Марк Ефетов - Последний снаряд Страница 10

Вот откуда усталость.

Лисунов это понимал и как-то спросил:

- Володя, а не тяжело тебе?

Володя ответил вопросом на вопрос:

- А за самолётом кто?

- Пока никто. А там подыщем, подучим. Лишь бы другой новичок брака не наделал.

- Так вы ж, Валентин Антонович, говорили, что это со мной только так повезло, что брака не было. А всегда у всех учеников брак бывает. Говорили?

- Говорил.

- Значит, надо мне тут остаться...

Всё больше и больше снарядов требовал фронт. И Володе теперь случалось спать на заводе. Четыре часа поспал, за полчаса помылся ледяной водой прямо на дворе, в эти же полчаса поел в заводской столовой - и снова к станку с красным металлическим флажком. А на красном белыми буквами: "Токарь-отличник" - и его, Володина, фамилия.

Дома Володя бывал теперь совсем редко. Наташка бросалась к нему так стремительно, что чуть не сбивала с ног.

А вообще-то беда была с этой Наткой. Чуть только зазвонят в прихожей или хлопнут дверью, Натка обязательно кричала:

- Почтальон, почтальон! От папы письмо!

Володя останавливал сестрёнку:

- Ты же знаешь, что почтальон к нам не ходит. Она в ящик письма бросает. Ты же сама там шаришь.

- А вот и ходит, а вот и ходит!.. Когда ещё тётя Оля была, она ей приносила. Я видела.

- Так то было заказное.

- Ну и что?!

- А то.

Нет, Ната не сдавалась. Опускала голову, глаза в пол и упрямым таким голосом твердила своё, коверкая, как всегда, букву "з":

- А вот и будет! Пусть жакажное - всё равно...

Но писем от Матвея Тимофеевича не было.

Однажды утром, когда на дворе стоял только недавно ещё наступивший ноябрь, пришла настоящая зима. Володя увидел сквозь окошки, перекрещённые бумажными полосками, в утренних сумерках снежную круговерть. Небольшой был снежок, но очень уж ранний.

Володя одевался совсем бесшумно, чтобы не разбудить маму: она ведь, кроме работы, ходила ещё рыть противотанковые рвы. И вот сейчас отсыпалась, обняв рукой посапывающую Натку. Вчера вечером Галина Фёдоровна вернулась домой очень поздно и сказала Володе:

- Сегодня рыли совсем близко от вокзала. Женщины говорили, что он хвастает - парадом пройдёт по Москве.

"Он" - это известно было: Гитлер. Он и вправду бросил на Москву такую тучу самолётов, танков, солдат, что уже на окраинах слышны были тяжёлые вздохи наших орудий, которые защищали Москву.

Да, в тот по-зимнему ноябрьский день войска действительно прошли парадом по Красной площади. Только не гитлеровцы это были, а наша Красная Армия, в шапках-ушанках, запорошённых снегом, с винтовками и всем боевым снаряжением. Они пришли прямо с передовой...

Седьмого ноября тысяча девятьсот сорок первого года после парада наши бойцы, наши танки и орудия вернулись на фронт. Это они, защитники Москвы, передавали от бойца к бойцу как пароль: "Отступать некуда - позади Москва".

Об этом параде Красной Армии Володя узнал на заводе.

Тут от станочника к станочнику передавали:

- Наш был парад на Красной площади. Наш!

В эти ноябрьские и декабрьские дни сорок первого года фашисты дрогнули и покатились назад. А ведь перед этим прошли по многим странам Европы...

Так впервые под Москвой война перевалила за хребет. То наших теснили фашисты. А теперь гитлеровцы бежали, бежали, огрызаясь, как загнанный волк. Он же тоже клычится, клыки скалит, бьётся изо всех сил - шкуру свою спасает. Волк и загнанный страшен.

Под Москвой фашисты получили первый удар, а потом немало было "котлов", в которых наши войска запирали гитлеровцев, как мышей в мышеловку; были бои, когда сотни тысяч врагов оставляли за собой танки, пушки, самолёты и берёзовые кресты над могилами.

В Москве уже показывали в кино эти поля берёзовых крестов, уже выставляли на московских площадях разбитые самолёты и танки фашистов, уже не было дня, чтобы наши войска не отбили у гитлеровцев город или посёлок. А писем от Матвея Тимофеевича по-прежнему не было.

Когда грохнул пушками и расцветил всё московское небо первый салют, Ната запрыгала и завертелась, хлопая ладошками:

- Папа стреляет! Папа!..

В этот час все трое Ратиковых были дома, стояли у окна - ждали неведомый тогда, непонятно какой салют, о котором объявили по радио. Сначала стремительно взлетел пучок разноцветных, светящихся шариков. Потом шарики эти стали похожи на букет красивых цветов, и в это время глухо ударили пушки.

Галина Фёдоровна отошла от окна и вытерла ладонью мокрые щёки. Она хотела сделать это украдкой, но Володя увидел всё и сказал:

- Мама, не надо. Увидишь - вернётся... Ната, не шуми.

Наташа не слушала брата. Она стояла теперь у окна, вспышки салюта разноцветными бликами ложились на её щёки, она изо всех сил хлопала в ладоши и кричала "ура!".

А Галина Фёдоровна уткнулась в угол и тихо плакала, скрывшись за спиной Володи. Он смотрел в окно на невиданную красоту и думал о том, что не может быть такой несправедливости: Ольга Олеговна живёт, а папа никогда не вернётся. Никогда... Он даже не мог такое представить, понять. Может быть, его не будет долго, очень долго. Но - ни-ког-да?

"Нет, этого не будет, - говорил себе Володя. И при этом, как восклицательным знаком, заканчивал свою мысль словом, которое повторял маме и тысячи раз себе: - Вернётся!"

"БУДЕТЕ ПОНЯТОЙ"

Вышло так, что не вернулась Ольга Олеговна. Выяснилось это через полгода после той ночи, когда она собиралась в прихожей, а утром уехала на дачу. Правда, однажды Галина Фёдоровна слышала вечером, как соседка вошла с улицы в прихожую, щёлкнула замком своей двери и через несколько минут, громыхнув, должно быть, чемоданом или ящиком, ушла. А потом спустя месяц пришла молодая женщина-милиционер и управдом, сгорбленный старик в подшитых валенках. Он сказал Галине Фёдоровне:

- Будете понятой: комнату вашей соседки вскрывать будем.

- А что случилось? - взволнованно спросила Галина Фёдоровна.

Не любила она Ольгу Олеговну, да и за что любить-то её было, но такой уж характер всех Ратиковых - добром к каждому человеку, за добро вдвое платить, а зло забывать. И вот подсказало сердце Галине Фёдоровне недоброе, и она переспросила управдома:

- Что же с Ольгой Олеговной? Беда?

- Как сказать... - Управдом звякал большой связкой ключей. - Нету вашей Ольги Олеговны.

- Как так нету?

- А так вот. Подалась к немцам, а попала в рай.

Он отпер дверь и пропустил вперёд Галину Фёдоровну.

- Заходите...

Уже в комнате, где молодая милиционерша принялась переписывать вещи, даже какие-то безделушки, подушечки и коврики, Галина Фёдоровна узнала, что Ольга Олеговна погибла в своей даче, которая сгорела от немецкой "зажигалки".

Узнав об этом, Галина Фёдоровна подумала, что её соседка никогда не отличалась не только трудолюбием или хорошим характером, но не было у неё даже обычного ума и сообразительности. Любила говорить "как хочу, так верчу", не думая о том, возможно ли то, чего ей захотелось, и чем может кончиться её затея...

Уходя с милиционершей, управдом сказал:

- Вот она и вся история с вашей соседкой, Галина Фёдоровна.

На дачу Ольга Олеговна отправилась в те дни, когда фашисты подошли совсем близко к Москве. Но и спустя несколько лет, когда их гнали уже к самому Берлину, Галина Фёдоровна вспоминала соседку:

- Что ни говори, а жалко - погиб человек.

В этих случаях Володя молчал. А Наташа как-то сказала:

- Тётя Оля конфеты мне давала. А теперь конфетов нету...

Всё чаще и чаще салют радостно бухал пушками и расцвечивал светящимися цветами московское небо. Война шла к концу. А в семье Ратиковых с каждым днём всё меньше и меньше было надежд на возвращение Матвея Тимофеевича...

В том году Володя вспоминал поговорку отца: "Месяц апрель - ему не верь". И вправду сначала был снег, солнце и дождь вперемежку, а потом наступила летняя теплынь, и вдруг снова похолодало.

В те военные годы в Москве снег почти не убирали с тротуаров и мостовых, и потому солнце, как только стало чуть припекать, погнало по улицам целые реки.

Как-то дорогой на завод Володя увидел мальчонку, который пускал по весенней воде бумажные кораблики. Они плыли, эти треуголки, похожие на маленькие головные уборы маляров, целой флотилией. Кораблики кувыркались, опрокидывались и снова плыли, плыли, плыли...

Володя на мгновение остановился. Что это поразило его в таком, казалось бы, обыденном? Нет, не обыденном для тех дней. Четыре года тому назад Володя сам пускал кораблики и бежал за ними вслед, шлёпая по лужам. А потом война, и он как бы сразу стал взрослым. И за всё время войны он не замечал, чтобы кто-нибудь из ребят пускал кораблики. Видимо, не до того было. И вот - надо же! - целая флотилия.

Ослепительная солнечная рябь подёрнула уличный ручей. Мутная вода неслась стремительно, кораблики не опрокидывались, и Володе страсть как захотелось побежать за ними - бежать, бежать, бежать...

Всегда ему думалось: куда они плывут? Может быть, в море, которое он никогда не видел? А теперь подумал о фронте, который в ту весну был уже далеко-далеко от Москвы и подступал уже к самой столице гитлеровцев Берлину.