Борис Раевский - У нас на дворе (рассказы) Страница 11

...Грачев просмотрел еще несколько писем. Вот и последнее. На тетрадочном листе в клетку:

"Родные мои товарищи из радиопередач.

Может, вам покажется чудным мое стариковское послание. Скажете: "Ишь, дед, ему помирать самая пора, а он вона чего надумал!"

Вскорости, точнее говоря, 11 марта стукнет ровно пятьдесят годков, как обвенчался я с моей Полинушкой.

И вот 11 марта вечерком сберутся у нас ради такого события сродственники, дети и внуки. А у меня, скажу не хвастая, одних только внучат обоего пола девять голов! И вот, хорошие вы мои, нижайшая к вам просьба. Уважьте старого дурня, сыграйте по радио песенку "Знакомое окошко" и непременно присовокупьте: "Передаем, значит, по личной просьбе персонального пенсионера Митрохина Кондратия Максимовича, каковой в сей вечер отмечает золотую годовщину своей свадьбы".

"Знакомое окошко" исполните потому, как именно эту песенку не единожды певал я моей Полинушке, когда был молод и ухаживал за ней и торчмя торчал под ее окошком.

Так что, будьте столь ласковы, не откажите старику..."

Подобные письма Грачев читал не раз. То какой-нибудь моряк просил исполнить "Раскинулось море широко", то шахтер в день своего рождения просил дать по радио что-нибудь "насчет уголька", то девушка, уехавшая на целину, просила сыграть "До свиданья, мама, не горюй", это будет приветом от нее матери.

Но письмо старика чем-то тронуло его.

"Золотая свадьба!" - Грачев даже покрутил головой. Ему, молодому, пятидесятилетний юбилей совместной жизни казался чем-то невероятно огромным, как высоченная гора или бескрайний океан (которого он, кстати, никогда в жизни не видел).

Грачев показал письмо Валентине Ивановне, редактору, сидящему за соседним столом, и они тут же решили, что грех не порадовать старика в такой день.

- А что это за "Знакомое окошко?" - насупила брови Валентина Ивановна. - Я что-то не помню...

Грачев тоже не знал такой песенки.

- Может быть, "На окошке на де-е-евичьем, все горел огонек", - негромко пропела Валентина Ивановна. - Впрочем, нет, это песенка военных времен. Сороковые годы. А старик ухаживал за своей Полинушкой еще до революции.

Оба задумались. Грачев позвонил в фонотеку.

- Сейчас Илью Яковлевича заведем, - зажав трубку ладонью, подмигнул он Валентине Ивановне.

Илья Яковлевич - заведующий фонотекой, вспыльчивый, темпераментный - не раз хвастал, что в его фонотеке "все есть".

- Илья Яковлевич, - сказал Грачев. - Тут, понимаете, трудное дельце. Мы прямо в тупике. Да и вам, вероятно, не решить, - он опять подмигнул Валентине Ивановне.

- Что за ребусы?! Не тяните, молодой человек! - загромыхал заведующий фонотекой. - Как-никак у нас на стеллажах шесть тысяч часов звучания.

"Сейчас станет перечислять, чем еще славится его фонотека, - подумал Грачев. - Уникальные записи великих людей, все оперы, все "шумы" и так далее, и так далее".

Он объяснил, что ему нужно.

- "Знакомое окошко"? - переспросил Илья Яковлевич с такой интонацией, что, мол, как не стыдно беспокоить занятых людей по пустякам. - А я-то полагал, вам нужен уникальный Ершов или неизвестная запись Менухина. Через пятнадцать минут, молодой человек, будете иметь свое "Окошко"! - он положил трубку.

Прошло пятнадцать минут, и полчаса, и час, - Илья Яковлевич не звонил. Грачев сам спустился в фонотеку.

Это были сплошь уставленные стеллажами три зала. Они напоминали библиотеку, с той лишь разницей, что на полках хранились не книги, а плоские коробки с пластинками, лентами и пленками, да на столах - всевозможные проигрыватели и магнитофоны.

- Вот, извольте, четыре "Окошка", - сказал Илья Яковлевич. - "У окошка" - музыка Спенсарова, "За окошком" - музыка Голещанова, "Не торчи под окошком моим" - музыка Хлястикова и "Парень с девкой целовались за окном" музыка Пронина. Но... - Илья Яковлевич сдвинул очки на лоб, - все эти песни созданы в двадцатых - тридцатых годах. Ясно, молодой человек?

Грачев молчал.

- Окошек у нас в фонотеке на целый поселок хватит, - усмехнулся Илья Яковлевич. - Но дореволюционных - ни одного. Просто старикан, наверно, перепутал название. Да, господи, ну, прокрутите какое-нибудь из моих четырех окошек, и ваш пенсионер прослезится от умиления. Ему же главное, чтоб на весь свет возвестили: такой-то, имя, отчество, фамилия, сегодня справляет свой юбилей. А "Окошко" - так, довесок...

