Юрий Воищев - Пираты Неизвестного моря Страница 12

После завтрака он ходил за нами по пятам, закатывал глаза к небу, что-то бормотал себе под нос, а потом вдруг судорожно хватал карандаш и что-то строчил в своем знаменитом блокноте. В том самом, в котором на десятой странице красной тушью было записано, что пиратов никогда не было, нет и не будет.

– Все! – наконец ликующе сказал он.

Мы уселись под дубом.

– Начинай, – разрешил Ленька.

И Грунькин начал:

Трам-та-ра-рам,Трам-та-ра-рам,Трам-та-ра-рам,Та-ра-рам,Та-ра-рам!

И умолк.

Мы сидели и уныло смотрели на Грунькина.

– Пока все, – упавшим голосом промямлил он. – Это вступление.

– Хорошее вступление! – испугался Спасибо, встал и положил ему ладонь на лоб. – Ты пиши, пиши… Только в тенечке. Это все от солнца.

Грунькин сердито вырвался и убежал, и до обеда мы его больше не видели. И после обеда, когда мы опять расчищали линейку, его тоже не было.

– Тунеядец, – ворчал Ленька, еле-еле шевеля лопатой. – Ему бы глыбы ворочать!

Вечером Грунькин с аппетитом поужинал и зачитал нам второе четверостишие:

Эй, ребята!Кто идет?Кто поет?Мы – пираты-ы!

После этого мы твердо решили, что свою знаменитую поэму о Джоне Спинглере он несомненно передрал у какого-то пиратского писателя, если даже сейчас позаимствовал строки из популярной песенки «Октябрята».

– Нет, не передрал, – кричал Грунькин. – Я ее за две недели сочинил… А у вас сроки! И вообще я пишу только по вдохновению, а не по заданию!

Мы так и сели от такой наглости, хотя, по правде сказать, из-за стола еще никто и не вставал.

А я, допивая компот Грунькина (он же читал стихи!), фыркнул и немножко обрызгал Роя.

Рой – справедливый человек. Он с ходу врезал Грунькину подзатыльник и зашипел:

– Это все ты!… Твой компот!… Твои стихи!…

Грунькин разозлился и чуть-чуть не врезал Рою, но тот уклонился, и…

Ленька с грохотом уронил стакан с компотом Роя (Славка ж увлекся!).

Мой брат долго не держал при себе полученную оплеуху. Он вернул ее Гринбергу.

Гринберг подавился компотом Спасибо, который невозмутимо доедал Ленькину котлету.

Спасибо, даже не взглянув на Левку, метнулся вместе с котлетой за другой стол.

Я на мгновение увидел загадочные глаза Гринберга и понял… Нет, ничего не понял, потому что он мне так двинул по шее, что Грунькин, на котором я закончил круг подзатыльников, вскочил и помчался к Спасибо. Тот, на ходу допивая компот Маши Пашковой, понесся по проходу между столиками, пыхтя:

– Дай ходу пароходу, пароход не может плыть!

Грунькин, словно ракета, висел у него на хвосте, но никак не мог сократить несколько роковых сантиметров, чтобы настигнуть ни капельки не пострадавшего Спасибо. И все, верно, потому, что Грунькину явно не хватало горючего – ведь третья ступень его обеда досталась мне!

Хорошо, что Вениамина не было, а то не видать бы нам ежедневной двадцатиминутной прогулки в лес. На целый месяц!

Когда мы уходили из столовой, Маша Пашкова встала и, явно привлекая всеобщее внимание, пригрозила:

– Если ваши выходки повторятся, мы вас проработаем на совете отряда!

– Слово даю! – туманно ответил Ленька.

– Клянусь! – подхватил Гринберг.

– Ей-богу! – потупился Рой.

Я попытался проскользнуть мимо нее, но она растопырила руки:

– А ты?

– И я!…

– Что «я»?!

– Я тоже…

И она меня пропустила:

– Смотри, если обманешь!

Мы решили сочинять марш все вместе, сообща, но вечер был слишком хороший, трудиться никому не хотелось, да тут еще из-за спального корпуса № 1 выскочил Спасибо и скрылся за корпусом № 2 – зрелище! Грунькин по-прежнему мчался за ним, как на гонках за лидером.

– Развлекаются, – буркнул Гринберг, – словно делать нечего…

– Конечно, – хмыкнул Ленька. – Спасибо толстый, он вес сгоняет.

– Как только ему надоест, сразу Груньнин отстанет, потому что догнать боится, – мудро заметил Ленька.

– Как сказать! – заспорил Рой. – У Грунькина хватка!

– А у Спасибо удар пушечный! – горячился Ленька. – Думаешь, зазря он каждый раз по две прибавки съедает?!

– Он в цирк готовится, – с завистью сказал Левка. – У него призвание! Быков поднимать будет!

– По две пары – одной рукой, – поддакнул я.

