Михаил Колосов - Бахмутский шлях Страница 59

— Разве не понятно тебе? — отозвалась она. — Вор — вот он и есть мародер. А то еще спекулянтки — так те чистые мародерки.

«Нет, — думает Яшка, — майор не так говорил. Он сказал: вор, бандит и мародер…»

ДЕД КАРПО

За окном испуганно залаяла собака, загремела цепью, но тут же осеклась, тявкнула раза два неуверенно и умолкла. Видать, впотьмах не узнала кого-то из своих и теперь принялась ластиться, виновато и радостно повизгивая. Послышался мужской голос:

— Не признал, дурачок… Э-э!.. Ну ладно, ладно… Успокойся. Ну-ну! Лапы-то ведь грязные? Испачкаешь…

Сам не зная почему, Яшка вдруг встрепенулся, окинул глазами свой вещмешок, шапку — все ли на месте, под рукой, словно собирался бежать. В сенях послышались шаги, и кто-то стал шарить по двери, ища скобу. Яшка напряженно смотрел на дверь, и ему хотелось, чтобы она не открылась. Но дверь распахнулась, и в комнату вошел военный. Увидев офицера, Яшка сразу успокоился.

А тот в расстегнутой шинели, в просторной, с большим козырьком фуражке скользнул маленькими, спрятанными в глубоких впадинах глазками по Яшке, низенький, быстрый, будто на пружинах, обернулся вокруг себя несколько раз, бросил небрежно в угол вещмешок, крикнул:

— Хозяйка! Оксана Григорьевна, гостей принимай!

Оксана Григорьевна выбежала из кухни.

— Ты? Опять идешь?..

— Я! — бодро сказал лейтенант. Он сунул большие пальцы под ремень и так и остался стоять, картинно подбоченясь и раскрылатив полы шинели.

— Опять идешь за пополнением?

— Так точно: за пополнением!

— Боже мой! Когда же ты перестанешь водить их?

— Скоро, мать! Думаю, это будет последняя маршевая рота. Да и та вряд ли успеет попасть на фронт — события развиваются бурно и стремительно. Еще один бросок, и Гитлеру капут! Добьем фашистского зверя в его собственной берлоге.

— Дай-то бог, — перекрестилась Оксана Григорьевна. — Может, и мой сыночек объявится. С начала войны так и нет никаких вестей, как в воду канул. Ведь не может же так, шоб совсем неизвестно, где пропал? — спросила она, заглядывая лейтенанту в глаза.

Лейтенант вытащил руки из-за спины, перестал улыбаться. Поправил зачем-то фуражку, взглянул на Яшку, словно тот мешал ему сказать правду, и, вздохнув, положил руку на плечо старушке.

— В такой войне все может быть, особенно в первые годы, когда мы отступали. Но вы пока не беспокойтесь. Вы знаете, сколько людей мы освобождаем? Массу! И гражданских, и военных, и русских, и французов — и кого только нет. А сколько еще по ту сторону ждет нас? А может, ваш сын и не погиб и не в плену, а где-то выполняет секретное задание. И это может быть. После войны все выяснится, уже немного ждать осталось.

— После войны? Мне уж и не верится, шо будет такое время — после войны.

— Будет. — И он быстро оглянулся по сторонам, спросил: — А где же Галинка?

— К матери ушла. Наверное, там заночует. Она ж на два двора: то у матери, то тут, у бабушки, — Оксана Григорьевна смахнула с глаз навернувшиеся слезы, поправила передник. — Так шо, Петр Андреевич, лазню надо готовить?

— Да, баньку бы истопить неплохо, — лейтенант хлопнул ладонями и потер ими с удовольствием. Потом схватил вещмешок и положил его на стол, быстро развязал, достал пачку печенья, плитку шоколада. — Это Галинке гостинец. Шоколад, правда, трофейный, но ничего, есть можно. А это вам, Оксана Григорьевна, — и вытащил сверток, перевязанный бумажной веревкой. Развязывать не стал — потянул, веревка лопнула, порвалась сразу в нескольких местах. Развернул бумагу, бросил на стол перед старушкой теплую вязаную кофту. — Тоже трофейная.

— Немецкая?

— Нет. Нам чужого добра не надо, своего хватает. Немецкий обоз захватили с награбленным барахлом. Новая, вот тут даже этикетка — киевская фабрика. Ну как? Подойдет?

— Спасибо. Дорогая уж очень. Это на молодую…

— Молодая и так хороша, ее молодость украсит и согреет. Верно? — лейтенант впервые обратился к Яшке.

Яшка усмехнулся, пожал плечами.

— Ты чей будешь? Звать тебя как?

— Яшка.

— Яков. У дядюшки Якова товару для всякого, — продекламировал лейтенант, затягивая вещмешок. — Так, что ли?

— Не знаю…

— Ну как же? Я до войны кончал школу и то кое-что помню.

— Госпиталь ищет он. Брат у него там раненый лежит, — пояснила старушка.

