Джеймс Крюс - Мой прадедушка, герои и я Страница 7

— Да уж, конечно, дон Педро, прадедушка. Как станешь на точку зрения пингвинов, это ясно как день. Только мне почему-то не особенно нравится такое геройство.

— А ты представь себе на минутку маленького дона Педро рядом с огромным медведем! И все-таки, Малый, мне тоже не так уж нравится его героизм. Потому что дон Педро — это герой своей льдины! Он делит весь мир на тех, кто во фраках, и на прочих. А потом ошарашивает этих прочих своим культурным обхождением. И те, кто во фраках, провозглашают его героем. Не слишком ли много высокомерия и предрассудков в таком героизме? Чтобы воспротивиться предрассудкам, по-моему, требуется еще больше мужества. А ну-ка подбрось угля в печку, Малый!

Я соскользнул с оттоманки на пол, прохромал к печке и стал насыпать в нее уголь. И всё не переставал удивляться, как это Старому удалось рассказать дважды одну и ту же историю так весело и забавно. Прямо фокус какой-то! Мне захотелось тоже чем-нибудь его удивить. Поэтому я как можно дольше возился с печкой, а сам тем временем все придумывал одно стихотворение, подходящее к случаю. А потом прочёл его прадедушке:

Тот, кто себя и всех своихСчитает лучше всех других,А всех других и все другоеВообще считает за дурное,Находит скучным и безвкусным,Нелепым, глупым, мелким, гнусным,Пусть сам избавится от шорИ свой расширит кругозор!

— Браво, Малый, — рассмеялся прадедушка, — ты чем старше становишься, тем умнее! Случай редкий, но отрадный.

— Спасибо за венок! — ответил я. — А теперь ты прочтёшь мне свою балладу, прадедушка?

— Баллада — это, пожалуй, преувеличение, — с некоторым сомнением заметил Старый. — Назовем-ка ее лучше балладкой.

Он вынул из заднего кармана пустой бумажный кулек, исписанный с двух сторон, и, когда я снова улегся на оттоманку, начал читать:

«Мышки, мышки, мышки, мышки, —Так стучат часы в углу, —Муррдибурр-котище рыщетПеред норкой на полу!» 

Из-за черствой черной коркиТут мышонок УдалецНосик высунул из норки.Все! Теперь ему конец.

Кошке, кошке, кошкеПопадаться на обедИз-за черствой черной крошки,Нет, геройства в этом нет! 

Прадедушка спрятал в карман исписанный кулек, а я сказал:

— Славная балладка, прадедушка! Только ведь в ней говорится о том, в чем нет геройства.

— Потому-то, Малый, из нее и становится ясным, в чем геройство. Герой, например, должен уметь взвесить опасность, которой он себя подвергает. Слепо бросаться в опасность, как этот мышонок Удалец, — еще не геройство. Вот мне как раз вспомнилась одна история — про короля и блоху. Я хотел бы ее…

Но тут его перебила Верховная бабушка, крикнувшая нам с первого этажа:

— К вам гости! А через полчаса — обед!

— Ну, значит, я расскажу тебе эту историю после обеда, — вздохнул прадедушка. — Интересно, кто же это к нам пришел?

В дверь уже стучали, и вошла, запыхавшись от крутой лестницы, Низинная бабушка — в меховой шапке, с меховой муфтой, в ботинках, отороченных мехом.

— Привет, Малыши! Ну и жара тут у вас! — воскликнула она, еле переводя дыхание. Потом положила все свои меха на комод (конечно, кроме ботинок) и, опустившись в кресло, сказала: — Я как раз была тут неподалеку, у вас на горе! Пой Пфлауме продает по дешевке шерстяные носки. Вот и думаю, дай-ка загляну к хромым поэтам!

— Мы очень польщены оказанной нам честью, Анна! — с легким поклоном заявил прадедушка.

— Мы приветствуем нашу старую Музу! — добавил я.

— Я вижу, вы надо мной потешаетесь! — Низинная бабушка смешно надула губы и стала опять такой, какой мы с прадедушкой больше всего ее любим. — Со мной вы всегда только шутки шутите, а вот Верховной бабушке вы читаете стихи!

— Заблуждаешься, Анна! Мы не читали ей стихотворения про Генри и его двадцать теток! Она подслушивала под дверью.

— Подслушивала? Как нехорошо! — Низинная бабушка, казалось, была очень возмущена.

Но мы-то хорошо знали, что она и сама иной раз не прочь подслушать под дверью.

