Сергей Заяицкий - Найденная Страница 6

— Недурная реклама, — заметил секретарь. — И вы, повидимому, хотите развивать это дело?

Арман вскочил с места.

— Я сейчас пойду и убью его! — воскликнул он. — Убью той самой пепельницей. Ах, почему я не сделал этого вчера!

И он кинулся бежать.

Митя устремился за ним.

— Господин Арман! — кричал он.

Все делопроизводители и машинистки со смехом глядели на них.

— Считали нас за дураков, — заметил секретарь своему помощнику. — Увидали, что их дело не выгорело и удрали. Ловкачи.

А художник мчался по улицам, налетая на ругавшихся при этом прохожих.

— Осторожнее, «забавный чудак»! — крикнул какой-то веселый человек, читавший на-ходу газету.

— Я хочу видеть директора, — гаркнул Арман, влетая в подъезд «Геракла».

— Господин директор уехал на море, — отвечал швейцар.

— А этот... администратор?

— А он тоже уехал. Дела временно ведет помощник.

Арман сжал кулаки и крикнул швейцару:

— С каким бы наслаждением я взорвал на воздух этот ваш притон... или нет... подарил бы его трудящимся.

— А покуда убирайтесь, — мне с вами языком чесать некогда.

А возле кинематографа уже собралась толпа зевак.

— Вон, Арман, — кричали они, — «забавный чудак».

— А это — брат Маруси.

Арман побежал в парикмахерскую и велел себя остричь наголо. Он сбрил усы и бороду. Но на следующий день в газете появилась фотография, изображающая его выходящим из парикмахерской.

В доме ему и Мите теперь не давали прохода.

Старик Колобов по совету жильцов подал на Митю в суд, требуя, чтобы тот отдал ему деньги, полученные за рекламу от «Геракла». Недаром же он его кормил все эти годы.

Митя чуть не плакал от обиды и злости. Арман громил буржуазию и потрясал кулаками.

Конечно, суд Колобову в иске отказал, и Колобов теперь, встречая Митю на лестнице, кричал ему: «Вор, вор, держите большевика!». И все вторили: «Вор, вор».

Арман не выдержал и переехал на противоположный конец города. С ним переехал и Митя.

Хозяин дома, куда они переехали, к счастью, не читал «Парижское эхо».

Митя немного отдохнул от всеобщего внимания, но положение его было не из завидных: во-первых, ни у него, ни у Армана не было денег, а во-вторых, мысль о Марусе не давала ему покоя.

VII. ГОРОД АЛЕКСЕЕВСК

Алексеевский базар по утрам представлял из себя очень живописное зрелище. В особенности красивы были светло-желтые горшки, сверкавшие на жарком украинском солнце.

— Ось леденцы, кому леденцы?

— Ось бублики!

— Тiкай, тiкай, хлопче! Хiбa можно лапой в товар тыкать?

Сивые волы лениво пережевывали жвачку. Пахло сеном, навозом, зелеными садами, которые окружали базарную площадь.

Старик нищий-слепой играл на бандуре и пел старинные песенки-«думы».

— Здравствуйте, Марья Петровна, ну, как дочка ваша?

— Да ничего, поправляется. Теперь, знаете, абрикосы. Ну, и накушалась не в меру.

— Ну еще бы. С малышами летом горе. Абрикосы, вишни, а скоро груши пойдут, яблоки, дыни, кавуны.

— Яблоки-то полезные фрукты.

— Ну, коли десяток съесть, польза вряд ли большая получится.

— А вы слышали, к нам кино приезжает. Ту самую будут картину показывать, которую, помните, весною снимали.

— Да что вы? Вот интересно. А как называется?

— «Красный витязь».

— Надо пойти посмотреть. Небось, и мы там все вышли.

— Ну, как же... базар-то, помните, снимали.

Такой разговор происходил между двумя женщинами, пришедшими на базар за обычными утренними покупками.

Одна из этих женщин — та, которую звали Марьей Петровной — была еще довольно молода, другая была постарше. Они еще некоторое время бродили по базару, прицениваясь к суровому холсту, привезенному для продажи хуторянами.

Марья Петровна, наконец, купила все, что ей было нужно, и отправилась домой.

Городок был маленький, с немощеными улицами и кирпичными тротуарами, обсаженными белыми акациями. Акации эти защищали пешеходов от жгучего июльского солнца. Во всех домах на солнечной стороне были наглухо закрыты ставни. В садах наливались подсолнухи. Свинья с поросятами развалилась на самой середине улицы.

Марья Петровна прошла две или три улицы и вошла в калитку небольшого садика, в глубине которого стоял белый одноэтажный домик.

На заборе была вывеска с изображением тигра, держащего сапог, и надпись: «Сапожник Носов».

В домике было почти совсем темно: ставни были затворены.

— Это ты, мама? — послышался детский голос. — А папа башмаки понес Авербаху.