– Двумя, – возразил Левка.

– А Грунькину сила ни к чему, – кипятился Рой. – У него – юркость! Однажды при мне он одного хулигана догнал и так ему всыпал на ходу, что тот его два месяца потом по подъездам караулил, чтоб руку пожать!

Мимо опять пронесся Спасибо, Грунькин не отставал.

– Так вот, – торжествовал Рой, усаживаясь на ступеньки веранды, – на четвертом круге он его догонит. Спорим?

Но никто спорить не стал.

А Гринберг задумчиво протянул:

– А кто его знает? Грунькин такой…

И даже я начал колебаться. Ведь если на твоих глазах кто-то удирает и даже не грозит, что еще встретится, поневоле задумаешься, на чьей стороне сила: того, кто удирает, или того, кто догоняет.

– Чего-то их долго нет, – тревожно сказал Рой. – Ждать не будем, нам песню писать надо…

Мы промолчали.

Рой сконфуженно пожал плечами:

– Наверно, я ошибся в Грунькине. У Олега масса и плечи какие!… А?

Мы сразу же заспорили:

– Ну что ты, у Грунькина – юркость!…

– Грунькин, он – такой!…

– А что Спасибо, что?…

– Как что?! Он в цирк готовится, у него призвание, быков поднимать будет!

Мы до того запутались в споре, что даже о себе-то толком не мог сказать, за кого я: за Грунькина или за Спасибо. Об остальных и говорить нечего!

Наконец все замолчали и, тяжело дыша, отправились искать «бегунов».

Мы высунулись из-за угла нашего спального корпуса – Грунькин и Спасибо безмятежно отдыхали на лужайке. Грунькин, отчаянно зевая, решал кроссворд, уставившись в обрывок газеты, а Спасибо плел венок из ромашек.

Увидев нас, они страшно растерялись, вскочили и разбежались в разные стороны.

– Оба они хороши! Бездельники! – мрачно заявил Рой при нашем молчаливом одобрении.

До вечерней линейки был еще по крайней мере час. И мы разлеглись по своим кроватям – разумеется, сняв башмаки.

Говорят, что лежа удобней думать. Кому как! А я почему-то всегда задумываюсь в самую неподходящую минуту. Так, учитель у меня спрашивает, каково отношение крепостного крестьянина Герасима к своей барыне в «Муму», а я думаю – как сыграли «Торпедо» с «Локомотивом».

Гринберг вдруг резко поднялся.

Мы тоже привскочили и уставились на него.

– Интересно, а как сыграли «Шахтер» с «Даугавой»? – задумчиво опросил он.

Ленька облегченно вздохнул и снова улегся.

Он испугался, что Левка уже сочинил первую строчку и теперь придется думать ему, Леониду Помидорову, потому что мы договорились выдумывать песню по очереди, каждый по строчке.

Так вот все и «сочиняли», как я и Гринберг.

Я чуть не заснул, а может, и заснул бы, но тут Ленька снова вскочил и забубнил:

– А правильно мы сделали, что сами решили гимн сочинять, а то бы Грунькин и за месяц не управился!

Все его дружно поддержали:

– Верно!…

– Лентяи!… Думай тут за них!…

– Им бы все бегать!…

– На травке прохлаждаться!…

– Нет, я гляжу, гляжу, а он сидит и газетку читает!

– А этот с венком! Ха-ха!…

– Любят чужими руками жар загребать!…

– Любят, любят!…

– И я мог бы тоже не сочинять! А вот лежу!…

– А кто б не мог?!

Потом мы замолчали и снова вытянулись на кроватях. Вот так мы и думали, так и сочиняли.

Трудное дело песни сочинять. Трудное!

– А как вы думаете? – внезапно опросил Ленька. – В поход нас поведут или нет?

Я ответил:

– Кого поведут, а кто сам пойдет!

А про себя подумал: ничего, ничего, ты у меня походишь в капитанах – и как я только забыл о перевороте?!

Его раз – сместил.

Себя два – капитан!

Три, четыре – пираты ходят и снимают шляпы.

А я: лево на борт, право руля!

Крепи грот-мачту, пока не упала!

Ура!

Плывем!

Но куда?

Капитан знает!

А все ходят и снимают шляпы: правильно-о!

А тут – шторм!

Руби мачты! Мачты за борт! Дай бог самим уцелеть!

У-у-у… Ветер!

Три дня бушевал океан!

На четвертый день мы вошли в море.

Никому не известное!

Так и назвали – Неизвестное!

Отличное море – хочешь ныряй, хочешь плавай!

А пока матросы купаются, капитан улыбается и курит трубку.

Заслуженный отдых!

А кругом вода – голубая, зеленая, красная.

Эх!

Потихоньку пришли Грунькин и Спасибо и тоже улеглись по своим кроватям, а сами все искоса поглядывают на нас. Их страшно удивило, почему у нас такая тишина – а ведь никто не спит!