Опустил руки на вещмешок лейтенант, обласкал Яшку долгим грустным взглядом:

— Найдешь разве… Или у тебя адрес есть?

— Сначала был. А теперь нет. Говорят, в Ковель переехал.

Оксана Григорьевна встрепенулась, сказала:

— Что же это я? Пойду воду греть.

— Я вам помогу, — засуетился и лейтенант.

— Помогать там нечего. Дрова есть. Сами тут приготовьтесь. Белье и все такое… И ты, хлопче, тоже.

Обрадовался Яшка, что и его не забывают, приподнялся, словно ему надо было что-то делать. Но делать было нечего, и он, смущенный, снова опустился на табуретку.

Лейтенант развязал вещмешок, опять стал рыться в нем. Достал скрученное в тугую трубку белье и завернутый в серую бумагу такой же серый кусок хозяйственного мыла. Возясь с вещмешком, он тихо, задумчиво напевал:

— Темная ночь… Ты, я знаю, родная, не спишь и у детской кроватки тайком ты слезу проливаешь…

Не приходилось Яшке слышать этой песни, прислушался. Нравится она ему чем-то, а чем, и сам не поймет. Грустная такая.

— Темная ночь… Только пули свистят по степи… — лейтенант вдруг прервал песню, проговорил: — Да, трудно тебе найти госпиталь.

— Найду, — сказал Яшка.

— Уверен? Значит, найдешь! — кивнул он одобрительно. — Уверенность в победе — уже полпобеды, — так говорят солдаты на фронте.

Яшке нравится лейтенант — живой, подвижный, разговаривает с ним по-серьезному, не как с маленьким. Показать бы ему письмо да спросить, не встречал ли где он этот госпиталь. Кивает Яшка, поддакивает, улыбается, выбирает момент вставить свое, да затянул малость — не успел. В комнату без стука вошел старик. Сощурив от света глаза и спрятав их под седые кустистые брови, он буркнул «вечер добрый» и тут же повернулся к двери. Долго гремел щеколдой, закрывая ее. Лейтенант смотрел в его согнутую спину и, улыбаясь, качал головой:

— А ведь ты, дед Карпо, разведчик? Ну, скажи, что не так?

Дед Карпо, наконец, закрыл дверь и, по-детски обиженно оттопырив губы, обходя лейтенанта, направился в дальний угол к стулу. Поравнявшись с лейтенантом, отмахнулся от него, как от мухи.

— Отстань! Какой я тебе разведчик? Придумал. — Усаживаясь, продолжал ворчать: — Не много ума надо, чтобы догадаться, что тут гости: на ночь глядя одной себе баба Оксана лазню топить не стала б. — И, силясь спрятать улыбку, съязвил: — Я думал, свежие, а оно все те же. Комиссар…

— А ты все такой же злой. Не по душе, видать, тебе Советская власть. Не любишь ты ее? — допекал его лейтенант.

— Не невеста…

— Мать родная, — твердо сказал лейтенант. — Крепко же тебе голову заморочили Геббельс с Бандерою. Особенно эти бандиты…

Старик заерзал на стуле.

— Что, не согласен, что бандеровцы бандиты?

— Сначала они воевали против Германии…

— Видимость только делали. А боролись они против партизан. Не так, скажешь? И теперь стреляют в своих же, а сам Бандера уехал с немцами. Как это понимать?

— Отстань! Откуда мне знать? Я неграмотный…

— Врешь, дед Карпо, все ты знаешь, да не все понимаешь. Колхозов боишься…

— А шо мне их бояться? — встрепенулся старик. — Я не селянин. То Митря, брат мой, интересуется, как оно будет, если вы тут останетесь.

Закрутил головой лейтенант, оглянулся на Яшку, кивнул ему — вот такие, мол, дела, слышишь, что дед говорит?

— Как тебе это нравится, Яков? Он не считает нас своими: «если вы тут останетесь», а? — и деду: — Не останусь я здесь. Вот добьем фашистов, жив буду, уеду к себе в Сибирь. Это ж край, батя! А тут останетесь вы, ваш Митря, Оксана Григорьевна, и будете вы строить новую жизнь без помещиков…

— Это я знаю, — перебил лейтенанта старик. — Без богатеев оно хорошо. А колхозы как?

— Будут.

Поджал губы старик, пошамкал, повел головой, думает. Хлопает веками, шевелит бровями — с трудом ворочаются думы.

— А без них нельзя?

Вошла Оксана Григорьевна, увидела деда Карпа, воскликнула:

— О, старый уже тут! Опять спор?

— Нет, политбеседа, — улыбнулся лейтенант.

— Идите мыться. И ты, хлопче, — сказала она Яшке. — Вот тебе белье, а свое там оставишь, я постираю, к утру высохнет.

Дед Карпо будто не слышал Оксану Григорьевну, вздыхал, кряхтел, ушел недовольный.

ЛАЗНЯ

В предбаннике пахло березовым дымком, мокрой сосной, паром. На выскобленной скамейке стояли два тазика, в одном лежал березовый веник. Лейтенант потряс им, похвалил: