Виктор Савельев - Пацанские рассказы Витьки Воробья Страница 12

– Да, ты не бойся, она бешеная, – успокоил я Женьку Бондарева. – У неё один глаз не видит, а другой косит. Так что убежим, пока она нас различит.

– И слюна у неё течёт из пасти до земли, – вставил словечко Мишка. – Такая зелёная…

– Почему зелёная? – побледнел Женька.

– А потому что у неё третья, самая последняя стадия бешенства, от которой уколы не помогают, – делая напуганные лица, нагнетали мы с Мишкой. – С первой стадией бешенства врачи ещё справляются. Со второй – кое-как с трудом, ну а от третьей ещё никого не спасли…

– Э-э, нет, ребята, я не пойду дальше, – сказал тут Женька.

А нам того и надо:

– Ладно, ты нас здесь подожди. А мы за эти груды лома сходим в разведку. Ну нет ли там собаки. А если она куда-то убежала, то пойдём туда, где наганы лежат…

Женька Бондарев, поминутно оглядываясь, остался посреди гор утиля и металлолома. А мы с Мишкой шмыгнули за ближайшую кучу и украдкой подсматривали, что делает Бондаря́га. Он озирался по сторонам и, кажется, готов был убежать к дыре в заборе. Прятавшиеся в засаде Гошка и Павлик что-то медлили, и, чтобы попугать Женьку, Мишка завыл то ли волком, то ли собакой. Жутко так! Я, если бы не знал, что мы вы думали про съеденных сторожей, сам бы испугался. Бондаря́га ещё больше занервничал, слыша этот жуткий вой из-за куч с баками и канистрами.

Но тут из своего укрытия подскочили к Женьке Гошка и Павлик, изображая то ли хулиганов, то ли разбойников. Мы чуть не лопнули со смеха. У Павлика за кушаком из старого шарфа торчал большой нож-тесак, которым его мать всегда режет мясо. Для убедительности нож на лезвии был намазан краской, похожей на кровь, которая даже капала с него, поскольку солнце припекло. Гошку тоже хоть в драмкружок посылай. На глаз он повязал чёрную повязку, как одноглазый пират, а правой рукой из-под накинутой тряпки направлял на Бондаря́гу обрезок трубы, похожий на высунутый ствол ружья или самопала. Повязка, правда, то и дело сползала с глаза, и Гошка её поправлял.

– Ага, попался, тут наше место! Кто звал тебя? – гаркнули наши добры-молодцы, загородив Бондаря́ге дорогу к бегству. При этом Павлик в усердии так зверски выставил вперёд нижнюю челюсть, что мы с Мишкой напугались, что будет вывих.

– Мальчики, я тут случайно… – в растерянности залепетал Бондаря́га, не успевший драпануть в сторону дыры в заборе.

– За случайно бьют отчайно! – закричал Гошка, тыча «дулом» в Женьку. – Век мамы не видать, но за это ответишь! Ты на таблетках станешь жить, в баню с костылём ходить…

Таким «присказкам» и «пугалкам» пацанов из нашего дома не надо учить: у всех дворовая выучка, как у профессоров! Все эти «Век мамы не видать, гробы не целовать!», «Да я из психической больницы вышел со справкой и за себя не отвечаю!» – мы с детства знали друг от друга, будто с каторги сбежали!

– Не зли нас, припадочных! – выли наши орлы Павлик и Гошка, корча страшные рожи. – Ах, ты ещё и без уваженья глядишь! Ага, значит, пя́лишься на нас, как удав!

– Да я не на вас, это я одноклассников тут высматриваю, – упавшим голосом оправдывался Бондаря́га, не видя нас и теряя надежду на наш подход. – Мальчики, верьте, я не хотел через дыру сюда лезть, меня товарищи привели…

Мы с Мишкой закатывались от смеха за кучей металлолома, где прятались. Тоже нам гроза «попрыгунчиков»! Семь человек с финскими ножами он разогнал!

– Ах, ты ещё и дружками нас пугать? – между тем вопил Павлик, делая вид, что никак не вынет из-за пояса тесак. – Ну ты, промокашка, меня смешишь! Скажи своей шайке, я бью только два раза – причём второй раз уже ударяю молотком по гвоздю в крышке гроба…

– Тебя с дружками в больницу отвезут, – подхватил «одноглазый» Гошка, тыча трубой. – В белой марле лежать…

– Не надо ссориться со мной, ребята, – чуть не кричал Бондаря́га. – Хотите, я вам бутерброд свой отдам? У меня, честное слово, ничего больше нет – могу даже карманы вывернуть! Поверьте, мальчики: если бы у меня хоть что-то было с собой, я бы с вами охотно поделился…

Тут мы с Мишкой со смехом вышли из своей засады. При виде нас всё понявший Женька Бондарев задним числом попытался показать, что борется с хулиганами, и даже делает какой-то борцовский приём против Гоши. Но все уже хохотали: Мишка, я, наши «разбойнички» со двора, Гошка даже повязку с глаза снял. Только Бондаря́га, покраснев до корней волос, чуть не плакал.

…И в это время, как на грех, откуда-то из глубины территории «Утиль-сырья» выскочил огромный лохматый пёс! И так залаял на нас, что всех обуял страх: наверное, мы зря накрутили себя разговорами про собаку с бешенством третьей степени.

Под лай мы побежали к дыре в заборе, будто нам вставили фитили. Толкаясь и сопя, всей кучей еле протиснулись сквозь раздвинутые доски забора. Собственно, каждый на нашем дворе когда-то от кого-то удирал: то от дворника, то от какой-нибудь тётки, бежавшей за ним с веником в руке… Не было среди бодро и привычно сбежавших со свалки только Бондаряги. Мы переглянулись: а где он?

– Надо выручать, – сказал Мишка и первый пошёл к дыре в заборе, чтобы снова пролезть на территорию. Павлик мужественно вырвал свой «бандитский» тесак, запутавшийся в шарфе: от собаки отбиваться, подбежали и припали к дыре я и Гошка.

А на территории «ути́льки», ровно на том же месте, где его «грабили», стоял Женька Бондарев и кормил собаку остатками бутерброда с колбасой, вынутого из кармана. Пёс уже не лаял, а благодарно вилял хвостом, подставляя погладить лобастую голову.

– Ну чего вы струсили? Подходите! – крикнул нам Женька, увидев наши удивлённые физиономии. – Собак, что ли, не видали? Да на меня в Атаманской слободе по сорок собак в день нападают, когда домой из школы иду…

Мы, пыхтя и краснея, подошли к Бондаря́ге с собакой и погладили псину, которая тыкалась в наши карманы мокрым холодным носом в поисках угощения.

– В общем, ты, Жека, не сердись, что тебя разыграли, – сказал Мишка. – А это Гошка и Павлик с нашего двора. Ты, конечно, не борец-боксёр, но с собаками у тебя здорово получается…

…С тех пор мы с Женькой Бондаревым подружились. И даже не напоминаем ему, как он готов был «поделиться» содержимым карманов на свалке. А он стал меньше врать про подвиги в Атаманской слободе. Хотя иногда и привирал. Но мы ему прощали: друзьям ведь прощаешь всё.