— Ладно. А мы пока будем обед варить. Ступай-ка, картошку почисти.

Дмитрий Иванович Носов скоро вернулся.

Это был высокий человек лет тридцати с загорелым лицом и веселыми глазами.

— Ну, — сказал он, — заплатил мне Авербах и еще долг отдал. Стало-быть, мы теперь при деньгах. А оно и кстати...

Он принял таинственный вид.

— Угадайте, кто к нам в Алексеевск пожаловал?

— Кто? Кто? Папочка, скажи.

— Знаю, знаю, — засмеялась Марья Петровна, — кино... Красный — как его — витязь. На базаре говорили.

— Эх, бабье. Все-то они на базаре пронюхают...

— Говорят, нас там показывать будут.

— В том-то и дело. Ведь съемку-то здесь производили. Я помню, что смеху было. Идем мы с Андреем Петровичем с хутора, вдруг — батюшки светы! Всадники скачут, нагайками размахивают, мы, ни живы, ни мертвы, в канаву — и сидим. Андрей Петрович говорит: «ну, брат, беда — бандиты. Уж не Махно ли опять пошел по степи разгуливать». Проскакали всадники... Мы было вылезли, а на нас прямо автомобиль, и штыки из него торчат... Мы опять в канаву. А с автомобиля нам кричат: «Вылезайте, чего струсили, это — съемка для кино». Фу, ты, чорт возьми.

— А на базаре что было. Сначала, как аппарат наставили, тоже все перепугались. Кричат: «пулемет!» Насилу баб наших убедили. Интересно.

— А меня возьмете? — спросила Оля, с жадным любопытством слушавшая разговор.

— Туда не пускают таких, которые фруктами объедаются.

— Я больше не буду...

— Знаем, как это не будешь. А губы в чем?

— Одну вишенку попробовала...

— Ну, вот и сиди, значит, дома.

Оля начала всхлипывать.

— Ну, ладно, не хнычь только, возьмем, — сказала мать.

Но в это время в дверь постучались.

— Можно, что ли? — спросил густой бас.

— А, Андрей Петрович! Здорово.

— Фу, жарища, прямо нету возможности, особливо при моей комплекции...

— На этот стул не садись, не выдержит.

— Я вот лучше на подоконнике. Жена и то дразнит, что для меня нужно железную мебель делать. Слыхали?

— Слыхали.

— Пойдете?

— Непременно.

— Ведь это то самое, из-за чего мы тогда в канаве сидели.

— Ну, да же, вот я только-что Марусе рассказывал.

— С завтрашнего дня начинается.

Алексеевск — маленький городок, и там все отлично знают друг друга. Каждая новость мигом облетает весь город.

Забежит ли к кому на двор бешеная собака, поймают ли мальчишек, собравшихся ночью «потрусить» абрикосовые деревья, укусит ли кого тарантул — сразу все об этом узнают и долго обсуждают происшествие.

А что было, когда агроном Бельчук поставил у себя радио. Весь город перебывал у него, слушая харьковские концерты и речи.

В Алексеевске был и театр, скорее похожий на большой сарай, окруженный садом. В саду этом по вечерам играл оркестр музыки, а за столиками можно было пить чай и прохладительные напитки. Был кегельбан, из которого доносилось глухое громыханье катаемых шаров и сухой стук падающих кегель.

Спектакли устраивались редко, и обычно каждая пьеса шла всегда один раз. На второй спектакль уже ходить было некому.

Теперь на воротах сада красовалась громадная афиша:

Антрепренер правильно рассчитал, решив показать в Алексеевске эту фильму. Все билеты сразу были распроданы.

В восемь часов вечера объявлено было начало.

— Эх, кабы Митя был тут, — сказала Марья Петровна, — вот бы, небось, доволен был. Так он всему всегда радовался.

— Ну, вспомнила. Небось он там живет себе где-нибудь в Америке и в ус себе не дует.

— Хорошо, если жив... Ведь семь лет прошло с тех пор.

— Наверное жив.

— Кто его знает... тогда ведь что делалось-то...

— Ты ведь жива?

— Так я тебя повстречала...

Маруся вспомнила станцию, внезапно покинутую всеми.

Толпа оттеснила ее от поезда, на котором уехали ее дядя и брат. А тут же началась пальба... Какие-то бандиты налетели на хлебный склад. Началась перестрелка. Маруся побежала в станционный сад, что-то страшно толкнуло ее в плечо... а опомнилась она уже на телеге, медленно ехавшей по степи. Над степью сверкали звезды...

— Да, если бы я тебя тогда не подобрал, — сказал Носов — была бы тебе крышка... плечо все в крови... Тут самому надо было удирать... да я уж рискнул... и прямо к доктору Артемию Филипповичу. А на поверку-то вышло, рискнул не зря... И жену приобрел и дочку... Ну! готовы, что ли?