Теперь она оглядывалась по сторонам, словно ища что-то, а потом спросила:

— Ну и где же оно, это стихотворение? Вы мне его прочтете?

Я хотел было ответить: «Ну, конечно!» — но тут вспомнил, что стихотворение записано на обложке «Морского календаря» и ей никак нельзя его показывать — ведь она немедленно сообщит об этом Верховной бабушке.

Прадедушка, видно, размышлял о том же. Он поспешно сказал:

— Стихотворение про Генри как-то больше подходит для Верховной бабушки, Анна. Ты как-то тоньше! (Низинная бабушка, надо сказать, весила не меньше двух центнеров.) Тебе надо прочитать какие-нибудь более тонкие стихи. Вот, например, про мышку — как она высказала своё мнение прямо в лицо коту.

— А ведь и я этого не слыхал! — удивился я.

— Ну да, Малый. Вот я и прочту вам обоим. Ну, слушайте! — Старый закрыл глаза, с минутку подумал и стал читать наизусть:

Вот мышка на съеденьеНазначена котом.Застыла без движенья,Не шевельнёт хвостом. 

А кот мяукнул: «Крошка,Не хочешь ли сплясать,Встряхнуться хоть немножкоДа лапки поразмять?»

Тут мышка осмелелаИ, сделав шаг вперед,От гнева покраснелаДа вдруг как заорет:

«Плясать?.. Перед котами?Как вы могли посметь?!Пусть дрыгают хвостамиТрусихи! Лучше смерть!»

И так она кричала,Что бедному котуОт этих воплей сталоСовсем невмоготу.

И он, заткнувши уши,Пустился наутек.А всем, кто это слушал,И всем мышам — урок! 

— Ай да Малыш! — с восторгом воскликнула Низинная бабушка (так она величала прадедушку) и захлопала в ладоши. — У вас еще много таких в запасе?

— Хорошенького понемножку, Анна, — сказал прадедушка. — Это относится и к конфетам и к стихам. Но, может быть, Малый (тут прадедушка кивнул на меня) прочтет тебе стишок про медведя и белку. Я написал его несколько лет назад. Ты его еще помнишь, Малый?

Я подумал, наспех повторил про себя начало и сказал, что да, помню, могу прочесть. И правда прочел:

Медведь, сильнейший зверь лесной,Топтыгин-Косолапый,На лапку белочке однойСтупил тяжелой лапой. 

И, не сказавши: «Ой, прости!» —Потопал обалделоВ лес, без дороги, без пути(Медведи — знамо дело!).

Но закричала белка вслед:«Эй ты, пузатый дядя!В лесу таких порядков нет,Чтоб всех давить не глядя!»

Медведь услышал чей-то пискИ зашагал потише:«Мне предъявляет кто-то иск?Чего, чего? Не слышу!»

Но белка прыг, но белка скок —И с ветки вниз как птица:«Вы отдавили мне носок,Извольте извиниться!»

Да как подскочит на сучокИ сжала кулачишки.Вот-вот даст по носу щелчокОпешившему мишке!

И, изо всех медвежьих силВзревев от изумленья,Медведь и вправду попросилУ белки извиненья.

«Ну, так и быть! — она в ответ. —Но помни, Косолапый,В лесу таких законов нет,Чтоб наступать на лапы!»

Медведь сказал: «Учту я впредь!»(Что белке было лестно.)Кто смел, с тем вежлив и медведь,Да будет вам известно.

Низинная бабушка сперва помолчала, потом тихонько спросила:

— Ведь вы настоящие великие поэты? Да, Малыши?

— Как бы тебе объяснить, Анна, — отвечал ей прадедушка. — То, что мы хотим сказать, мы можем выразить в стихах. И сделаем это, разумеется, получше, чем Паульхен Пинк, сочиняющий поздравления к свадьбам. Но опять же, разумеется, мы не такие уж великие поэты, как, скажем, Гёльдерлин[8], о котором ты, впрочем, ничего не слыхала.

— Это не тот ли господин Гёльдерлин, что часто приезжает к нам на остров туристом, а, Малыши? Такой длинный, черный? Еще в теннис всегда играет!

— Да нет, Анна, — рассмеялся прадедушка. — Поэт Гёльдерлин давным-давно умер. И великим поэтам приходится умирать.

Низинная бабушка тяжело вздохнула (впрочем, она частенько вздыхала), но тут Верховная бабушка крикнула нам снизу, что пора обедать.

Пропустив Низинную бабушку вперёд, мы, нагруженные ее мехами, заковыляли вслед за ней вниз по лестнице на первый этаж. По дороге прадедушка негромко спросил меня: