Ада Чумаченко - Человек с луны[Рис. П. Староносова ] Страница 9

И вдруг Маклай растерянно опускает своё ружьё. С берега, легко перепрыгивая через корни и камни, не бегут, а несутся туземцы. Держа над головой лук и стрелы, с каменным топором, висящим на плече, они мчатся мимо хижины, очевидно направляясь к тропинке в Горенду.

Поравнявшись с Маклаем, передний чуть-чуть замедляет свой бег. Он ударяет себя в грудь и кричит, потрясая оружием:

—  Война! Война! Марагум идёт в Горенду!

Расспрашивать нет времени. Маклай отшвыривает ногой приготовленный Ульсоном мешок, хватает ружьё и бросается вслед за папуасом.

Что там случилось с его друзьями? Может быть, им нужна его помощь?

ВОИНЫ НЕ БУДЕТ!

Ещё не добежав до первых хижин, Маклай услышал тревожные удары барабана и крики женщин. Папуасы торопливо выносили из своих хижин луки,  топоры, копья. Мужчины громко разговаривали, размахивая руками. Туй стоял среди толпы. Повязка, которую он ещё не снимал после болезни, сбилась на сторону. Руки были сжаты в кулаки.

—  Туй! Туй! — крикнул он и бросился навстречу Маклаю.

Маклай удивлённо остановился. Что это с Туем? Разве он забыл его имя? Почему он так странно называет его?

— Туй! Туй! — закричали и другие папуасы и тоже бросились к Маклаю. — Туй!

—  Люди из Марагума — плохие люди!

—  Люди из Марагума напали сегодня на наших женщин. Мы пойдём и сожжём их хижины!

—  Мы убьём их мужчин!

—  И ты тоже пойдёшь с нами, Туй!

—  Но почему же я Туй? — спросил Маклай. Папуасы удивлённо посмотрели на него, потом друг на друга и… вдруг захохотали, хотя им сейчас как будто было не до смеха.

— Ты — Туй… — уверенно ответили они ему. — Туй лежал больной, и мы уже сшивали пальмовые листья, чтобы сделать ему гроб. Туй лежал больной, и мы уже готовили тельрун — мешок, чтобы покрыть его. Туй лежал больной, и мы уже собирали орехи, чтобы положить ему в гроб, мы уже выкрасили ему новый пояс, чтобы одеть его мёртвого, мы уже обтесали шесты, чтобы нести его, а ты пришёл сюда, ты давал ему своё лекарство, ты сидел возле него от солнца и до солнца, ты клал ему руку на лоб, и вот он стоит и смеётся! И рука его сильна, как прежде! И глаз его зорок, как прежде! Брат ли ты ему теперь? Ты ему больше чем брат! Ты теперь Туй! А он Маклай! Его жизнь теперь — твоя жизнь!

Маклай слушал молча. А потом поднял голову и спросил тихо, спросил у всех: 

   —  Значит, Маклай — брат ваш?

—  Маклай — брат наш! — хором ответили папуасы.

—  Тогда Маклай говорит: довольно! Войны не будет!

—  Войны не будет?

—  Войны не будет! — твёрдо повторил Маклай.

Недовольный ропот прокатился по толпе. В задних рядах кто-то выкрикнул угрожающе: «Будет!» Кто-то стукнул о землю древком копья. Кто-то насмешливо ухмыльнулся.

—  Война будет! — упрямо повторил Туй. — Мы сожжём их хижины.

—  Мы вырубим их хлебные деревья. Мы убьём их детей…

—  А они убьют ваших, —   перебил его Маклай и быстро обернулся к молодому папуасу, стоявшему впереди всех: — А они убьют твою Машу. Ты хочешь, чтобы они убили твою Машу?

—  Они испугали наших женщин! — так же упрямо продолжал Туй. — Они взяли кусочек мяса, который женщины не успели доесть. Они будут колдовать над ним, и все жители Горенду тогда умрут от их колдовства. Война будет!

—  Война будет! — загудели опять папуасы.

И только молодой отец Маши почему-то молчал и смотрел на Маклая. Маклай снял с плеча ружьё.

—  Смотрите! — сказал он. — Видите птицу? Сейчас я пошлю в неё огонь, и она упадёт мёртвая'

И Маклай выстрелил. Распластав крылья, птица упала на землю. Среди взъерошенных перьев крупными каплями выступила кровь.

Папуасы бросились к птице. Они искали стрелу, убившую её. Стрелы не было. Испуганные, они смотрели на ружьё Маклая, которое они видели сейчас в первый раз. Некоторые затыкали уши, чтобы не слышать больше страшного грома.

—  Если люди из Марагума придут в Горенду, — продолжал Маклай, — я брошу и в них гром и огонь, и они убегут и не тронут ваших женщин и детей. Но если люди из Горенду сами пойдут воевать с Марагу-мом, тогда будет большое несчастье. Я, Маклай, говорю вам это.

Растерянный Туй смотрел на Маклая и тяжело дышал.

—  Какое несчастье? — наконец выговорил он.

—  Я не скажу какое, я говорю только: большое несчастье.

—  Скажи нам какое, Маклай!

—  Вы увидите сами, если начнёте войну.

—  Может быть, будет землетрясение? Тангрин?

—  Я не говорю, что это будет тангрин. 

   —  Ты сказал: «большое несчастье». Тангрин — большое несчастье. Скажи, может быть, это будет тангрин?

—  Может быть, — коротко ответил Маклай.

—  Маклай говорит — это будет тангрин, — сказал Туй, обращаясь к папуасам. — Что страшнее тангрина?

—  Мы не знаем ничего страшнее тангрина.

Туй нерешительно переступил с ноги на ногу. Он смотрел исподлобья то на папуасов, то на Маклая и как будто не решался говорить дальше. Молчали и папуасы.

Маклай вскинул ружьё на плечо.

—  Я иду к себе, — сказал он. — Но я хочу слышать ваше слово. Я сказал: войны не будет. Пусть теперь люди из Горенду скажут своё слово.

Папуасы продолжали молчать. Выждав две-три минуты, Маклай повернулся и сделал несколько шагов. Чья-то рука остановила его.

Маклай повернул голову. Молодой папуас, отец Маши, смотрел на него.

—  Войны не будет, — запинаясь, проговорил он и боязливо посмотрел на остальных.

Но Туй тоже кивнул головой:

—  Войны не будет.

—  Войны не будет! — уже совсем уверенно пронеслось в толпе папуасов. — Маклай знает, что говорит. Маклай — брат папуасов. Маклай не хочет несчастья людям из Горенду. Войны не будет.

РАЗГОВОР С УЛЬСОНОМ

Войны так и не было. Ульсону снова пришлось собирать мешок Маклая и, как только кончились дожди, провожать его в долгие путешествия: то на  островок Тиару, то в горы, в деревню Теньгум-Мана, то ещё выше — в Енглам-Мана. Маклай не бывал дома по нескольку дней, потом возвращался усталый, в промокших и изодранных башмаках, с исцарапанными руками, иногда в приступе лихорадки, но всегда бодрый, с сумкой и карманами, полными всяких сокровищ. Тут были и крохотные стрелы, с которыми папуасы охотятся на громадных, полуметровых, бабочек, и шкурки ящерицы легуана, и нарядные катазаны — гребни с перьями, и мунки-ай — дудки из кокосовой скорлупы.

Иногда он приносил пару птиц, убитых им на охоте. Птицам Ульсон радовался гораздо больше, чем другим диковинкам. Он сейчас же принимался ощипывать их, мечтая вслух о всевозможных соусах и паштетах, которые можно было бы приготовить из дичи.

—  Немножко мучицы, — приговаривал он, — и я вам испеку замечательнейший пирог.

—  Муки нет уже давным-давно, — кротко отвечал ему Маклай.

—  Ну, тогда немного риса. Из этого какаду я сварю такой суп, какой варят только у нас в Швеции…

—  Вы же знаете сами, Ульсон, что риса у нас нет больше месяца.

—  Ну, тогда хоть щепотку соли, — восклицал уже в совершеннейшем отчаянии Ульсон. — Как я буду жарить этого паршивого попугая без соли!

—  Сейчас конец октября, — сухо отвечал Маклай. — Мы живём здесь больше года. Наших припасов хватило всего на два-три месяца. Вы сами это великолепно знаете, Ульсон, и каждый раз вы просите у меня то муки, то сахару, то масла, то соли. Как вы думаете, Ульсон, уж не прячу ли я это всё у себя под подушкой и не закусываю ли я этим, когда вы спите?  

   —  Я был бы идиот, если бы так думал! Разве я не вижу, чем вы питаетесь? Разве вы не ели вчера сырого краба? Вы — учёный человек, знаменитый путешественник, и… сырой краб! Фу!

—  Почему же мне не есть сырых крабов, если их едят папуасы?

—  Папуасы!..

И Ульсон сделал такую гримасу, будто, ему дали понюхать что-то очень и очень противное.

—  Ульсон! Если вы не хотите со мной ссориться, — твёрдо говорит Маклай, — бросьте эти ужимки и гримасы, когда вы говорите о папуасах. Папуасы ничем не хуже нас. Они меньше знают, это так. Но этого ещё очень мало, чтобы вы морщили нос и кривили губы. Вот вы прожили здесь столько времени, а знаете ли вы, как живут папуасы?

—  Очень мне надо! — упрямится Ульсон. — Довольно и того, что я вижу каждый день этих красавчиков.

— Красавчики они или не красавчики, совершенно неважно. Важно то, что они живут лучше нас. У них нет жрецов, которые их обманывают, богатых, которые их притесняют. Всё, что у них есть, они делят между собой. Они справедливы и добры!

—  Добры! Папуасы! Людоеды!

Возмущённый Ульсон с таким ожесточением кидается на бедного полуощйпанного какаду, как будто перед ним уже не какаду, а самый свирепый и кровожадный людоед.

—  За весь этот год я не видел ни одного случая людоедства, — так же твёрдо заявляет Маклай. — Может быть, оно и бывает во время войн, не спорю, но эти случаи становятся всё реже и реже…