся в нем лиц и предметов, вдруг вздумало перетасовать свои воспоминания!

Наконец они отыскали место для посадки на мостовой форта.

Выбрались из ветролова, настороженно оглядываясь, держа наготове огнестрелы.

Однако каждый понимал, что стрелять в неведомое чудовище нельзя: они не забыли, что случилось после выстрела Лёльки!

– Когда же здесь успело все так зарасти, если форт Левобережный пал едва ли неделю назад? – пробормотал шедший рядом Эльф, и Данила только сейчас ощутил, что их шаги скрадывал мягкий травяной покров, затянувший мостовую.

Даже тяжелая поступь Эльфа сделалась почти бесшумной, и они не подошли, а словно бы подкрались к краю того, что сверху казалось плоскогорьем, затем – дремлющим чудовищем, а здесь, вблизи…

Эльф хрипло закашлялся, зажал рот, едва сдерживая рвоту, да и Данила сморщился от неодолимой тошноты при виде этого месива. Более всего оно напоминало непереваренную пищу, извергнутую каким-то существом.

К тому же месиво начинало все сильнее пульсировать, излучая радужное свечение, и это почему-то вселило в Данилу такой ужас, что он попятился подальше от края массы, таща за собой Эльфа.

И вовремя!

Округлые гладкие края массы подернулись рябью, поджимаясь, подтягиваясь, а затем клок ее вдруг резко полетел вперед, будто чудовище злобно выстрелило в людей.

Эльф успел отпрянуть и толкнуть Данилу так, что тот упал на бок, перекатился – и вскочил, не задетый этой ядовитой пулей. И тут же новый комок массы полетел в них!

Отбежали еще дальше, на пока не захваченную врагом мостовую, и стали там, под прикрытием деревянного кружевного затейливого павильончика, сплошь увитого мелкими белыми розами.

Масса между тем стреляла как реактивная установка, и все новые, новые островки ее вспучивались на мостовой, пересверкивая, будто бенгальские огни.

– Ишь, разошлась! – проворчал наконец Эльф, которому явно надоело стоять под защитой беседки, и он сделал Даниле знак отойти. И, как выяснилось, вовремя, потому что масса тотчас начала прицельно обстреливать стенку павильона.

Легкое строение закачалось, затрещало.

– Отходим! – скомандовал Эльф, прицеливаясь в стену беседки и выпуская серию коротких выстрелов, от которых изящное строение занялось, вспыхнуло костром.

Эльф и Данила стали под защитой горящей преграды.

Тем временем тугая волна живой массы изо всей силы ударилась о стену огня, на миг слившись с ним в белой слепящей вспышке. Язык этого общего пламени взвился в высоту, но тут же и рассыпался, оросив землю серебристым, тяжелым, как ртуть, дождем.

И тут Эльф с Данилой увидели, что́ возникает из капель обожженного чудища. И остолбенели…

Рядом с ними внезапно оказалось множество существ и вещей, словно бы выросших из-под земли или свалившихся с неба и являющих собою самые кошмарные создания, которые только можно было вообразить.

На ветвях могучего дуба качалась черепичная кровля дома. Нет, она не повисла на этих ветвях, заброшенная каким-нибудь взрывом или иной неведомой силой! Она была частью кроны!

Обозначились обломки крепостной стены, окружавшей недавно Левобережный, но все они были теперь броней, одевшей чудовищную, неподвижно распростертую дохлую гусеницу с полусотней лап, в которых были зажаты поломанные, искореженные огнестрелы, очевидно, недавно принадлежавшие, защитникам Левобережного.

Встала на клумбе дверь дома, на которой четко обрисовывался нежный женский профиль с розовым кустом на щеке и птичьей головой на длинной шее. Птица яростно клевала и эти цветы, и эту щеку, хотя сама вырастала из головы этой женщины.

А еще среди всей этой мешанины оказалось множество рыб, снующих по траве на коротеньких ножках и с тупым изумлением замирающих перед прекрасным женским портретом, косо торчащим из гигантской перламутровой раковины улитки.

Что-то затрепетало вверху, и Данила резко вскинул огнестрел.

Крошечные детки-нелюди, мелко трепеща крылышками, реяли в воздухе, то глядя серьезно, то хохоча.

У одного в руках невесть откуда оказалась коробка цветных мелков, и вот уже малыши расхватали мелки и начали старательно размалевывать каменную стену полуразвалившегося дома. Одному мешал острый рыбий хвост, который достался ему вместо ног, потому детенышу не удалось схватить мел, и его ангельская мордашка искривилась в беззвучном плаче.

К горлу Данилы подкатил ком.

Рядом громко всхлипнул Эльф – и вдруг затих, словно задохнулся.

Данила обернулся.

Эльф стоял недвижимо, бессильно свесив руки, без кровинки в лице, и расширенными глазами смотрел куда-то вдаль.

Данила проследил за его взглядом и понял, что перед ним оказалось самое страшное из того, что ему довелось увидеть в этом мире.

Потому что он увидел Лёльку.

Это было ее лицо, и руки, и плечи, обтянутые замурзанной футболкой с зеленой надписью: «Корректор», и ее короткие кудряшки. Она бежала, странно взмахивая руками, словно пугаясь своих размашистых движений, протяжных прыжков, пугалась той стремительности, с которой несли ее… с которой несли ее четыре лапы, ибо теперь лишь до пояса она была прежней Лёлькой, а ниже обладала гибким звериным телом, покрытым длинной мягкой шерстью – рыжевато-белой, с ярко-рыжим хвостом.

И джинсы выделялись на этой шерсти синеватыми линялыми пятнами.

Задние лапы были обуты в кроссовки.

Данила вскрикнул от ужаса – и прижал ладони ко рту.

Но Лёлька уже услышала его.

Она замерла, осторожно вытянув шею, пытаясь понять, откуда исходит звук, но лишь скользнула глазами по двум неподвижным человеческим фигурам – и отвлеклась на цветок, который слабо колыхался под ветром.

Лёлька трогала его лапой и низко-низко склонялась, приникая к нему лицом, пытаясь поймать легкий аромат. Она описывала вокруг цветка круги, недоверчиво поглядывая на трепещущие лиловые лепестки. Резко наскакивала на него, видимо недоумевая, почему цветок не пугается и не убегает, и досада, обида, почти печаль искажали порой ее лицо.

И вдруг, взбудораженная порывом ветра, Лёлька поежилась, а потом потянулась, раскинула руки и вновь пустилась вскачь. Глаза ее сияли, шерсть блестела, отливая то золотом, то серебром в солнечных нежарких лучах…

Данила стоял как окаменелый, а Эльф вдруг сорвался с места и кинулся к Лёльке.

Она чуть не налетела на него; замерла, попятилась, недоверчиво присматриваясь, вытягивая шею.

Эльф протянул к ней руки, но Лёлька отпрянула, подрагивая ноздрями, как будто ее раздражал запах человека. И тогда Эльф, пошевеливая пальцами, болезненно улыбаясь, негромко, успокаивающе пробормотал:

– Лёлька… кис-кис-кис…

Словно она и впрямь была кошкой, всего лишь кошкой!

И тут же, спохватившись, осекся.

А Данила по-прежнему не мог шевельнуться, только тяжелый стон – вернее хрип вырвался из его пересохших губ.