Борис Акунин - Детская книга Страница 46

Его величество удостоил князя Солянского аудиенции с глазу на глаз. Обменялись рукопожатием, пару минут отвели душу – поговорили по-человечески, и всё, настало время спускаться в Сенат, с боярами, то бишь, сенаторами думу думать.

Трудно быть Богом

Сенат раньше назывался Боярской Думой, совещательным органом при царе-батюшке, где знатнейшие мужи государства сидели и думали – рядком, на поставленных вдоль стен скамьях. Зима ли лето ли, но все непременно в горлатной шапке, собольей шубе, с посохом. Место за каждым строго определено, согласно древности рода, и упаси боже занять чужое – хуже этого преступления нет.

Говорили в Думе тоже по старшинству, и чем выше место, тем длиннее. Тут главное было не что сказать, а как встать, как поклониться, да загнуть повитиеватей и чтоб сказанное можно было истолковать и в таком смысле, и в этаком. Прямодушные и упрямые в совете надолго не задерживались – кто отправлялся в ссылку, а кто и на плаху.

При Иоанне Дума собиралась нечасто, не больно-то любил Грозный советоваться.

При Борисе сиживали часто и подолгу, но больше помалкивали. Знали, что хитрый Годунов заранее все решил, а бояр собирает, лишь чтобы выведать потаенные мысли.

Однако такого, как при Дмитрии, испокон веку не было.

Во-первых, заседали каждый день, еле-еле умолили государя уступить воскресенье для-ради молитвы и сонного дремания.

Во-вторых, говорить ныне было велено «без мест», то есть не по старшинству.

В-третьих, дозволялось перечить и отстаивать свою точку зрения, за это государь даже хвалил.

Сначала сенаторы (как их отныне именовали на античный манер) таких неслыханных новшеств безумно напугались и все как один запечатали уста. От них было невозможно добиться никакого суждения, лишь твердили, словно попугаи: «А это как твоей царской милости будет угодно».

Но после, когда поняли, что подвоха нет, понемногу осмелели и теперь вели себя свободно – по мнению Ластика, даже чересчур. Многие на Сенат вовсе не являлись, сказываясь больными, особенно если время заседания совпадало с послеобеденным сном.

Например, сегодня пришло меньше двадцати человек, хотя вопрос обсуждался огромной важности.

Говорили о будущей войне.

Дмитрий Первый, волнуясь, произнес речь о том, что Россия не может долее существовать без выхода к морю, без собственных портов. Вся Европа живет торговлей, развивается, богатеет, и так уж на Московское государство смотрят будто на варварскую, отсталую страну, и с каждым годом разрыв с сопредельными державами увеличивается.

Необходимо обеспечить себе выход и в Балтийское море, и в Черное.

Но в первом случае придется воевать со шведским королем, а во втором – с турецким султаном. Хотелось бы знать, что думают про это господа сенаторы?

Бояре переглянулись. Первым заговорил Шуйский – он из сенаторов был самый усердный, ни одного заседания не пропускал.

– А где деньги на войну возьмешь, государь? Чай много надо, чтоб короля либо султана воевать.

– Так это подати новые ввести, – оживился князь Берендеев, слывший при прежних царях мужем большого, изворотливого ума. Он и при Дмитрии из кожи вон лез, чтоб подтвердить эту репутацию, но не очень получалось.

– Можно банный побор учредить, на веники, – предложил князь Телятев. – По полушке брать. Это сколько в год выйдет?

– Пустое брешешь, – отмахнулся Берендеев. – Нисколько не выйдет. Вовсе мыться перестанут. Лучше за матерный лай пеню назначить. Кто заругается – брать по грошу. Уж без лая-то православные точно не обойдутся.

Идея боярам понравилась. Заспорили только, кто брать будет? Если приставы и ярыжки, то у них в карманах вся пеня и останется, поди-ка проверь.

Дмитрий ерзал в своем царском кресле, но в обсуждение пока не вмешивался.

Тогда Василий Иванович с поклоном обратился к Ластику, сидевшему справа от государя:

– А что наш ангел-князюшка про то думает? Какую подать завести, чтоб его величеству на войну денег добыть?

Вообще-то на заседаниях Ластик старался рта не раскрывать. Все-таки взрослые люди, бородатые, а многие и седые. Неудобно.

Но пришла и ему в голову одна идейка по налогообложению. Вроде бы неплохая.

Князь Солянский для солидности наморщил лоб, поиграл Камнем на груди.

– Цифирь надо повесить на кареты, повозки и телеги. Маленькую такую табличку, чтоб видно было, откуда да чья. И за то с владельцев деньги брать, а у кого нет таблички – пеню. – И повернулся к царю. – Самым бедным из крестьян и посадских эта подать не страшна, у них телег нет. Платить будут только те, кто позажиточней.

