Мила Блинова - Большой Кыш Страница 5

— Я никого не боюсь, — неуверенно ответил Тука и опасливо огляделся.

Упоминание Бяки насторожило его. Разум говорил: «Стой, не ходи!» А неуемное любопытство нашептывало: «Иди, иди…»

Так или иначе, но доводы осторожного Хнуся все же подействовали — решительность Туки постепенно стала ослабевать, а вскоре и совсем улетучилась. И полсловечка хватило бы, чтобы он повернул назад, но Хнусь, видно, отчаялся. Он перестал отговаривать друга и молчал. Тука оглянулся. Рядом никого не оказалось. Хнусь пропал. Только кончики кустов чуть шевелились, потревоженные вечерним суетливым ветерком.

Другу надо верить всегда и сразу. Иначе может наступить минута, когда некому будет уберечь тебя от беды. Тука поежился, почесал лапой хвост и нерешительно пошел вперед, туда, где виднелся маленький дом и безобидно светилось круглое оконце.

Хижинка притулилась в корнях плакучей ивы, уже проснувшейся от зимнего сна: почки ивы вздулись, напряглись, готовые вот-вот вспыхнуть тысячами ярко-зеленых огней. Вот в основании этого удивительного дерева, в его напряженных корнях и была сложена кривенькая хижинка Слюни и Хлюпы.

Тука приблизился к домику братьев-кышей, чуть не увязнув в глинистой жиже. Подобравшись к дверце, за которой кто-то надрывно вопил, Тука трижды ударил в дверь колотушкой, подвешенной к дверной притолоке. Рыдания и вопли смолкли. За дверью послышалась возня. Потом сердитый голос грубо осведомился:

— Кто это там?

— Это я, Тука, — неуверенно ответил кыш.

— Нечего всяким Тукам ходить в гости, куда их никто не звал, — грубо ответили из-за двери.

— Почему? — удивился тот.

— Таков Закон, — важно ответили из домика.

— Разве есть такой Закон?

За дверью довольно долго размышляли, сопя и хлюпая носом. Потом дверь открылась, и перед Тукой предстал сердитый лохматый кыш, укутанный в теплый оранжевый шарф. Кыш свирепо топнул задней лапой:

— Ты — глупый кыш, который не знает про Закон! Ты — гадкий нахальный кыш, который ходит в гости без приглашения! Ты — кислый, как незрелый кизил, и вонючий, как старый носок, ты…

— А ты — негостеприимный хозяин, — прервал его Тука, — и больше ничего!

— Это неправда! Я — не ничего, я гораздо больше, я — кыш Хлюпа! — опять топнул лапой сердитый кыш.

— Ну тогда пригласи меня войти в дом и погреться у очага, как принято в нашем племени. Ведь мы очень гостеприимные и добрые существа.

— Кто это сказал? Это сказал Закон? — заинтересовался хозяин хижины.

— Я не знаю, что сказал Закон, но, думаю, с этим он не стал бы спорить.

— «Не стал бы»! Он-то, может, и поспорил бы, а вот ты с ним — нет, — вздохнул лохматый кыш и, немного помедлив, все же впустил Туку в дом.

Гость огляделся: второго брата нигде не было видно. Еще Тука заметил, что хижинка была сложена кое-как. А это всегда считалось у кышей дурным тоном. Кыши были аккуратными и чистоплотными существами. Они не выносили разгильдяйства в работе. От беспорядка у них начинал болеть живот и чесались уши. Они просто терпеть не могли лежалой, грязной посуды или нестираных жилеток. Но братцы Слюня с Хлюпой, видно, были исключением.

Увидев вокруг себя страшный беспорядок, Тука пожалел, что ослушался Хнуся. Увы, он попал в дом к неряхам. Скорее всего, об этом на холме знали все, кроме него. Ведь даже Бяка обходил этот дом стороной. С трудом преодолевая неловкость и брезгливость, Тука попытался завязать разговор:

— Хлюпа, а где же Слюня, у вас ведь один домик на двоих?

— Да кто он такой, этот Слюня? — ядовито осведомился Хлюпа. — Знать не знаю никакого Слюни.

— Как это «кто такой»? Слюня — твой брат, такой же пачкуля, как и ты. Да в придачу еще и соня, если до сих пор валяется в постели.

— Что-что? Кто это соня? — ревниво заступился за брата Хлюпа. (За стеной кто-то завозился и всхлипнул.) — Не смей дразнить Слюню! И вот что я тебе скажу, вредный, незваный гость: ты — вонючий…

— Знаю-знаю, — перебил его Тука, — я — вонючий, грязный носок. У тебя, Хлюпа, совсем не развито воображение, толком не можешь отвести душу. Ты за время спячки перезабыл все кышьи традиции. Забыл, что на Празднике Розового Кыша на Поле Брани любой из нас может без устали в течение получаса ласкать слух присутствующих утонченными выразительными, адресованными кому угодно рифмованными ругательствами? Ну например, рассердившись на брата, ты читаешь ему такие стихи:

Отшлепал Хлюпа Слюню скалкой.Отбился бедный Слюня палкой.В домишке сразу стало жарко,Трещит несчастная хибарка.Распухший нос, заплывший глаз!Разборка! Драка! Бой! Атас!Но Слюня, подустав пинаться,Вдруг пожалел родного братца,А Хлюпе стало жалко Слюни…И братья распустили нюни.Вот плачут, обнявшись, навзрыд —Всё! Бой закончен.И забыт.

