Алексей Пантелеев - Экспериментальный театр

Пантелеев Алексей Иванович (Пантелеев Л)

Экспериментальный театр

Алексей Иванович Пантелеев

(Л.Пантелеев)

Экспериментальный театр

Утром, когда в ожидании автобуса мы собирались у подъезда гостиницы, пришел Турундис и сказал:

- Товарищи, сегодня вечером нас приглашают в театр! Желающих поехать прошу ровно в восемнадцать ноль-ноль быть в холле гостиницы.

- А что за театр?

- Экспериментальный. Самый известный в Швейцарии после театра Дюрренматта.

- А какая пьеса?

- Какая пьеса - не знаю. Знаю только, что автор - бывший маляр.

Поехать захотели все, кроме Ястребовых. Ястребов обиженно заявил, что они не поедут, потому что он "догадывается, какие это эксперименты".

- Наверно, что-нибудь вроде Мейерхольда.

Остальных опасность увидеть что-нибудь вроде Мейерхольда не испугала.

До обеда мы успели побывать в кантональной ратуше, осмотрели кафедральный собор, где прелестные витражи в стрельчатых алтарных окнах делал Марк Шагал, проехались в автобусе по городу... А сразу после обеда наши дамы стали готовиться к театру. Конечно, у каждой в чемодане было еще в Питере припасено что-нибудь нарядное, "выходное", однако до сих пор ничего такого не требовалось - не было ни приемов, ни каких-нибудь торжественных встреч. До сих пор мы вели скромную трудовую жизнь туриста, покидая наш маленький голубой автобус только для того, чтобы зайти в музей, собор или подняться на остатки руин какого-нибудь древнеримского амфитеатра. Обедали мы или у себя в отеле, или в дешевых кантинах, ужинали тоже на рысях, где же тут было наряжаться! Кажется, одна только мадам Ястребова иногда выходила к обеду в широченных красных штанах или в клетчатом пончо, вывезенном ею некогда из Южной Америки. Остальные одевались так, как одеваются обычно дома. И вдруг - театр. Тут уж не только можно, но и нужно было приодеться, надушиться, привести в порядок волосы и ногти...

Около шести часов вечера мы с Чимковскими спустились в вестибюль. Урс уже сидел в неудобном кресле возле конторки портье и читал книгу. Увидев нас, он вежливо поднялся, и на его лице я вдруг прочел что-то вроде легкого испуга или смущения. Что его смутило? Элико или жена Чимковского как-нибудь не так нарядились, нарушили этикет? Или, может быть, мужчинам тоже надо облачаться как-нибудь по-особому - может быть, требовался смокинг? Да, но ведь сам Урс был одет в свой обычный простенький костюм.

В начале седьмого мы вышли из гостиницы. Автобуса у подъезда не было.

- Автобус не требуется, - объяснил Урс. - Это совсем рядом, минут пять ходьбы.

Он сказал, что проводит нас до театра, а потом, к сожалению, должен будет уйти - вечером у него дело.

Несколько минут мы покрутились по узеньким улочкам и очутились на площади, в торговых рядах, уже знакомых нам. Это было что-то вроде нашего Гостиного двора. Такие ряды сохранились во многих европейских городах. Длинная галерея, тяжелая аркада и под ней бесконечный ряд магазинов и магазинчиков - от антикварных до тех, где торгуют компьютерами и прочими чудесами научно-технической революции.

...Я не запомнил, была ли там, у входа в театр, какая-нибудь вывеска или просто зиял черный проем двери.

У этого проема Урс остановился и сказал:

- Bitte hierher.

И мы, не успев удивиться, слегка нагнувшись стали один за одним спускаться по узенькой и щербатой каменной лесенке в подвал. Да, это был самый настоящий магазинный подвал. И даже не один, а два, разделенные тяжелой каменной аркой. Когда-то, очень много лет назад, в нэповские годы, я работал "мальчиком" на лимонадном заводе, и именно в таком подвале у нас хранились ящики с пробками. На минуту показалось даже, что в нос мне ударило теми самыми - детскими, лимонадными, пробочными, плесенными - запахами.

А нас уже кто-то встречал, привечал, жал нам руки. Урса с нами, кажется, уже не было. Слегка ошарашенные, мы не сразу поняли, что к чему. Направо у входа бросился в глаза небольшой столик и на нем - конфеты, шоколад, бутылочки с пепси-колой и тут же тарелка для денег. Налево стоял другой столик - вместо вешалки, - на этот стол желающие бросали пальто, плащи и другие ненужные вещи, например зонты и сумки.

Элико свою сумку положить не захотела и была наказана, испытав в дальнейшем лишние волнения.

Кажется, тут же, у входа, нам вручили отпечатанные на машинке программки, заключенные в узкую черно-красную обложку.

Поначалу казалось, что мы находимся еще где-то в преддверии, в холле или в фойе. Но потом выяснилось, что в этих двух небольших подвалах, где каких-нибудь десять лет назад хранились ящики или картонки с теми же пробками, или с дамскими чулками, или с перчатками, теперь разместился весь Экспериментальный театр.

Сцены там не было, а был невысокий дощатый помост, и не посередине, а где-то в правом углу "зала". Этот маловместительный помост был освещен софитами. Прямо и слева к нему тянулись ряды простых некрашеных скамеек, пять или шесть рядов. Скамьи сильно возвышались одна над другой. Это, я говорю, и был весь театр, если не считать ширмочки или перегородки с правой стороны сцены и небольшой дверки в этой перегородке, ведущей "за кулисы".

Ряды уже кишели публикой.

Это были сплошь молодые люди, и даже не молодые, а молоденькие: парни и девушки в джинсах, в клетчатых распашонках, в общем, ребята, ничем не отличавшиеся от тех, кого мы каждый день видели на улицах, в парках или музеях...

Вероятно, из уважения к нашему возрасту нам с Элико предложили проследовать к самой сцене и усадили в первом ряду. И, усадив, сразу же принесли и вручили нам и попросили надеть синие, уже порядочно заношенные халаты.

Бедная Элико со своей грузинской бирюзой на груди попыталась улыбнуться, но при этом не могла скрыть испуга.

- Нет, нет, это они шутят, - сказала она, когда я галантно распахнул перед ней эту долгополую хламиду с порядочно измятым пояском и с тесемочками на рукавах.

- Не будь провинциалкой, - сказал я вполголоса. - Не ерепенься. По-видимому, так надо. Посмотри, не мы одни в этих смирительных рубахах.

В халаты были облачены все, кто сидел в первых и вторых рядах. Большинство этих молодых людей были еще и в очках. В халате и в больших круглых очках была и моя соседка справа, хорошенькая черноглазая и черноволосая девушка. Элико пришлось покориться. Она облачилась в халат и села, положив на колени свою довольно объемистую замшевую сумку. Я тоже напялил халат и с несколько наигранной усмешкой спросил у своей черноокой соседки:

- Зачем это?

В ее довольно многословном ответе я расслышал слово spritzen и вспомнил, что spritzen это значит "брызгать".

- Будут брызгать, - объяснил я Элико.

- Чем?

Пришлось еще раз беспокоить фройляйн. Она показала на сцену и показала на потолок. На сцене стояли заляпанные зеленой краской ведра, три или четыре ведра. Под потолком, над сценой и дальше, через весь зал, в несколько рядов тянулись разного диаметра фановые трубы густо-зеленого цвета. На одной из труб, поблескивая еще не вполне высохшей краской, лежала малярная кисть. Я повернул голову налево и где-то наверху, в третьем или четвертом ряду, увидел наших более молодых земляков и товарищей. Все они сидели без халатов, в своей вольной одежде. Может быть, впервые я откровенно позавидовал их относительной молодости.

- Чем будут брызгать? - еще раз спросила Элико.

- Откуда же я знаю. По-видимому, краской.

- Зачем? С какой стати? Что за глупости! И что значит "по-видимому"? Ты же говоришь по-немецки... Расспроси ее.

Я сделал попытку расспросить.

- Не волнуйтесь. Скоро всё увидите, - сказала очкастая барышня.

- Что она тебе сказала?

- Она сказала, чтобы мы не беспокоились. А сумку твою ты на всякий случай все-таки дай мне.

- Что значит "на всякий случай"? Что ты меня пугаешь!!

Я хотел сунуть сумку под халат, но сделать это было трудно, так как халат мой застегивался на спине. Тут как раз начался спектакль, и сумка, хочешь не хочешь, осталась у Элико на коленях...

Из маленькой дверки на сцену вышли два человека в основательно замаранных краской комбинезонах - один пожилой, полный, невысокий, с одышкой, другой - жизнерадостный красивый юноша. Если память мне не изменяет, они принесли с собой еще по одному ведру краски. А парень сверх того нес еще на плече небольшую лестницу-стремянку - тоже всю изгаженную краской.

Уже выходя на сцену, они оживленно между собой разговаривали.

Считается, что я знаю немецкий язык. Да, не чересчур сложный текст я могу читать без словаря. В магазине, в трамвае, в кафе моих познаний в немецком вполне хватает. Легче всего мне говорить с людьми, для которых немецкий не является родным, например - в Венгрии, где очень многие пожилые люди еще помнят государственный язык Австро-Венгерской империи. Но беглую немецкую речь, да еще на швейцарской сцене, да при этом еще какой-то профессиональный малярный жаргон - я почти не понимал. Пожалуй, честнее будет сказать - не понимал вовсе. Изредка выскакивало какое-нибудь знакомое слово или даже небольшая фраза, которым я радовался, как радуется заблудившийся в лесу далекому "ау", но потом снова все глохло, сливалось в невнятную тарабарщину, и я уже не делал попыток вслушиваться и не пробовал понять, о чем там идет речь. Тем более что нам уже было не до этого.