Да, Грачев это и сам понимал. Можно, конечно, заменить стариковское "Окошко" каким-нибудь другим. Слушатели и не заметят. Да и вообще формально все правильно. Просил "Окошко" - получай "Окошко". А хотел другое - надо было указать композитора и поэта.

И все-таки...

- А знаете, - сказал Грачев, - позвоним-ка Константину Филимоновичу!

Константин Филимонович - известный музыковед, славящийся своей эрудицией, не раз выручал "радистов" в трудных случаях. Память у него была прямо-таки устрашающая. Запоминал все - и притом накрепко. Даже телефонный номер, однажды увиденный, навсегда застревал в его мозговых извилинах, как в прочных сетях.

Грачев позвонил.

- "Знакомое окошко"? - переспросил Константин Филимонович. - Одну секундочку, одну секундочку...

Он что-то бормотал, гудел себе под нос, и Грачев мысленно видел, как с трубкой возле уха мечется этот пожилой профессор около аппарата, словно цепью прикованный к нему длинным телефонным шнуром. Все знали: Константин Филимонович ни минуты не мог стоять спокойно возле телефона.

- Вероятно, это "жестокий романс", столь модный в те времена, - наконец сказал профессор. - Но не ручаюсь. Мало данных. Слишком мало...

Грачев вернулся к себе в отдел.

- Съезди-ка к старику, - посоветовала Валентина Ивановна. - Может, он вспомнит мотив? Или слова? Ну, хоть частично. И вообще проверить не мешает.

Грачев обрадовался. Конечно, надо навестить старика. Разузнать подробности о "Знакомом окошке". А заодно и проверить. А вдруг никакого старика и золотой свадьбы и в природе нет?! А просто кто-то разыгрывает. Объявим по радио: передаем "Знакомое окошко" по просьбе пенсионера такого-то, а шутники будут со смеху покатываться: ловко, мол, обдурили простаков!

Грачев поехал.

Автобус вывез его на окраину. Здесь совсем не по-городскому пахло талым снегом, пряной мокрой корой деревьев, тем извечным запахом начинающейся весны, который всегда так будоражит кровь и настойчиво напоминает: ты еще молод, все еще впереди. Находясь целыми днями в шумном, суетливом Доме радио, среди бесконечных заседаний, прослушиваний, разговоров, Грачев как-то отвык от этих бодрящих весенних запахов, словно вовсе даже забыл, что они существуют, и теперь прямо-таки хмелел от них.

Он долго стоял возле канавы, по которой мутная вода несла почерневшие льдинки, щепки, какой-то мусор, потом неторопливо побрел по мощенной булыжником улочке.

Оказалось, жили старики в двух смежных комнатушках в большой коммунальной квартире.

Комнаты были полны птиц. Клетки стояли на полках, этажерке, на столах, на шкафу. Клетки висели у окон, на стенах, под потолком. Отовсюду неслось дзеньканье, цвиканье, щелканье, свист. Прыгали, порхали крохотные пестрые комочки. Благодаря птицам приплюснутые комнатушки с дешевой невзрачной мебелью казались словно просторнее, больше и выше.

Кондрат Максимович, маленький, суетливый, сохранял еще бойкость ума и живой блеск вертких глаз, хотя было ему уже за семьдесят.

Грачеву он очень обрадовался, усадил, стал рассказывать какую-то длинную путаную историю. Грачев терпеливо слушал. К чему эта история, он не понимал, но слушал. Однако история все не кончалась... Грачев покраснел, кашлянул:

- Простите, а вы помните мотив "Знакомого окошка"? - спросил он. - Или слова?

- Как же! Как же! - встрепенулся старик.

Откашлялся и дребезжащим тоненьким дискантом затянул:

Знакомо мне твое окошко...

Птицы вдруг сразу все замолкли, словно и они хотели послушать старика.

Но он тотчас прервал пение. Вторую строку забыл. Долго вспоминал ее, на все лады повторял "Знакомо мне твое окошко", очевидно надеясь, что рано или поздно она механически выскочит за первой.

Но она не выскакивала.

Провал в памяти так расстроил старика, что он даже прослезился.

- Чудная песенка. И я столь часто певал ее. Знаете, ее еще так душевно исполняла Маня Зарубина, ну, певица из цыганского хора, известная в те времена...

- А вы не волнуйтесь. Вы хоть без слов, только мотив, - посоветовал Грачев.

Старик снова откашлялся и дребезжащим голоском затянул:

- Та-та-ти-та... ти-ти-ти... та-та...

Мелодия была не яркой. А может, старик и тут что-то забыл? Но Грачев все-таки ухватил ее и записал.

Пока старик пел, одна из пичужек, крохотная, бархатисто-палевая, смешно и очень искусно передразнивала его: ее тоненький голосок тоже дребезжал и срывался.

- Тю, дурашка! - присвистнул старик. - Срам какой!

И пичуга замолчала.

На стене висела грамота под стеклом. Грачев подошел. Сверху на грамоте был изображен мускулистый рабочий, похожий на циркового борца. Он рвал опутывающие его цепи. Очевидно, цепи капитализма... Внизу под грамотой подпись: Буденный.