– И мне на колымагу тоже цифирь нацепишь? – обиделся князь Мстиславский, по прежней привычке сидевший на самом «высоком» месте и очень ревниво его оберегавший.

Не первый месяц Ластик заседал в Сенате, успел боярскую психологию изучить, поэтому ответ продумал заранее.

– Сенаторам на карету можно вешать таблички с царским двуглавым орлом – бесплатно. Думным дьякам и окольничьим – золоченые, по пяти рублей. Стольникам да стрелецким головам – серебряные, по три рубля. Дворянам и детям боярским – лазоревые, по рублю. Ну, купцы пускай делают себе хоть узорчатые, только б платили.

– Затейно придумано, – одобрил Шуйский. – А кто не по чину табличку повесит, того батогами драть и пеню брать.

Прочие сенаторы зашевелились – тема явно показалась им интересной. Князь Берендеев, эксперт по придумыванию податей, смотрел на князь-ангела ревниво, с завистью.

Ластик же горделиво покосился вверх, в сторону зарешеченной галерейки, откуда за советом наблюдала Соломка.

Начавшуюся было дискуссию прервал самодержец. Стукнув кулаком по подлокотнику, сказал:

– Не надо новых податей. Деньги на войну у меня есть. В личной государевой казне, еще со времен отца моего, пылятся сундуки с золотом, грудой лежит драгоценная посуда, гниют собольи да куньи меха.

Что правда, то правда. В каменных подвалах старого дворца, за коваными дверьми, лежали несметные сокровища, накопленные предыдущими царями. Весь уклад – или как сказали бы в двадцать первом веке – вся экономика Русского государства была построена на манер гигантской воронки, затягивавшей богатства страны в один-единственный омут: царские сундуки. Туда шли торговые пошлины, подати от воевод, ясак (дань) от подвластных народов. Служивые люди, каждый на своем месте, обходились почти без жалованья – кормили себя сами, за счет взяток и подношений. Стрельцы существовали за счет мелкой торговли и огородов. Бояре и дворяне жили на доходы от поместий.

Иногда царь из своей казны закупал зерна для какой-нибудь вымирающей от неурожая области, но случалось такое редко. На войну же или на какое-нибудь большое строительство деньги испокон века собирались так, как предложили Шуйский с Берендеевым, – при помощи особого налога или побора.

– Дам денег и на войско, и на строительство флота, – решительно объявил Дмитрий. – Нечего золоту зря залеживаться.

– Свои дашь, государевы? – недоверчиво переспросил князь Василий Иванович.

Ластик увидел, как переглядываются сенаторы, шепчутся между собой. Кто-то в дальнем конце довольно громко пробасил:

– Вовсе глупóй, царь-то.

Так и не добился Дмитрий от бояр суждения, на кого войной идти – на турок или на шведов. Делать нечего – заговорил сам:

– Я так думаю, господа сенаторы, что следует к Черному морю пробиваться, Крым воевать. Хана-разбойника усмирим, не будет наши земли набегами мучить. Море там не замерзает – круглый год торговать можно. Горы, плоды, скалы, синее небо – лепота. И союзников против султана найти легче. Польский король мне друг. Венецианский дож с австрийским императором тоже рады будут, им от турок житья нет. А еще пошлю посольство к французскому королю Андрию Четвертому. Он государь добрый. Как и я, правит не страхом, а милостью.

Тут Ластик улыбнулся. Знал, что его царское величество к королю Генриху IV неравнодушен. Еще с детства, после фильма «Гусарская баллада», где французские солдаты поют замечательную песенку: «Жил-был Анри Четвертый, он славный был король».

Да взять тот же Крым. Про фрукты и синее небо Юрка не зря помянул. Это он в свое последнее советское лето отдыхал в Артеке, в пионерском лагере – очень ему там понравилось.

Наверно, если б родители тогда отправили его не на Черное море, а свозили в Юрмалу или в Пярну, султан с ханом жили бы себе спокойно – сейчас не поздоровилось бы шведскому королю.

– Султан турецкой – владыка могучий, – снова взял слово Шуйский. – Войска до двухсот тысяч собирает. Да у хана крымского конников тысяч сорок. У нас же рать слаба, плохо выучена. Ты сам про то знаешь – сколько раз бил нас, когда на Москву шел.

Дмитрий ждал такого возражения.

– Не числом побеждают, а умением. И военной техникой.

– Чем? – удивился Шуйский незнакомому слову.

Царь улыбнулся меньшому брату.