— Понимаешь, — продолжал рассуждать Тука, — когда к кому-то испытываешь плохие чувства, надо непременно выплеснуть их. Но только в стихах — такова наша традиция. Тогда низменная злость проходит и приходит благопристойное раздумье — следует ли ссориться из-за ерунды. Вот попробуй отругай меня как следует, но только складно.

— Ладно! — Идея высказаться в адрес Туки очень понравилась Хлюпе. Он покрепче уперся задними лапами в пол, втянул голову в плечи и, сдвинув брови, открыл было рот… но почему-то поэтический слог к нему не пришел. — Ну нет, я так не могу! — Он расстроенно дрыгнул задней лапой. — Я же тебя в этом году второй раз вижу, у меня и злости-то к тебе еще не накопилось. Как я смогу тебя как следует отругать?

— Во-о-от! — торжествующе заключил Тука. — Сначала нужно что-то узнать друг про друга, чайку вместе попить. Тогда, может быть, чего плохое и подметишь. У тебя чай есть?

— Да. Из молодой крапивы. И еще найдется немного желудевых пряников, — примирительно пробурчал Хлюпа. — Слюню звать будем?

— А как же, — отозвался Тука, — это ведь он подвывает за стенкой?

— Конечно он — я его связал. Мы поссорились. Он мне проиграл в «шишки-камешки» и, стало быть, должен был мыть посуду. А он сказал, что не может, потому что у него важное дело: он идет качаться на качелях. Но это вранье! Его на качелях укачивает и тошнит. Значит, этот предатель просто-напросто собирался сбежать от грязной посуды!

— Подходяще! — обрадовался Тука. — Определенно, ты на Слюню очень сердит. Из тебя злость так и сочится, значит… Значит, ты можешь прочитать ему свои ругательные стихи! Обида пройдет, и вы помиритесь. Благодаря такой замечательной традиции кыши надолго не ссорятся. Давай выскажи брату все, что ты о нем думаешь.

— Ну, Слюнька, держись, — прошипел Хлюпа и начал:

Хотел бы Слюньку я поджарить,Крапивой хвост ему ошпарить,И чтобы завершить игру —С медведкой запереть в нору!Но чем заняться мне без Слюни?Сидеть в тоске, глотая слюни?Вскипает чай, готов обед,А Слюнечки все нет и нет…

Хлюпа всхлипнул и замолк. И тут раздалось из-за стенки:

Родню себе не выбираешь,Что из того, что ты мой брат?Когда прикышно унижают,Обидчику ответить рад!Я не хотел с тобою драться,Ведь ты — не кот, а я — не мышь,Но если примешься кусаться,То зуб — за зуб,За кыша — кыш!

Тука подумал, что сейчас братья опять подерутся, но Хлюпа вдруг ударил кулаком по столу и рассмеялся:

— Какой высокий слог! Молодец, Слюня! Поэт! — И, гордо поправив шарф, решительно отправился к брату. Вернулись они вместе. Обнявшись.

Чай быстро организовался сам собой, и все расселись за столом. Кыши бросили жребий: Хлюпе досталась оранжевая чашка, Слюне — голубая, а Туке — белая с зеленым ободком.

— Хоть ты и гость, но я сейчас отниму у тебя белую чашку, — ни с того ни с сего сказал Хлюпа Туке.

— Почему? — удивился Тука.

— Потому что я сильнее, — гордо выпятил живот Хлюпа.

— Да я тебе ее и так отдам. Что, разонравился оранжевый цвет? Бывает. Я слышал, есть такая болезнь — кышья идиосинкразия. Это когда кышу кто-то или что-то очень не нравится.

Говорят: «У меня на что-то там идиосинкразия». Ничего не поделаешь: болезнь. Главное, вовремя распознать, что тебе не нравится, тогда…

— Тогда можно забрать и поделить все Хлюпкины оранжевые жилетки и носки, — с энтузиазмом закончил Слюня.

— Нет-нет, я совсем не это хотел сказать, — возразил Тука. — Я хотел сказать, что тогда сразу станет интересно, что же ты любишь.

— Я люблю передники с карманами, — пробурчал Хлюпа, — про них рассказывал Ась.

— А что такое «передник»? — заинтересовался Тука.

— Глупый вопрос! Ты бы лучше спросил, что такое «карманы». Это гораздо интереснее.